Чингиз Абдуллаев

      Обретение ада

     

      Анонс

      Он — человек, чья профессия — играть со смертью. Играть до победного конца. Он — один из лучших агентов российской внешней разведки. Один из мастеров выполнять невыполнимое.

      И теперь он получил новое задание. Задание — опасное, но опасность он уже давно привык считать своей ежедневной работой. Однако это задание — еще и странное. Еще и необычное. И не просто важное — а возможно, самое важное в его жизни…

     

      Смотрю на правую сторону и вижу, что никто не признает меня: не стало для меня убежища, никто не заботится о душе моей.

      Псалтырь, псалом 141,4

      Автор выражает благодарность всем бывшим и настоящим сотрудникам КГБ-ФСК-ФСБ-СВР за их помощь в создании этой книги. Автор предупреждает, что данный материал не может быть использован в суде в качестве свидетельских показаний.

     

      ЧАСТЬ 1 Его прошлое

      Прага. 8 января 1991 года

      Он терпеливо ждал появления связного. Его удивил этот неожиданный вызов, когда звонивший потребовал столь срочной встречи. Впрочем, после провалов в Великобритании и Франции они наверняка должны были забеспокоиться. И начать действовать, не ожидая, когда будет раскрыта еще одна цепь агентурной разведки КГБ в мире.

      Он вздохнул. Падение берлинской стены сделало их всех заложниками этой ситуации, когда объединившаяся Германия поглотила не только восточногерманское государство, но и одну из самых эффективных спецслужб мира — разведку ГДР, делавшую так много полезного для своего союзника по Варшавскому блоку. Одновременно были развалены и достаточно эффективные польская и чехословацкая разведки. Это был не просто развал старого мира, это был развал всей системы разведывательных операций за рубежом, когда КГБ и ГРУ лишились почти всех своих союзников. И поэтому приходилось срочно латать старые дыры и избавляться от ставших обременительным балластом агентов, уже попавших под наблюдение других спецслужб.

      Связной опоздал на десять минут. И появился, как всегда, нервничая. Хотя он, по логике вещей, мог не беспокоиться. Он пользовался дипломатическим иммунитетом, и у него был свой зеленый паспорт дипломата, который поможет ему в случае провала благополучно выехать из страны, избежав ареста. В прежние времена об этом даже не думали. Прага была так же безопасна, как Киев или Минск. Сотрудники посольства и КГБ чувствовали себя в братских социалистических странах почти как у себя дома. И вот все рухнуло. В Чехословакии, к счастью, обошлось без подобия румынских эксцессов. Произошла «бархатная» революция, социалистический режим был развален мирно и без кровопролития. И пришедший теперь связной из посольства действовал уже в другой стране и с другими условиями работы. Это и предопределяло все его нервные ужимки. Они знали друг друга в лицо достаточно давно, поэтому обошлись без ненужных паролей и приветствий.

      Связной сел рядом с резидентом на скамью. — Как дела? — спросил он, доставая сигареты.

      — Это я должен спрашивать, — пробормотал резидент, — может, вы наконец объясните столь срочный вызов? Я бросил все свои дела, чтобы примчаться сюда.

      — Правильно, — сказал связной, — получен новый приказ из Москвы. Срочно сворачивайте всю работу и выезжайте в Болгарию, оттуда можете вернуться в Москву, вам будут подготовлены соответствующие документы.

      — В Болгарию, — усмехнулся резидент, — у них такой же бардак, как везде. Раньше из Западной Европы ездили через ГДР или Чехословакию. Новые времена?

      —— Мне не поручали обсуждать с вами такие детали, — нервно заметил связной.

      — Конечно, не поручали. Значит, конец. — Резидент вздохнул, поднимаясь со скамьи. Он знал, что задерживаться во время подобных встреч нельзя. — Передайте, я все понял. Завтра утром вылетаю в Софию. Канал связи прежний?

      — Да, — сегодня связной нервничал более обычного.

      — Вас что-то беспокоит? — спросил резидент.

      — Нет-нет, ничего. Просто мне хотелось бы поскорее закончить нашу встречу. Что у вас по нашей группе войск в Германии? Вы подготовили все документы?

      —Да, конечно. Я возьму их собой. Очень неприглядная картина.

      — Я передам в Москву. В Софии вас будут ждать.

      — Прощайте, — кивнул резидент.

      — Прощайте, — поднялся связной, — желаю успехов.

      И ушел не оглядываясь.

      «Какая глупость, — подумал резидент. — Именно сейчас, когда у нас столько потерь, сворачивать работу в ГДР и Чехословакии». Может, им нужны результаты работы его группы? Но почему такая спешка? Он мог бы принести еще много пользы. Да и полученные материалы позволяют сделать очень неприятные выводы. Напрасно его отзывают. В таких случаях нельзя было возражать, но они могли бы узнать и его мнение. Резидент посмотрел на часы и заторопился к своей машине. Он уже видел свой автомобиль, уже доставал ключи из кармана, когда внезапно почувствовал сильный толчок в спину. И сразу ощутил боль. Резидент был сильным человеком. Он еще успел повернуть голову и увидеть стрелявшего, а увидев — удивиться. И это удивление было последнее, что он испытал в своей жизни. Второй выстрел в сердце свалил его на землю.

      Стрелявший оглянулся. На этой тихой улочке обычно никого не бывало. Он убрал оружие с надетым глушителем в карман длинного пальто и наклонился над убитым. Когда через полчаса прибыла полиция, она обнаружила уже начинавший холодеть труп.

     

      Москва. 9 января 1991 года

      Они были в кабинете втроем. Разговора не получалось. Один из сидевших за столом сознавал, что это его последний визит в Кремль. Больше его сюда никогда не позовут. А если и позовут, то по случаю очередного юбилея или какого-нибудь праздника, на который он должен явиться, нацепив все свои награды. Рядом с ним сидел другой генерал, его многолетний друг и ныне руководитель. Первый из генералов знал, что решение о его отставке принималось непосредственно в Политбюро. Без согласия с самим президентом убрать фигуру такого масштаба, как он, не могли. И поэтому он почти спокойно сидел напротив президента страны и слушал его путаную, нечеткую речь с характерным южнорусским говором.

      — Мы благодарим вас за службу, — в который раз сказал президент, — вы всегда бывали почти на передовой. Кажется, мы вас не жалели.

      Генерал слушал его молча. Он уже успел высказать свое мнение о надвигающихся событиях, но президент, как обычно, часто перебивал, не давал закончить фразы, задавал вопросы. Все было ясно. Теперь в услугах генерала больше не нуждались. Один из самых лучших специалистов КГБ отправлялся в почетную ссылку, в «райскую группу» генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. По должности в нее входили маршалы и генералы армии, уже отошедшие ото всех дел и получавшие эти надуманные посты. Генерал понимал, что он — выброшенная карта. Январское противостояние в Литве он уже не возглавит. Президент сдает его, уступая давлению. Сейчас все говорят о наступлении консервативных сил, и президент, как всегда, маневрирует, отправляя в отставку самого яркого, как ему самому кажется, представителя этих сил.

      Генерал армии Филипп Денисович Бобков работал в органах КГБ почти полвека и занимал должность первого заместителя председателя КГБ СССР. В последнее время нападки именно на него особенно усилились, так как Бобков возглавлял знаменитое Пятое управление КГБ СССР, боровшееся с идеологической диверсией внутри государства и фактически являвшееся куратором творческих союзов, научных и культурных учреждений на местах. Горбачев не мог и не хотел больше терпеть этого генерала. И сегодня наконец принял решение расстаться с ним. Как обычно, он много говорил о заслугах генерала, а в конце вдруг добавил:

      — Сложные наступили времена для всех нас. Детям и внукам нелегко придется.

      Бобков изумленно посмотрел на него. Потом на сидевшего рядом с непроницаемым лицом председателя КГБ Крючкова. Но тот молчал. И Бобков тоже промолчал.

      В Комитет государственной безопасности они возвращались в автомобиле Крючкова. Бобков, сидевший рядом, вдруг спросил, обращаясь к своему бывшему руководителю:

      — И что ты про все это думаешь?

      — Не знаю, — признался Крючков, — просто не знаю. Сам удивляюсь.

      — Думаешь, что-нибудь изменится? Крючков молчал. Он думал, можно ли доверить новости своему старому знакомому, генералу, которого он знал несколько десятилетий и в чьей честности и порядочности не сомневался. И наконец решился. Все-таки сегодня был такой день.

      — Поднимемся ко мне, — предложил Крючков, не решаясь говорить даже в своем автомобиле.

      Сегодня в свой большой кабинет он вошел вторым, первый раз в жизни он пропустил сначала Бобкова впереди себя. Пройдя через кабинет, они вошли в комнату отдыха, поражавшую всех своим строгим аскетизмом. Крючков, не любивший горячительных напитков и наложивший строгий запрет на их употребление сотрудниками КГБ, сам достал бутылку водки, решив, что сейчас можно сделать исключение. Разлил спиртное в две рюмки и, протянув одну своему бывшему первому заместителю, вдруг сказал:

      — Все будет хорошо.

      Бобков понял. Он не стал ничего спрашивать. Просто все понял. Для этого он слишком много лет работал в КГБ.

      — Спасибо тебе, — сказал он, поднимая рюмку.

      — За детей и внуков, — добавил председатель КГБ.

      И больше ничего не сказал. Он не сказал даже такому проверенному человеку, как Филипп Бобков, что уже вчера по распоряжению президента страны он приказал аналитикам готовить документы о возможности введения в стране чрезвычайного положения. Впрочем, Бобков все понял сам. И не стал задавать никаких вопросов.

     

      Нью-Йорк. 10 января 1991 года

      По этим длинным коридорам он ходил уже много лет. Теперь, направляясь к своему кабинету, расположенному в правом крыле здания, заместитель директора ЦРУ Александр Эшби уже не торопился. Достигнув столь высокого положения, он мог позволить себе самому назначать время встречи для приема очередных гостей. А гости сегодня должны были приехать из ФБР. Эшби не любил эту организацию, как все разведки не очень жалуют контрразведку. По их глубокому убеждению, в контрразведке сидят никудышные профессионалы, так и не сумевшие утвердить себя на другом поприще, в том числе в разведке. Кроме того, разведчикам всех стран была неприятна сама мысль, что в мире существует слишком много организаций, специализирующихся в том числе и на их провалах.

      Войдя в приемную, он кивнул своему секретарю, всегда сдержанной и строгой миссис Хейворд, и прошел в свой кабинет. Эшби даже не успел открыть лежавшую на столе папку с приготовленными для него документами, когда звонок миссис Хейворд возвестил, что посетители уже ждут встречи с ним. Эшби посмотрел на часы. Эти ребята появились с потрясающей точностью, минута в минуту. Он закрыл папку и поднялся, собираясь встретить представителей ФБР. Дверь открылась, и в кабинет вошли два человека. Одного он не знал. А вот второго…

      Это был знаменитый Томас Кэвеноу, одна из лучших ищеек ФБР, специализирующийся на поимке иностранных шпионов и имеющий в своем активе немало достижений. Темнокожий Кэвеноу работал в органах ФБР еще со времен Гувера и сумел стать одним из лучших специалистов в своем деле, несмотря на традиционное недоверие к нему в начале карьеры. Эшби знал его уже много лет. Поэтому, увидев их, он, улыбаясь, пошел навстречу, протягивая руку.

      — Добрый день, мистер Кэвеноу. Я не думал, что пришлют вас.

      — Они решили вспомнить о таком старом специалисте, как я, — проворчал Кэвеноу и показал на своего спутника, — это Билл Хьюберт, раньше он работал у меня в отделе.

      — Я рад видеть вас, мистер Хьюберт,— пожал и ему руку хозяин кабинета.

      — Кажется, мы не виделись уже несколько лет, — напомнил Эшби.

      — Шесть, — подтвердил Кэвеноу, — ровно шесть лет. С тех пор, как мы вынуждены были отпустить из тюрьмы одного подозреваемого.

      Эшби кивнул ему, вспоминая тот случай.

      — Вы помните его до сих пор?

      — Я убежден до сих пор, что это был русский шпион, — угрюмо ответил Кэвеноу, — просто мы не смогли тогда этого доказать. А потом он уехал из Америки.

      — Да, — подтвердил Эшби, — я помню то давнее дело. Тогда я был начальником отдела и был в курсе ваших решений. Но это уже история.

      — Нам тогда просто не повезло, — упрямо заметил Кэвеноу, — и он ушел от нас. Мы не смогли его достать.

      Эшби не ответил. У него были свои причины молчать. И он не собирался больше вспоминать о том досадном случае.

      — У вас ко мне дело,— напомнил он, чтобы отвлечь посетителей от неприятных воспоминаний.

      Кэвеноу кивнул и стал излагать причину, побудившую их приехать в Лэнгли. Разговор занял около получаса. Лишь прощаясь, Эшби позволил себе снова вспомнить то дело.

      —- До свидания, мистер Эшби, — сказал Кэвеноу. — У вас больше не было никаких сведений о нашем бывшем подопечном?

      — Он, кажется, в Канаде,— заметил Эшби, и Кэвеноу замер, посмотрев ему в глаза. Но, не сумев ничего прочесть, гость отвернулся и вышел первым из кабинета. Следом вышел Хьюберт.

      Лишь после ухода гостей Эшби, словно вспоминая что-то, позвонил миссис Хейворд.

      — Пригласите ко мне мистера Бэннона. И найдите Уильяма.

      — Его нет на месте, — почти сразу ответила миссис Хейворд.

      — Найдите, — попросил Эшби, — мне он очень нужен.

      Только через полтора часа он наконец увидел в своем кабинете Уильяма Тернера. Это был еще молодой человек тридцати пяти лет. Буйная шевелюра и небрежность в одежде не соответствовали его изумительным аналитическим способностям, которым Эшби отдавал предпочтение. Сам прекрасный аналитик, прошедший суровую школу ЦРУ, Эшби ценил толковых сотрудников, не обращая внимания на постоянную небрежность Тернера в одежде и в стиле работы. Тернер мог вполне опоздать на вызов высокого начальства, мог вообще не приехать в свой отдел вовремя. Но все знали, что порученную ему задачу он всегда решает феноменально простым и самым быстрым способом. Вот и сейчас Тернер появился в кабинете Александра Эшби без галстука, но зато с весьма довольной физиономией.

      И почти сразу, словно он ожидал в приемной за дверью, появился руководитель специальной группы, созданной в ЦРУ три года назад, мистер Арт Бэннон. В отличие от своего коллеги это был коротышка с большой теменной лысиной, одевающийся всегда, даже летом, в подчеркнуто строгие темные костюмы. Полковник Бэннон был офицером, имеющим опыт работы в Пакистане и в Африке. Последние годы, по предложению самого Эшби, он возглавлял в ЦРУ специальное подразделение внутренней контрразведки, одно из самых элитарных подразделений ЦРУ.

      — Есть что-нибудь интересное? — спросил Эшби.

      — Ребята поработали на компьютере,— сообщил Тернер, — я сидел в аналитическом управлении и попросил отключить все телефоны.

      — Я искал вас полтора часа, — заметил заместитель директора ЦРУ.

      — Мне сказали, — чудовищно беззаботным тоном сообщил Тернер, — но мы отключили все телефоны и здорово поработали. Кажется, нам удалось установить шифр восточных немцев, который они использовали у нас. Ключ был в тех самых документах, которые мы изъяли в Берлине.

      Бэннон немного нахмурился. Ему не нравился ни вид молодого повесы, ни его развязный тон. Но в кабинете Эшби он предпочитал молчать.

      — Интересно, — согласился Эшби, — нужно выяснить, не использовался ли подобный шифр и на территории Западной Германии.

      — Вы думаете, там остались восточногерманские шпионы? — понял Бэннон.

      — Конечно, остались. И мы смогли бы при соответствующем подходе переориентировать этих людей, предложив сотрудничество с нами, — очень выразительно заметил Эшби.

      — Да, — согласился Бэннон, — это очень перспективная идея.

      — Что у нас по Вакху? — спросил Эшби. — Я надеюсь, вы помните, что это ваш главный объект.

      — Да, конечно. Он по-прежнему живет в Торонто. За последние три месяца был дважды в Америке. В основном приезжал в Нью-Йорк и Вашингтон. Мы составили список людей, с которыми он встречался. Как всегда, ничего необычного. Его деловые партнеры, помощники, юрисконсульты фирмы.

      — К нему кто-нибудь приезжал?

      — Почти никто. Его помощник, его юрисконсульт и конгрессмен от штата Луизиана. Я вам об этом докладывал. Она прилетала к нему несколько раз. Причем билеты каждый раз покупал он сам — туда и обратно. Похоже, у них просто любовная интрижка.

      Бэннон докладывал, как всегда, сухо и скучно. Уильям Тернер оживился.

      — Кажется, у вас есть свой особый объект?

      — Поэтому я вас и пригласил, — кивнул Эшби. — Я хочу, чтобы вы со своими ребятами подключились к группе Бэннона. Вот уже несколько лет они ведут разработку одного очень перспективного дела, но пока не могут найти никаких серьезных подтверждений своей версии.

      — Они ведут наблюдение за определенным человеком, — понял Тернер.

      — Да. И этот человек, по нашим предположениям, один из главных резидентов советского КГБ в этой части света. Шесть лет назад он был даже арестован по подозрению в шпионаже, но у ФБР против него ничего не нашлось. И тогда его отпустили, после чего он перебрался в Канаду, — сообщил Эшби. — Я лично тогда занимался этим делом. И считаю, что советская разведка просто смогла обмануть нас, подставив вместо него другого агента.

      — Каким образом? — поинтересовался Тернер.

      — Шесть лет назад вместе с англичанами мы вели сложную игру против их разведки. Тогда мы были убеждены, что их главный резидент— Вакх, как называли его тогда в ФБР, арестован. Но русские придумали против нас гениальный трюк. Они отпустили находившегося под наблюдением уже подкупленного резидента английской разведки полковника Олега Гордиевского. И прислали к нам своего лжеперебежчика Юрченко.*( Советский офицер КГБ Виталий Юрченко действительно перешел к американцам и выдал ряд агентов КГБ, в том числе наиболее ценного из них Рональда Уильяма Пелтона, ведущего сотрудника Агентства национальной безопасности США. После этого Юрченко вернулся обратно в СССР, что позволяет сделать вывод о его «ложном» переходе. Подробнее об этом смотри книгу Чингиза Абдуллаева «Пройти чистилище».)

      — Я слышал об этом деле, — кивнул Тернер, — но не знал подробностей. Кажется, Юрченко выдал несколько человек и снова вернулся в СССР?

      — Вот именно, — продолжал Эшби, — он выдал нам Пелтона. И мы просто обязаны были отпустить этого Вакха. Мы тогда не имели против него никаких доказательств. Предательство Пелтона вынудило нас поверить в то, что именно он был главным информатором советской разведки о наших электронных и компьютерных разработках. Тогда полетели многие головы. Ушел в отставку даже Роберт Макфарлейн, помощник Рейгана по национальной безопасности. Мы еще тогда подозревали, что советская разведка ведет с нами интересную игру. И после повторного бегства Юрченко наши предположения подтвердились.

      — Вакх — это советский агент-нелегал? — понял Тернер.

      — Вот именно. Знакомьтесь, Кемаль Аслан. Родился в Филадельфии в 1946 году. Отец— турок, мать — болгарка. Вот их фотографии. В начале пятидесятых они возвращаются в Болгарию. После смерти отца Кемаля мать увозит его на родину.

      — Он получил американское гражданство при рождении, — понял Тернер.

      — Потом они поселились недалеко от Софии в маленьком городке Елин-Пелин. Там и прошло детство Кемаля, его юные годы. Потом он поступил в институт, закончил его и уже начал работать, когда попал в страшную катастрофу и получил серьезные травмы, даже временную кому. Тернер внимательно слушал.

      — Врачам удалось вывести его из этого состояния. Потом за ним приехал его дядя, живущий в Турции. Другой брат его отца — Юсеф Аббас — жил в это время в Хьюстоне. В семьдесят четвертом Кемаль переехал к дяде в Измир, а через год — уже к другому дяде в США. Осел в Хьюстоне, через несколько лет женился. Жена — Марта Саймингтон из очень известной семьи. Ее отец был самым известным бизнесменом Техаса.

      — Нефтяное оборудование семьи Саймингтон, — кивнул Тернер, — я читал про них много интересного.

      — От этого брака у Кемаля Аслана был один сын, родившийся в семьдесят девятом. Теперь ему уже двенадцать лет. После смерти своего дяди Кемаль Аслан возглавляет фирму и через несколько лет добивается поразительных успехов в бизнесе. В ноябре восемьдесят третьего Кемаль переехал в Нью-Йорк. Через два года он развелся с женой, но с сыном продолжает встречаться довольно часто. У нас были серьезные основания для его ареста. Поступили сообщения, что КГБ знает практически все обо всех наших операциях, так или иначе затронутых поставками оборудования с предприятий Кемаля Аслана или связанных с ним поставщиков. Но арест Пелтона спутал тогда все планы. Теперь мы понимаем, что русские специально подставили нам Пелтона, чтобы вытащить из-под удара Кемаля Аслана. Но это пока только наши предположения.

      — Эта конгрессмен из Луизианы — его женщина? — спросил Тернер.

      — Да, — ответил Бэннон, — раньше она была даже вице-губернатором штата. Они встречаются уже много лет.

      — И больше ничего? — изумленно спросил Тернер. Бэннон отвернулся.

      — Они работают с ним три года, но пока нет никаких конкретных результатов, — сказал Эшби. — Нам интересно и ваше мнение, Уильям. Мы могли бы направить вас в командировку в Болгарию. Теперь, когда рухнул «железный занавес», это совсем не трудно. Кроме вас, полетит Томас Райт. Он вам поможет. Райт работал и раньше в Болгарии, хорошо знает обстановку в стране, говорит сразу на нескольких славянских языках, в том числе и на болгарском.

      — Вы хотите, чтобы я проверил его биографию? — понял Тернер.

      — И вообще всю его жизнь, — кивнул Эшби. — Мы должны знать, кто он на самом деле. Завербованный КГБ несчастный турок, случайно оказавшийся у них на крючке, или резидент-нелегал, профессиональный офицер КГБ. Согласитесь, это многое меняет.

      — Есть еще третий вариант, — пробормотал Тернер.

      — Какой? — оживился Бэннон.

      — Может, он вообще ни при чем и мы ошибаемся, — улыбнулся Тернер. — Такой вариант вы исключаете?

      Бэннон фыркнул от негодования. Эшби раскрыл папку с личным досье Кемаля Аслана.

      — Не может, — спокойно сказал он, — вот его донесения в Москву. Он их агент. И мне нужно знать только одно — он настоящий Кемаль Аслан или подставное лицо. Вот что мне нужно срочно выяснить. Поэтому нам и понадобилась ваша помощь.

     

      Москва. 10 января 1991 года

      В последние дни его больше всего волновало положение в Прибалтике. Особенно в Литве. Неудачная поезда в Литву Михаила Сергеевича, так и не сумевшего убедить литовцев в неправильности их пути, откровенно националистические лозунги в Вильнюсе, нескрываемая пропаганда за выход республики из Союза — все это не могло не волновать председателя КГБ. В прошлом году, как раз в это время, они не смогли взять ситуацию под свой жесткий контроль, и в Баку пролилась кровь. А введенные затем войска» только усугубили положение, расстреляв сотни случайных горожан. Теперь в Литве нужно было не допустить ни тбилисского развития событий апреля восемьдесят девятого, ни бакинского — января девяностого.

      Крючков с возрастающим изумлением и горечью получал сообщения из разных концов страны о нарастающем хаосе, развале страны, полной дезориентации властных структур на местах. Ставший председателем КГБ лишь при Горбачеве, в восемьдесят восьмом году, он встал во главе самой крупной спецслужбы мира и с ужасом убеждался, что возможности КГБ далеко не беспредельны. Даже внедренные в литовский «Саюдис» сразу несколько десятков платных агентов КГБ не смогли переломить ситуацию в республике. Впрочем, годом раньше подобная история случилась и в Баку. Там тоже в руководстве Народного фронта Азербайджана было достаточно агентов КГБ. Но вместо того, чтобы своевременно информировать руководство республиканского КГБ о надвигающейся угрозе, они сами становились главными зачинщиками беспорядков, считая, что таким противоестественным образом снимают с себя подозрения в причастности к агентуре госбезопасности.

      Сегодня утром он наконец принял решение, разрешив перебазироваться в Литву специальному подразделению КГБ — группе «А», которая уже успела отличиться двенадцать лет назад, взяв дворец Амина в Кабуле. Журналисты называли эту группу «Альфой», но в документах КГБ она проходила как группа «А». И, разрешив поездку группы в Вильнюс, Крючков понимал, что остановить уже ничего нельзя. Маховик был запущен. Целый день он думал только о Литве, когда вечером позвонил новый начальник Первого главного управления, руководитель советской разведки, ставший его преемником, — Леонид Владимирович Шебаршин.

      — Владимир Александрович, у меня есть срочное сообщение, — доложил своим красивым голосом Шебаршин.

      — Приезжайте ко мне, — разрешил Крючков.

      Из Ясенева, где находился главный центр советской разведки, Шебаршин доехал за полчаса. Еще через пять минут, уже в кабинете Крючкова, он коротко доложил о случившемся в Чехословакии.

      — Убит наш резидент в Праге. Мы узнали об этом только вчера. Он должен был лететь в Болгарию.

      — Как — убит? — нахмурился Крючков. — В посольстве должны были знать.

      — Это не местный резидент, — пояснил Шебаршин, — убили Валентинова.

      Михаил Валентинов был специальным резидентом КГБ, отвечавшим за границу между Чехословакией и Германией. После развала ГДР в руководстве КГБ решили таким образом усилить местные рези-дентуры ГДР и Чехословакии. Валентинов работал автономно от резидентур КГБ в Берлине и Праге со специальным заданием.

      — Подробности известны? — спросил Крючков.

      — Последним его видел наш связной. Валентинов был убит у своей машины. Видимо, сразу после встречи со связным.

      — В Праге знали о его миссии?

      — В нашей резидентуре никто не знал, — сообщил Шебаршин,— вообще непонятное убийство. Связной сообщил, что Валентинов обещал привезти в Софию документы работы его группы.

      — А где документы? — нахмурился Крючков.

      — Не нашли, — глухо произнес Шебаршин. Ему было неприятно это говорить, но он сумел произнести эти два слова.

      — Как это «не нашли»? Убийца похитил документы, — окончательно разозлился председатель КГБ, — это же самое настоящее ЧП!

      — У нас нет сведений, что документы попали в чьи-то чужие руки. За несколько минут до смерти Валентинов сказал связному, что у него есть документы, рисующие «очень неприглядную картину». Он так и сказал — «неприглядную картину». И обещал привезти документы в Софию. Но связному кажется, что документов в тот день у нашего резидента не было. Он обещал взять их с собой в Софию.

      — Почему вы придумали ему такой непонятный маршрут?

      — Нам казалось, так будет надежнее. Лететь прямым рейсом в Москву он не мог, вы жепомните: он действовал по паспорту болгарского гражданина. Мы не хотели рисковать.

      — И получили в результате труп Валентинова, — подвел итоги Крючков. — Вы считаете это нормальным?

      — Я уже распорядился. Мы постараемся найти документы и выйти на возможных убийц нашего резидента.

      — Кто знал о его задании?

      — Практически никто. Но мы проверяем всех наших офицеров. Самое главное, что Валентинов не оставил документов ни в Берлине, ни в Праге, мы проверяли. В этом деле все достаточно запутано.

      — Сейчас много непонятного — горько сказал Крючков, — пошлите специалистов, профессионалов. Подключите, если нужно, местную резидентуру. И вообще, нам необходимо пересмотреть работу одиннадцатого отдела.*( Одиннадцатый отдел ПГУ КГБ занимался социалистическими странами. Они традиционно считались союзниками, а местные резиденты КГБ были почти официальными «вторыми послами».) Или его расформировать, или называть по-другому. Нужны другие формы работы. И проверьте свою агентуру.

      — Да, — согласился Шебаршин, — сейчас нужно все менять. Видимо, нужны новые люди. Старые достаточно себя скомпрометировали. Кроме того, многие из них известны на местах. Мы как раз исходим из того, что нужно постепенно отказываться от их услуг, вводя новых людей.

      — Конечно, — согласился Крючков, — работайте на перспективу. Мы пока не знаем, чем все это кончится.

      И вдруг он сказал слова, которые не должен был говорить, просто не имел права:

      — Может, нам еще придется все восстанавливать в разрушенных соседних странах.

      Шебаршин понял все с одной фразы. Он кивнул головой.

      — У нас возникла еще одна проблема, Владимир Александрович, — осторожно сказал он, понимая, что нужно изменить тему разговора. — ЦРУ получило некоторые сведения о Юджине.

      — Только этого не хватало, — окончательно расстроился Крючков, — откуда у них могут быть такие сведения? Вы проверяли информацию? Кто ее вам передал?

      — Это сообщение Циклопа, — очень тихо сказал Шебаршин. Об агенте Циклопе знали в КГБ лишь несколько человек. И практически никогда не говорили. Это был самый ценный агент КГБ в ЦРУ. К тому же именно ему поручали разработки новых операций ЦРУ против КГБ. Циклоп был наиболее важным агентом КГБ в начале девяностых. Но Юджин был не менее ценным агентом, которого Крючков знал лично.

      Он хорошо помнил Юджина. Семнадцать лет назад он лично вместе со своим покойным шефом Юрием Владимировичем Андроповым отправлял офицера КГБ в это трудное путешествие. Юджину удалось продержаться целых семнадцать лет. Это было невероятно, невозможно, но он держался. И если Циклоп был штатным сотрудником ЦРУ, согласившимся работать на КГБ, то Юджин был офицером советской разведки, нелегалом, работавшим в Северной Америке,

      — Что думаете делать? — спросил Крючков. — Его нужно срочно отзывать.

      — Будем отзывать, — осторожно начал Шебаршин, — но мы хотим сделать это с минимально возможными потерями. Использовать Юджина для oneрации в Германии. Это облегчает его переход и позволяет проконтролировать большую часть денег, которыми он располагает. Да и операция в Германии очень важна.

      — Это большой риск, — задумался Крючков, — вы хотите использовать Юджина в качестве наживки. А если нам порвут удочки?

      Шебаршин молча смотрел на председателя КГБ, Он ждал его решения. Крючков закрыл глаза, вспоминая тот холодный день, когда они вместе с Андроповым приехали провожать Юджина. Как много лет прошло с тех пор! Покойный Андропов даже в страшном сне не мог представить себе, что произойдет лишь через несколько лет после его смерти. Крючков вздохнул. Шебаршин по-прежнему терпеливо ждал.

      — Хорошо, — наконец сказал председатель КГБ, — делайте как считаете нужным. И держите под контролем ситуацию с нашими «бывшими агентами». Отработанный материал нам не нужен. Вы меня понимаете?

      Шебаршин понимал все. Он встал, взял свою папку с документами. Кивнул головой.

      — У Леонова будет достаточно работы и без вас, — сказал вдруг Крючков, — но я поручу, чтобы он занимался и этим делом.

      И снова на лице руководителя советской разведки Леонида Шебаршина не дрогнул ни один мускул. Леонов был начальником аналитического управления, занимавшегося сбором и анализом информации. Шебаршин понял, почему Крючкову понадобился Леонов.

      — Он дал согласие? — спросил Шебаршин. Даже здесь, в святая святых огромной империи, в кабинете руководителя самой мощной спецслужбы мира, он не решился назвать имя человека, давшего согласие на предварительную отработку введения в стране чрезвычайного положения. Крючков его понял.

      — Да, — сухо кивнул он. Крючков почти абсолютно доверял Шебаршину. Во всяком случае, настолько, насколько мог в силу своего сухого, педантичного характера. — Нам приказано подготовить материалы по введению чрезвычайного положения. И не только в Литве. Он согласен.

      — Я вас понял. Мы проверим всю нашу агентуру на местах, в странах Восточной Европы,— сказал уже стоя Шебаршин.

      — И обратите внимание на перспективу, — напомнил Крючков, — это сейчас очень важно. Именно так — работать с прицелом на перспективу.

      Когда Шебаршин вышел, Крючков долго сидел один и только заем потянулся к телефону, набрал номер министра обороны страны.

      — Добрый день, — скупо произнес он.

      — Здравствуйте, — маршал, как и все военные, немного боялся и недолюбливал главу такого ведомства, как КГБ. Но неизменно был в ровных товарищеских отношениях с всесильным Крючковым, понимая, как невыгодно ссориться с этим человеком.

      — Нам нужно встретиться. Это по нашему разговору вчера.

      — По Прибалтике? — понял маршал.

      — И по Прибалтике тоже, — Крючков сжал трубку сильнее. Он вдруг испугался, что их разговор могут подслушать. И хотя он прекрасно знал, что разговор по ЭТОМУ телефону подслушать нельзя, никто не посмеет слушать телефон председателя КГБ, тем не менее он постарался закончить беседу и положить трубку. И, только положив трубку, вдруг подумал, что впервые за столько лет испугался неизвестно чего. Сознание этого испуга еще долго не давало ему сосредоточиться на текущей работе.

     

      Будапешт. 13 января 1991 года

      Йене Видак был многолетним агентом КГБ в Австрии. Он работал на КГБ еще с начала пятидесятых годов, когда это ведомство называлось совсем по-другому и его возглавляли совсем другие люди. Теперь, сидя в парке на скамейке, он невольно ежился от холодного западного ветра. Западные «ветры» разрушили не только весь логический уклад его жизни. Они пробили брешь в «железной стене» и сделали австро-венгерскую границу, прежде служившую водоразделом между двумя мирами, просто географической линией между двумя соседними странами. Видак не понимал и не принимал происходивших перемен. Он их боялся. И сегодня утром, приехав из Вены, он невольно вспомнил те дни, когда мог без всяких опасений встречаться с представителями советской разведки в любом месте Будапешта, даже в официальных учреждениях. Увы, те времена прошли. Теперь Будапешт был не менее враждебным городом, чем Вена. Может, даже более, так как по непонятной логике волна антикоммунизма в бывших социалистических странах принимала характер бури, обрушивающейся на головы бывших партчиновников спецслужб.

      Видак посмотрел на часы, и в этот момент перед ним возник связной. Он не знал этого связного и невольно нахмурился. Разведчики не любят, когда приходится общаться с незнакомыми людьми.

      — Добрый день, мистер Видак, — сказал связной, — вам привет от вашего дяди из Братиславы.

      — Он ничего не просил вас передать? — спросил Видак.

      — Вот эту фотографию, — связной передал старую, давно знакомую Видаку фотографию. Тот, взглянув на нее, вернул связному. Теперь все было в порядке.

      — У меня сложности, — сказал Видак, — кажется, в Вене моя работа подходит к концу.

      — Нет, — убежденно ответил связной, — ничего не изменилось. Вы вернетесь в Вену и будете работать как прежде. Связь через нашего представителя в Австрии.

      — Как прежде, — усмехнулся Видак, — уже нельзя работать как прежде. Мир изменился. После расстрела Чаушеску и падения берлинской стены все наконец поверили, что мир изменился.

      —: Это иллюзии,— спокойно парировал связной, — все остается по-старому.

      — Только не для меня, — вздохнул Видак.

      — Как это понимать?

      — Я уже слишком стар.

      — Вы решили прекратить с нами сотрудничать?

      — Думаю, да.

      — Вы серьезно подумали над этим?

      — Конечно. Я считаю, что пора заканчивать. Все-таки сорок с лишним лет. И потом, я работал всегда и на свою страну, не забывайте об этом. Прежней Венгрии уже нет. Не знаю, каким образом, но нынешние разведчики пока не смогли узнать о моем существовании. Подозреваю, что ваше ведомство приложило к этому руку. Но в любом случае я устал. И мне больше ничего не нужно. Да и прятаться в собственной стране глупо и как-то обидно. Вы не считаете?

      Связной молчал. Он пытался скрыть свое разочарование под маской равнодушия, но у него это плохо получалось. А может, во всем был виноват этот сильный западный ветер?

      — Поэтому я и пришел на нашу встречу, — продолжал Видак, — на нашу последнюю встречу. Больше меня не увидите. Прощайте.

      Ошеломленный связной даже не успел кивнуть на прощание, когда старик встал и зашагал от скамейки.

      Видак уходил не оглядываясь. Кажется, он принял правильное решение. По дороге, когда пошел противный мелкий дождь, он нашел небольшое кафе и, зайдя внутрь, заказал себе любимый мартини. И, лишь несколько cогревшись, вышел на улицу, продолжая идти к вокзалу. Он так и не увидел, как возникла эта большая машина позади него. Просто услышал вдруг скрежет тормозов и удивленно оглянулся. Автомобиль отбросил его на несколько метров вперед и затем, словно для пущей верности, еще и переехал безжизненное тело. Когда к погибшему подбежали люди, он уже не дышал. А неизвестную машину так и не нашли.

      Вечером этого дня из Будапешта ушло сообщение в Центр: «Видак отказался от дальнейшего сотрудничества. Считаем возможным использовать резервный вариант. Приняты меры к недопущению утечки информации».

      На следующий день связной встречался уже с новым агентом, прилетевшим из Австрии и согласным на продолжение сотрудничества с КГБ СССР даже в условиях изменившейся Венгрии.

     

      Торонто. 14 января 1991 года

      Он выехал на трассу и включил радио. Передавали последние новости. Диктор в обычной свободной, несколько экспансивной манере сообщил последние вести из Литвы. В столицу этой советской республики были введены специальные подразделения КГБ и Советской Армии. Противостояние у парламента достигло своего пика, появились первые убитые и раненые. Диктор пообещал подробнее информировать своих радиослушателей через два часа. И он раздраженно отключился.

      Шел январь девяносто первого года. На трассе, ведущей к центру Торонто, было довольно свободно, в это дневное время здесь не бывало тех характерных пробок, которые возникали к концу рабочего дня. Он посмотрел в зеркало заднего обзора. Кажется, никого нет. Впрочем, появлению нежелательных преследователей он уже не удивлялся. За столько лет, проведенных в Америке и Канаде, он привык и к их присутствию, и к их отсутствию.

      Он прилетел сюда еще в середине семидесятых, когда мир содрогался в тисках «холодной войны», а сама Америка переживала шок после Вьетнама и Уотергейта. Отставка Никсона особенно больно ударила по престижу американцев, сделав их посмешищем всего мира. Неудачная война во Вьетнаме, пятьдесят с лишним тысяч погибших и сотни тысяч раненых и искалеченных парней дорого обошлись Америке. Самым страшным был «вьетнамский синдром», — возникшее после фактического поражения сверхдержавы ощущение пустоты и растерянности у одних и гнева и разочарования у других за унижение, которому подверглась их страна. Фактически Уотергейт стал высшей точкой этого унижения и был закономерным итогом бурных шестидесятых и первой половины семидесятых. Выстрелы в Далласе и убийство президента Кеннеди, смерть Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди, вьетнамское поражение, уотергейт-ский позор Ричарда Никсона и, наконец, покушение на Джеральда Форда заставили американцев всерьез задуматься — куда идет их страна?

      Именно в это время в США появляется молодой турецкий коммерсант Кемаль Аслан. Его дядя Юсеф Аббас — один из наиболее крупных предпринимателей-эмигрантов, сумевший закрепиться на юге страны и стать главой крупной нефтяной компании. Удачливый бизнесмен не имел детей и передал все своему племяннику. А племянник не только сохранил миллионы своего дяди, но и сумел основательно закрепиться в Америке и прибавить к уже полученным по наследству деньгам собственные миллионы долларов. По осторожным оценкам экспертов ЦРУ, состояние Кемаля Аслана оценивалось в сто пятьдесят миллионов долларов, и это без учета ряда предприятий, где Кемаль Аслан не владел контрольным пакетом акций, но сохранял за собой достаточно большие возможности и имел право решающего голоса.

      Сейчас, направляясь к центру крупнейшего города Канады, он вспоминал, когда в последний раз обнаружил ведущееся за ним наблюдение. Кажется, это было во вторник. Он тогда выезжал за город. Кажется, контрразведчики везде мыслят одинаковыми категориями. Хорошо еще, что они не мешают ему в самом Торонто, иначе его жизнь превратилась бы в настоящий ад. Хотя наверняка они незаметно ведут его и в самом городе, но делают это достаточно квалифицированно и осторожно. Он проехал мимо расположенного в центре города Центрального парка Королевы и с Университетской авеню свернул на Куин-стрит, где находился известный своим комфортом и роскошью знаменитый «Шератон-отель». Именно в этом отеле всегда останавливался Питер Льюис, его юрисконсульт, прилетавший из Нью-Йорка. Оставив автомобиль на стоянке, Кемаль поспешил в бар, где уже восседал добродушный и рыхлый Питер Льюис.

      Юрист не любил крепкие напитки, предпочитая заказывать пиво. Увидев Кемаля, он даже не встал, только поднял свою короткую полную руку.

      — Как дела, мистер Льюис? — спросил, подходя ближе, Кемаль.

      — Могли быть и лучше, — вздохнул Питер, — но, слава Богу, не так плохи.

      — Последнее соглашение по калифорнийскому заказу должно было несколько улучшить наше положение, — заметил Кемаль.

      — Ненамного, — проворчал Льюис, доставая свой «дипломат» с бумагами, — поднимемся ко мне в номер, я вам покажу все документы.

      — Да, конечно, — согласился собеседник. Они вышли из бара и, пройдя в холл, вызвали скоростной лифт на семнадцатый этаж. Кроме них, в лифт вошли еще двое, но в лифте никто не сказал ни слова. Ни вошедшие незнакомцы, ни сам Питер Льюис, ни его спутник. И только когда Кемаль Аслан и Питер Льюис вышли из лифта и зашагали по коридору, Питер шепнул идущему справа от него Кемалю:

      — У меня в номере, кажется, они успели побывать.

      — Конечно, успели. Передайте в Москву, что я проверил все заказы, идущие по линии Министерства обороны США. Развернуть в ближайшие десять лет программу защиты в космосе они не сумеют. Просто блефуют. Данные анализа их закупок позволяют говорить об этом с максимально вероятной точностью.

      — Передам. Они разрабатывают программу вашего возвращения.

      — Пора бы, — не удержался Кемаль, — что там происходит в Литве, вы что-нибудь понимаете?

      — Честно говоря, знаю столько же, сколько и вы. Видимо, ничего хорошего.

      Они дошли до номера Льюиса. Тот приложил палец к губам.

      — И как видите, — громко сказал Льюис, — положение у нас достаточно неплохое.

      — Безусловно, — подхватил Юджин. Они вошли в номер. Хлопнула дверь. Из соседнего номера вышли двое незнакомцев и, подойдя к висевшему слева светильнику, сняли небольшой прибор, фиксирующий разговоры в коридоре. Войдя в номер, они коротко доложили сидевшему в кресле третьему незнакомцу:

      — Нам удалось записать их разговор в коридоре. По-моему, они говорили о чем-то важном.

      — Включайте, — разрешил их руководитель. Один из вошедших включил аппарат, снятый в коридоре.

      Раздалось громкое шипение.

      — В чем дело? — недовольно спросил сидевший в кресле. — Опять ничего не получилось?

      — У одного из них в кармане был скэллер*(' Скэллер — устройство для искажения работы прослушивающей аппаратуры. Не позволяет записывать беседу в радиусе пятидесяти метров.),— зло пробормотал мужчина, — кажется, повреждена вся лента.

      В соседнем номере Кемаль Аслан, продолжая разговаривать со своим юрисконсультом, вдруг написал на листке бумаги: «Кажется, в последнее время наблюдение за мной несколько усилилось. Подключают профессионалов». Льюис, прочитав, достал из кармана сигару, спички, спокойно закурил и поджег записку. После чего кивнул, наблюдая, как пылает бумага. И только после этого сказал:

      — Вы всегда казались мне чрезвычайно внимательным человеком, мистер Кемаль Аслан.

      — Черт бы вас побрал, — разозлился третий, — опять ничего не вышло.

      — Нужно просто арестовать обоих.

      — Это вы расскажете их адвокатам,— третий, поднявшись с кресла, направился к дверям и, уже выходя, обернувшись, добавил: — Постарайтесь хотя бы записать их разговор в номере. Хотя подозреваю, что мы не услышим ничего интересного.

      И вышел, мягко затворив за собой дверь. В соседнем номере шла неторопливая беседа двух деловых людей, внешне ничем не отличавшаяся от любой беседы такого рода. Агенты уныло записывали разговор, уже не надеясь на удачу.

     

      Берлин. 16 января 1991 года

      — Мы не согласны, — зло говорил стоявший у моста высокий мужчина в штатском, — это, в конце концов, просто унизительно. Вы предлагаете глупые, нереальные условия.

      — Почему, — возражал его собеседник, говоривший по-русски с очень сильным характерным немецким акцентом, — ведь вы все равно должны будете оставить это оборудование и помещения. А мы предлагаем вам хорошую сумму.

      — Это вам так кажется. По оценкам ваших экспертов, только оборудование может стоить десятки миллионов марок. Мы не согласны на такую сумму.

      — Полковник Волков, — вздохнул немец, — я вас понимаю. У вас есть полномочия от ваших руководителей. Но и у меня есть свои. Поймите, я не могу, не имею права предлагать вам больше, чем мне разрешили.

      — В таком случае передайте, что мы настаиваем на той сумме, о которой мы первоначально договаривались. — Волков посмотрел на проезжавший мимо автомобиль. Проехав метров сто пятьдесят, автомобиль остановился, и из него вылезла целая компания молодых, явно загулявших людей. Несколько парней и девушек приехали сюда, на место бывшей берлинской стены, чтобы снова увидеть этб историческое место и набрать камней, уже ставших сувенирами во многих странах мира. Двое молодых людей весело толкали своих спутниц, и те кружили у моста, беспрерывно щелкая фотоаппаратами.

      Немец поежился, отворачиваясь от приехавших. Его явно коробило такое отношение молодых людей к недавней трагедии разделенной страны.

      —Я передам ваши пожелания, полковник, — сказал он, посмотрев на часы, — но мне кажется, в наших общих интересах договориться побыстрее, пока этого не сделали другие.

      — Что вы имеете в виду? — быстро спросил Волков.

      — Ничего. Просто мы имеем сведения, что не все в вашей стране согласны с переменами, происходящими в нашей. И мы готовы к любому развитию событий, даже самому худшему.

      — Не нужно меня пугать.

      — Боюсь, вы не поняли, — вздохнул немец, — это я не вас, это я себя пугаю. В Литве ваше руководство применило спецчасти КГБ и войска. Они сделали то, о чем их просил в свое время Хонеккер в Восточной Германии. Тогда они не захотели выводить из ангаров советские танки. Теперь, видимо, кто-то в Москве решил, что пришло время. И заметьте, это уже не в первый раз. Нам кажется, что в вашем руководстве скоро будут перемены. Отставка Шеварднадзе и события в Литве — очень нехороший симптом. Может оказаться, что нам просто не о чем будет договариваться.

      — Это нас не касается. — Лицо полковника дернулось. — Меня не уполномочили вести подобные беседы. Так что мне передать? Вы согласны с нашими условиями?

      — Да, — вздохнул немец, — придется согласиться. Я передам ваши пожелания. Учтите, что мы в одинаковой степени заинтересованы сохранить все в строжайшей тайне.

      — Поэтому наши переговоры попали в печать? — зло спросил полковник. — Поэтому о них знает уже пол-Европы?

      — Что вы говорите? — явно испугался немец. — В какую печать? Мы ничего не сообщали.

      — Ваш «Шпигель» опубликовал статью о том, что советские генералы торгуют оружием и разбазаривают имущество Западной группы войск. Вы не читали статью в ноябрьском номере журнала?

      — Это был просто пробный камень, — успокоился немец, — кажется, у вас так говорят. Они решили запустить такую утку на основании многочисленных фактов кражи имущества армии вашими солдатами и офицерами. Против руководства Западной группы войск у них пока нет ничего конкретного. Они решили таким образом устроить скандал, в результате которого могут всплыть дополнительные подробности. Скандальная статья, даже без упоминания имеющихся фактов, служит как бы резонансом, прелюдией к большому скандалу, и тогда масса свидетелей, решивших, что редакция располагает подобным материалом и кто-то уже опередил их в даче свидетельских показаний, бросается в объятия журналистов, пытаясь продать и свою информацию подороже. Это типичный трюк наших журналистов. Вы можете ни о чем не беспокоиться.

      — У нас говорят: дыма без огня не бывает,— угрюмо огрызнулся полковник. — Возможно, проболтались ваши люди.

      — Нет, нет, — поспешил успокоить немец, — мы специально все проверяли. У них нет против нас никаких доказательств. Это только начало игры. Не обращайте внимания на подобные статьи.

      — Стараюсь, — пробормотал полковник, — хотя в последнее время вы нас подводите. В свете начавшихся изменений в мире я бы советовал вам быть поосторожнее.

      — Вы про Кувейт? — понял немец.

      — И про Кувейт тоже. По моим сведениям, американцы начали сегодня широкомасштабную войну против Ирака. Пока моя страна соблюдает нейтралитет и даже внешне на стороне западной коалиции. Но ведь в Москве все может поменяться.

      — Вы думаете, ваше руководство может поддержать Саддама Хусейна? Но ведь это катастрофа! Начнется третья мировая война. Американцы уже не уйдут с Ближнего Востока, пока не освободят Кувейт. Это для них уже вопрос принципа.

      — Нет, — ответил полковник, — я не думаю, что дело может дойти до мировой войны. Просто руководство в Москве может несколько подправить свою позицию, и тогда американцы не будут столь нагло и беспардонно вести себя в мире. Вы меня понимаете? При этой ситуации наши войска еще очень долго будут находиться в Германии. И тогда нам придется заново пересматривать весь комплект наших договоренностей. Или еще конкретнее — просто отменить их.

      — Вы не верите в быструю победу американцев?

      — Нет, в это как раз я верю. При всем своем бахвальстве иракскому лидеру не устоять против объединенной коалиции союзников. Просто не тот уровень противостояния. Когда за спиной Саддама нет сильного союзника, он не продержится. Это очевидно. Но в любом случае нам надо быстрее договориться, — подвел итоги полковник. — О наших переговорах уже знают в Москве. И знают совсем не те люди, которых мы считаем своими союзниками.

      — Я вас понимаю, — немец вздохнул. Ему всегда трудно давался разговор с этим мрачным полковником.

      — Все еще может измениться, — мрачно заметил Волков и, показывая на веселящихся молодых людей, с неприязнью в голосе добавил: — Может, они и правы, что собирают камни с разбитой стены. Может, вместо этой стены будет другая — еще выше и крепче прежней.

      Немец испуганно открыл рот, но ничего не сказал, не решаясь спорить. А полковник, довольный эффектом, повернулся, чтобы уйти.

      — До свидания, — Волков, засунув руки глубоко в карманы пальто, зашагал в сторону своего автомобиля.

      Немец смотрел ему вслед и, лишь когда полковник скрылся за поворотом, повернулся и медленно пошел в другую сторону. Он вдруг с ужасом подумал, что его недавний собеседник может оказаться провидцем. И почти с суеверным страхом посмотрел на то место, где на его памяти всегда стояла стена. Эта проклятая для любого немца стена, отделявшая один мир от другого. И редко находились «сталкеры», согласные на опасные путешествия из одного мира в другой. Когда-то немец прочел книгу русских фантастов Стругацких и решил, что Зоной они называли Западный Берлин, в который так стремились попасть тысячи немцев из восточной части города.

      Молодые люди по-прежнему дурачились у моста, не обращая внимания на проходившего мимо незнакомца. Правда, одна из девушек, снимая ночной город, почему-то крупным планом сфотографировала проходившего мимо мужчину. Но это была очевидная случайность, даже расстроившая девушку.

     

      Болгария. София. 18-19 января 1991 года

      В Софии их встречали два сотрудника американского посольства. Уильям с юмором подумал, что в другие времена эскорт для встречи был бы куда внушительнее и мог состоять из отрядов советских и болгарских контрразведчиков. Крах всей системы стран Варшавского Договора начался с Польши. Как только советское руководство разрешило Ярузельскому провести в Польше действительно демократические выборы, вопрос был решен окончательно и бесповоротно. Может, даже раньше. Он был решен еще в начале восемьдесят девятого, когда Горбачев пошел на первые относительно демократические выборы в СССР и разрешил трансляцию со съезда Советов на весь мир. И мир дрогнул, понимая, что в Советском Союзе происходят действительно небывалые перемены.

      Летом восемьдесят девятого мир увидел и второй путь развития социализма. На центральной площади Пекина были безжалостно расстреляны китайские студенты, осмелившиеся заявить о приоритете демократических прав и свобод в несвободном обществе. Горбачев сделал выводы из этого расстрела. Состоявшиеся в Польше демократические выборы принесли, как и ожидалось, победу «Солидарности», и в социалистической Европе возникло первое несоциалистическое правительство Мазовецкого.

      Потом была «бархатная» революция в Чехословакии, где интеллектуал Гавел возглавил движение двух соседних народов — чехов и словаков — к долгожданному обретению свободы. Наконец, осенью этого года пала берлинская стена — символ разделения Европы, и буквально сразу, почти через месяц, был расстрелян еще один отживший «динозавр» старой когорты руководителей — Николае Чаушеску. Дольше всех продержался Тодор Живков, но и тому пришлось пройти через горькое разочарование от предательства своих сторонников, измены друзей, публичное унижение, домашний арест и суд, выяснивший внезапно, что за всю свою долгую карьеру и почти сорокалетнее правление страной Живков был виноват в «неправильной раздаче служебных квартир и выдаче материальных пособий чиновникам из партаппарата». Поистине приходится удивляться человеческой породе. Не найдя ничего другого, «демократический суд» осудил человека на основании вздорных обвинений, человека, объективно так много сделавшего для своей страны и жившего по другим законам, в другой системе координат.

      И много ли вообще абсолютных диктаторов в истории, которые после четырех десятилетий абсолютного правления могут быть обвинены лишь в подобных нарушениях? «Воистину, история — бесстыдная девка», — думал Тернер, сидя в машине, направляющейся к зданию американского посольства. Он не принимал непонятной для любого нормального американца социалистической системы с ее столь же непонятными моральными ценностями. Но как объективный человек видел, что поднявшаяся волна антикоммунизма в Восточной Европе часто не имела ничего общего с подлинно демократическими устремлениями немногих настоящих демократов. Просто на смену одним коммунистам, лишенным должной гибкости и понимания момента, приходили другие — более беспринципные и ловкие. Или коммунистические догмы менялись на антикоммунистические, и они были одинаково беспощадны к инакомыслящим и колеблющимся.

      В посольстве их уже ждали. Из-за сложного положения в городе гостей разместили прямо на квартире одного из дипломатов, находившейся недалеко от посольства. По просьбе Тернера к ним прикрепили автомобиль без водителя. Его спутник Томас Райт неоднократно бывал в Болгарии и мог вполне обходиться без сопровождения американских дипломатов. С огненно-рыжей шевелюрой Томас был похож скорее на немца или чеха, чем на типичного американца. На лице у него были даже веснушки, и в сочетании с курносым носом и крупными глазами это придавало ему какое-то удивленное и одновременно почти детское выражение. Но оно было обманчивым. Томас Райт был не просто прекрасным офицером ЦРУ, владевшим несколькими восточнославянскими языками, он уже успел отличиться в Чехии и Болгарии в прежние годы и имел неплохой опыт для работы в паре с таким профессионалом, как Ульям Тернер. Они даже не взяли с собой местного резидента ЦРУ, который в это время отдыхал в Италии.

      Первый визит уже на следующий день американцы нанесли в институт, где учился Кемаль Аслан.

      Райт рассказывал всем, что они американские операторы, приехавшие снимать фильм о добившемся поразительных успехов в их стране бывшем болгарском гражданине Кемале Аслане. Им охотно шли навстречу, показывая документы и ведомости, свидетельствовавшие об успешной учебе Кемаля в институте. И хотя с тех пор прошло более двадцати лет, многие документы сохранились и были в хорошем состоянии. Не было лишь одного — фотографий Кемаля Аслана. Не удалось обнаружить и его личного дела в архиве института. К удивлению декана, хорошо помнившего своего студента, фотографии Кемаля Аслана не было даже среди архивных документов выпускников института. Правда, после окончания своего курса студенты все-таки сфотографировались вместе, но на фотографии лицо Кемаля Аслана было настолько маленьким и плохо узнаваемым, что его невозможно было даже отличить от других сокурсников. Добросовестный Райт переснял эту фотографию, решив, что в лабораторных условиях можно будет увеличить ее до приемлемых размеров.

      Целый день в институте не принес более ничего, кроме этой фотографии и пространных рассуждений декана факультета, разглагольствовавшего о пользе горной металлургии в деле укрепления новых болгарско-американских отношений. Уставшие, они возвращались в свое временное жилище.

      — Если так пойдет и дальше, мы узнаем много нового, — невесело пошутил Томас, — но, кажется, это нам мало поможет.

      — Ты записал адрес, где он жил?

      — Это здесь недалеко.

      — Давай поедем туда, — предложил Уильям.

      — Прямо сейчас?

      — Может, хоть там что-то найдем. — Райт свернул в какой-то переулок, съезжая с проспекта. Через полчаса они нашли дом, в котором раньше жил Ке-маль Аслан со своей матерью. В результате еще получасовых поисков им удалось найти соседку, знавшую семью Кемаля. Но ничего конкретного узнать не удалось. Мать Кемаля Аслана давно умерла, а сам он после аварии уехал в Турцию к своему дяде. В их квартире давно жили чужие люди. Соседка помнила еще, как они переживали за несчастного парня, попавшего в тяжелую катастрофу.

      Уильям с трудом сдерживал негодование, слушая женщину. Он понимал, что ничего конкретного здесь узнать не удастся. Но, терпеливо слушая перевод пунктуального Райта, пытался найти рациональное зерно в словах старой женщины. И вдруг…

      — Где он лежал? — спросил Тернер, поймав новую мысль.

      Райт спросил, и получив ответ, добросовестно перевел название больницы.

      — Все, — сразу же поднялся Тернер, — поблагодари эту женщину. Скажи, продолжение ее истории мы выслушаем в следующий раз.

      Когда они снова сидели в машине, Райт осторожно спросил:

      — Вы что-то решили?

      — Завтра едем в эту больницу, — кивнул Тернер, — мне интересно, как он так быстро выздоровел. После комы. И сразу стал финансовым гением. И немного шпионом.

      — Мне говорили, что после комы бывают изменения, — заметил Райт.

      — В худшую сторону, — возразил Тернер.

      — Может, он стал гением после удара, — пошутил Райт.

      — Вот мы это и проверим. Судя по рассказу соседки, он лежал там несколько месяцев. Значит, должны остаться врачи, санитары, люди, которые его помнят. История его болезни. Завтра едем в эту больницу, — решительно закончил Тернер.

      На следующее утро выпал снег, и им пришлось долго добираться до больницы, дороги были завалены снегом. В больнице пришлось ждать приема у главного врача. Их принял пожилой человек лет шестидесяти пяти. Это был главный врач больницы Бонев.

      — По какому делу вы приехали, господа? — спросил главный врач. — Мне передали, что вы прилетели из Америки и хотите узнать историю болезни одного бывшего нашего пациента.

      — Да, — подтвердил Уильям, когда Томас перевел ему на английский слова врача, — мы хотели бы более подробно узнать историю болезни лежавшего у вас пациента. Он был в довольно тяжелом состоянии, но сумел выжить. И даже восстановить работоспособность.

      — Кого именно? — спросил Бонев.

      — У вас лежал больной Кемаль Аслан. В настоящее время он американский гражданин, — сказал Тернер, наблюдая за реакцией своего собеседника.

      Тот вздрогнул. Или Тернеру показалось, что Бонев вздрогнул?

      — Почему именно этот пациент вас интересует?

      — Он лежал в вашей больнице семнадцать лет назад, — сказал Тернер, — и тогда ему удалось восстановиться после тяжелейшей аварии. Мы снимаем о нем фильм и хотели бы знать более подробно об этом случае.

      Врач внимательно слушал.

      — Согласитесь, история интересна сама по себе, — продолжал Тернер, внимательно наблюдая за сидевшим напротив пожилым врачом, — этнический турок, родившийся в Америке и переехавший затем в Болгарию, попадает в тяжелую автомобильную катастрофу, впадает в кому, врачи чудом спасают ему жизнь. А затем он приходит в себя, переезжает к родственничкам сначала в Турцию, а затем в Америку и становится крупным бизнесменом. Прямо американская мечта. Материал так и просится на пленку.

      — Что вам конкретно нужно? — спросил врач.

      — История его болезни, воспоминания его лечащих врачей, может, какие-нибудь подробности из истории его жизни, — невозмутимо заметил Тернер, слушая, как Томас Райт переводит его слова.

      — Хорошо,— неожиданного легко согласился Бонев, — историю болезни вы можете прочесть в кабинете моего заместителя. Я попрошу, чтобы вам принесли ее. Поговорить с врачами, вряд ли возможно. Некоторые заняты на операциях, а один из наблюдавших его врачей умер восемь лет назад.

      — Кто делал ему операцию? — спросил Райт.

      — Я, — спокойно ответил Бонев. Глаза за толстыми стеклами очков смотрели строго и спокойно. Или его уже ничего не могло взволновать?

      — Вы можете вспомнить какие-нибудь подробности? — оживился Томас, задавая вопрос уже от себя.

      — Все есть в его деле, — сухо заметил Бонев. И Томас исправно перевел его слова.

      — Тогда мы не будем вам мешать, — почему-то сразу сказал Уильям, и сидевший рядом с ним Райт даже удивленно оглянулся на своего шефа, проверяя, правильно ли он понял эти слова. Бонев кивнул, давая — понять, что разговор закончен. Он не подал на прощание руки, только встал из-за стола, когда иностранцы выходили из кабинета.

      Томас тихо спросил Уильяма:

      — Почему вы так быстро закончили разговор? Старик мог рассказать нам много интересного. Мне кажется, можно было расспросить его подробнее.

      — Нет, — покачал головой Уильям, — не подойдет. Главный врач из той когорты старых коммунистов, которые не любят изменять своим идеалам. Для него мы представители того самого мира, который они так не хотели принимать и который в конце концов победил их систему. Я могу заранее сказать, что мы ничего не найдем в медицинских документах нашего подопечного. Ничего необычного. А врачи нам ничего не расскажут. Да и сам Бонев не отличался особой словоохотливостью.

      — Тогда зачем мы сюда приехали? — не сдавался Райт.

      — Мне важно было знать, как именно была проработана схема отправки Кемаля Аслана в нашу страну. Конечно, он работает на русских, но мы пока не знаем ответа на главный вопрос, который нам поставили. Он настоящий турок, и КГБ, используя его несчастную жизнь, лишь вынудило работать на них, или это советский офицер-нелегал, которого мы можем арестовать только на основании незаконного въезда в нашу страну? Хотя боюсь, что в больнице мы ничего не узнаем. Но зато увидим документы. Это очень важно — Они прошли по коридору, и приветливая секретарь Бонева проводила их в кабинет, расположенный напротив кабинета главного врача. Почти сразу им принесли большую папку, заполненную документами и фотографиями.

      Райт бросился перебирать фотографии. Потом поднял голову и посмотрел на спокойно сидевшего Уияльма Тернера.

      — Я понял, — сказал он очень тихо, — я все понял. Если дело в такой сохранности находилось целых семнадцать лет, значит, кто-то был в этом заинтересован.

      Тернер кивнул головой.

      — Здесь вся история болезни, — показал на документы Томас, — есть и фотографии больного. Хотите, я сделаю снимки?

      — Как хочешь, — ответил Тернер, — думаю, они совпадут с фотографиями нашего клиента.

      — Он лежал в коме несколько месяцев, — продолжал читать Райт.

      — Выпиши сроки, обрати внимание на фамилии всех врачей. Бонева мы уже знаем. Кто другие? Может, среди них были и молодые люди. И проследи, как быстро проходило его восстановление. Райт исправно записывал все данные. Сидевший в своем кабинете Бонев долго молчал, глядя в зеркальную поверхность стола, обхватив голову руками. Затем, словно приняв какое-то важное решение, поднял трубку телефонного аппарата и набрал чей-то номер. Затем сказал:

      — Это говорит Бонев. Они сегодня приходили ко мне.

      — С кем они встречались? — спросил его собеседник.

      — Кроме меня, ни с кем. Сейчас они в больнице, изучают дело нашего бывшего больного.

      — Спасибо, товарищ Бонев. Держите и дальше нас в курсе. Думаю, они выйдут на лечащего врача. Действуйте как договорились. До свидания.

      — До свидания, — Бонев положил трубку и вытер потное лицо. Впервые в жизни он чего-то боялся, словно сделал нечто недостойное и подлое. Но не позвонить он просто не мог. И это он отлично сознавал.

     

      Берлин. 20 января 1991 года

      Он ехал в своем «БМВ», часто останавливаясь на перекрестках даже тогда, когда это не было вызвано необходимостью. Наблюдая за спешившими позади его автомобиля машинами в зеркало заднего обзора, он пришел к выводу, что может наконец ехать совершенно спокойно. И все-таки еще дважды до назначенного места он проверял, убеждаясь, что за ним никто не следит. И лишь подъехав к нужному ему дому, быстро запер автомобиль, поспешил к подъезду и набрал нужный код. Дверь автоматически открылась, и он вошел в подъезд. Оказавшись в лифте, он нажал вызов нужного ему этажа. Лифт бесшумно заскользил вверх и остановился на четвертом этаже. Незнакомец вышел из лифта и, подойдя к дверям квартиры, трижды позвонил. Дверь открылась почти сразу.

      — Привезли?— спросили его вместо приветствия, и незнакомец вошел в квартиру, доставая из кармана конверт.

      В просторной гостиной сидели трое. Двое из вальяжно расположившихся на диване господ хотя и были одеты в дорогие модные костюмы, однако чувствовали себя в них непривычно, так что можно было предположить: в генеральской форме они смотрелись бы гораздо лучше. Они и были генералами. На третьем штатский костюм сидел лучше. Он и открыл дверь, протягивая левую руку за конвертом. Получив конверт, поспешно вскрыл его, достал листок бумаги. Только прочитав написанное, он наконец облегченно вздохнул и громко сказал:

      — Все в порядке. Это то, что нам нужно.

      — Полковник Волков, — обратился к прибывшему один из сидевших на диване — полный высокий мужчина с опухшим, одутловатым лицом,— надеюсь, вы нигде не останавливались?

      — Нет, товарищ генерал, — заявил полковник, проходя в комнату. Сняв пальто и шляпу, он бросил их в прихожей, а затем, не спрашивая разрешения у сидевших на диване генералов и не обращая внимания на третьего генерала, стоявшего у дверей гостиной, спокойно уселся в кресло. — Я же говорил, что они согласятся на наши условия.

      — Это только начало, — заметил стоявший в дверях генерал.

      Он был левшой и поэтому, когда брал конверт, протянул левую руку. Генерал Сизов был представителем Главного разведывательного управления Министерства обороны СССР в Германии и привык ходить в штатском костюме. Оба других генерала входили в командование Западной группы войск и больше привыкли к своим военным мундирам. Но в интересах безопасности операции все трое приехали на эту квартиру, переодевшись в штатское. Полковник Волков был сотрудником особого отдела, давно выполнявшим наиболее щекотливые поручения командующих Западной группы войск СССР в Германии.

      — Вы посмотрели? — спросил первый генерал у Сизова. — Там правильно указаны все данные?

      — Не беспокойтесь, — чуть улыбнулся Сизов, — я немного понимаю в банковских документах. Деньги переведены точно по счету. Теперь наша задача раздробить их и перевести на счета каждого. Это уже не так сложно.

      — Надеюсь, — проворчал другой генерал, представитель авиации. Его лицо было таким расплывшимся, как у его армейского коллеги, может, потому, что иногда, вспоминая молодые годы, садился в кабину самолета.

      — Это ваша задача, — почти приказным тоном заметил армейский генерал, — как и куда переводить деньги. Мы делаем свое дело. Остальное нас не касается.

      — Конечно, — сразу согласился Сизов, — все будет так, как мы договаривались.

      — Хорошо, — армейский генерал тяжело поднялся с дивана. За ним встал и другой. Полковник нехотя поднялся с кресла. Наглеть абсолютно не входило в его планы. Видимо, это понял и армейский генерал.

      — Ну-ну, — сказал он, снисходительно улыбнувшись. — Смотри не перестарайся, — и вышел из гостиной, забирая свое пальто. За ним поспешил и его коллега из авиации. Он ничего не сказал, просто кивнул. Когда за ушедшими закрылась дверь, Сизов нахмурился.

      — С ума сошел совсем. Что себе позволяешь? — спросил он у Волкова.

      — А пусть знают, гниды, что они такие же воры, как и я, — отрезал Волков, снова усаживаясь в кресло. — Строят из себя героев, а сами проморгали все, в рот Горбачеву смотрели, когда он Германию сдавал, и все время поддакивали. А теперь норовят поскорее все распродать. Не люблю я их.

      — Ты дурака не валяй, — заметил Сизов, — свою нелюбовь при себе держи. Они старше тебя по званию. Ты в их присутствии дерьмо подбирать должен, а ты строишь из себя Штирлица. Я тебе оторву яйца, чтобы ты понял, с кем дело имеешь.

      — Ладно, — нехотя сказал Волков, — больше не буду.

      — И вообще, больше не приезжай сюда, -жестко приказал Сизов, — твоя рожа здесь всем знакома. Наверное, соседи уже с тобой здороваются.

      — Я по ночам приезжаю, — заметил Волков, — не нужно делать из меня дурака. Я все-таки столько лет работаю.

      — А ведешь себя как дурак. Узнал наконец, кто из твоих людей проболтался?

      — Нет, — отвернулся Волков, — ищем пока. Ничего не нашли.

      — И документов нет?

      — Нет. При нем их не было. Мы даже его автомобиль осмотрели.

      —Дурак ты, Волков,— снова сказал генерал, проходя к столику, где стояло несколько бутылок. Выбрав водку, он налил себе небольшую рюмку и залпом выпил. Потом сел на диван.

      — Не понимаю я вас, особистов. Как вы работаете? Столько лет в Германии, а ничего сами не можете. И этот прокол с резидентом КГБ. Ну откуда Валентинов мог узнать про твои переговоры? И какой ты, к черту, особист, если приехавшая «шляпа» из Москвы узнает все через несколько дней. Значит, это его агентура работает лучше, а не твоя.

      — Ничего себе «шляпа», — заметил для порядка Волков, — он был полковником КГБ. У них есть своя агентура в Германии, особенно в Восточной зоне, вы ведь лучше меня это знаете. Наверное, вышел на нас через своих агентов.

      — Которых ты пока не знаешь — заметил Сизов, — и мало того, что не знаешь, но и не хочешь узнать. Что за дурацкая идея была с убийством Валентинова в Праге? Почему вы не можете работать нормально? Только арестовать или убить— вот ваши методы. Да и то, пользуясь услугами дешевых солдатских стукачей, которые не хотят вкалывать на дембелей и предпочитают более легкую жизнь. О чем еще с тобой можно после этого говорить? Устроил стрельбу в центре города, убрал резидента КГБ. Думаешь, там все такие же дураки, как у вас в военной контрразведке? Я не сомневаюсь, что скоро прилетят их люди расследовать это убийство. Уже наверняка сидят в Праге. Там хоть не наследили?

      — Мои люди умеют работать, — обиделся Волков, — мы тоже не в игрушки играем.

      — Это ты Крючкову расскажешь, когда он тебя допрашивать будет. Зачем нужно было стрелять в Валентинова? Можно было проследить его связи, выяснить, с кем конкретно из агентов он встречался, узнать о наличии его агентуры. Так нет. Сразу стреляете в спину.

      — У нас есть запись их беседы со связным,— хмуро заметил Волков, — ему приказали срочно вылетать в Софию, а оттуда в Москву. Мы прослушали разговор специально нацеленным микрофоном. Эта последняя разработка позволяет слушать разговор на расстоянии километра от места встречи говорящих.

      — Тоже мне, разработка, — улыбнулся генерал ГРУ, — я тебе потом наши приборы покажу. Они по колебанию оконных рам весь разговор записывают. Новейшие установки отдают сначала в разведку, к нам, а уже потом передают вам для прослушивания пьяных разговоров наших офицеров и генералов, ругающих Советскую власть и вас больше всего на свете.

      Волков ничего не ответил.

      — Где запись разговора? — спросил Сизов. Полковник достал из внутреннего кармана пиджака небольшой магнитофон и включил его.

      «— Как дела? — послышался голос связного.

      — Это я должен спрашивать, — пробормотал Валентинов, — может, вы наконец объясните столь срочный вызов? Я бросил все свои дела, чтобы примчаться сюда.

      — Правильно, — сказал связной, — получен новый приказ из Москвы. Срочно сворачивайте всю работу и выезжайте в Болгарию, оттуда можете вернуться в Москву, вам будут подготовлены соответствующие документы».

      Сизов нахмурился. Волков усмехнулся и, поднявшись с кресла, прошел к столику, налил себе немного виски. За время, проведенное в Германии, он приучился к этому крепкому напитку.

      «— В Болгарию, — усмехнулся Валентинов, — у них такой же бардак, как и везде. Раньше из Западной Европы ездили через ГДР в Чехословакию. Новые времена?

      — Мне не поручали обсуждать с вами такие детали, — быстро ответил связной.

      — Конечно, не поручали. Значит, конец. Передайте, я все понял. Завтра утром вылетаю в Софию. Канал связи прежний?

      —Да».

      «Кажется, эти типы были правы,— огорченно подумал Сизов. — У них действительно не было другого выхода». Он уже ждал, чтобы Волков выключил магнитофон, когда снова раздался голос резидента:

      «— Вас что-то беспокоит?

      — Нет-нет, ничего. Просто мне хотелось бы поскорее закончить нашу встречу. Что у вас по нашей группе войск в Германии? Вы подготовили все документы?

      — Да, конечно. Я возьму их с собой. Очень неприглядная картина».

      — Стоп, — быстро приказал Сизов, — перемотай еще раз, я послушаю. Какая картина?

      — Неприглядная, — явно наслаждаясь произведенный эффектом, заметил Волков, — а вы говорите, что мы не умеем работать.

      Сизов махнул рукой, уже не обращая внимания на слова полковника. И снова услышал: «очень неприглядная картина». И ответ связного, огорчивший его более всего остального.

      «— Я передам в Москву. В Софии вас будут ждать.

      — Прощайте.

      — Прощайте. Желаю успехов». Лента закончилась.

      —Все?—спросил Сизов.

      — Все, — подтвердил Волков.

      — Связного вы отпустили?

      —А вы хотели, чтобы мы и его убрали? — спросил полковник.

      — Не говори глупостей, — нахмурился генерал, — я всегда был против ваших методов работы. Но где эти документы? Куда он их дел?

      — Мы их не нашли.

      — Он сказал: «Завтра выезжаю в Софию и возьму документы с собой». Значит, документы были с ним в Праге. Нужно было более тщательно осмотреть его автомобиль.

      — Мы смотрели. Там их не было.

      — Может, твои люди их просто не заметили?

      — После нас смотрели специалисты чешской криминальной полиции. Они тоже ничего не нашли, — стараясь не реагировать на нервное состояние генерала, терпеливо ответил Волков.

      — Нужно было выяснить, где он жил, и посмотреть в его номере, — пробормотал Сизов.

      — Тоже сделали, — сказал Волков, — обыскали номер в отеле. Все просмотрели. Документов там никаких не было. С собой он их, конечно, не брал. Во всяком случае, при себе их у него не было, иначе бы мы нашли эти бумаги.

      — Тогда куда он их дел?

      — Не знаю.

      — А я знаю, Волков. Я знаю, что будет, если эти документы попадут в Москву, в КГБ или ЦК КПСС. Меня не тронут, я посредник и нигде не фигурирую. А вот тебе, полковник, и твоим людям будет плохо, очень плохо. Боюсь, что даже генералам будет не так плохо, как вам. Они просто расхитители социалистической собственности. А вы убийцы, полковник. Убийцы и изменники. Вам даже парашу не разрешат убирать за ними. Вас просто расстреляют. Это ты, надеюсь, понимаешь?

      —- Понимаю,— Волков отвернулся и тихо добавил: — Я все понимаю. Но документов у него с собой не было. Двое моих людей сидят в Праге и живут в том самом номере отеля, где жил Валентинов. Они даже паркет разбирали. Весь номер простучали. По сантиметру. Я им даже аппаратуру послал в Прагу. И ничего они не нашли. Никаких бумаг в номере нет.

      — У него наверняка была своя агентура в Прагe — уставшим голосом заметил генерал, — постарайтесь выйти на его людей. Может, удастся найти хоть какие-нибудь концы. В любом случае эти документы должны попасть к вам раньше, чем они попадут в Москву. Только тогда ты можешь спокойно хамить своим генералам. Только в этом случае, Волков. И пить твое любимое виски. Ты ведь уже нашу водку не пьешь, тебе нужно шотландское дымчатое. Совсем загордился, полковник, решил, что бардак в стране — и ты на коне. Забыл, как все в жизни меняется. И если ты документы не найдешь, то… сам понимаешь… При всех других вариантах тебя ждет пуля в затылок в лагерях Нижнего Тагила.( В лагерях Нижнего Тагила сидели, отбывая наказание, осужденные по суду бывшие работники правоохранительных органов — МВД, КГБ, прокуратуры, разведки и контрразведки. Иногда подобные «привилегии» допускались и по отношению к крупным партийным чиновникам, осужденным на длительные сроки заключения. В обычных лагерях эти категории лиц не содержались. (Прим. авт.)) Устраивает тебя такая перспектива?

      Вместо ответа Волков коротко выругался и, снова поднявшись, налил себе уже гораздо большую порцию виски, выпил одним залпом и только потом сказал:

      — Найду я эти чертовы документы. Из-под земли достану, но найду.

      — Правильно. И очень быстро, иначе КГБ сумеет просчитать, кто был заинтересован в убийстве резидента Валентинова. Теперь давай о главном — через три дня получишь новый конверт. Обговори другой банк, в который они должны перевести деньги. На этот раз это будет люксембургский банк. Я дам тебе точные реквизиты. И объясни, что мы будем каждый раз менять банк, куда они будут переводить деньги. Ты меня понимаешь?

      — Они говорят, что им удобнее в немецкий банк.

      — Это им так удобнее, — заметил Сизов, — а нам нет. Поэтому пусть выполняют все условия по нашим договоренностям. Понял?

      —Да.

      — Теперь можешь идти. Машина у тебя внизу?

      — Конечно.

      — Мог бы приехать и на такси.

      — В такую погоду? — изумился Волков. — На улице собачий холод. Где я найду ночью такси? Да и потом — таксисты с Западной стороны не любят ездить в Восточную зону. Они еще плохо ориентируются и боятся сюда ездить.

      — Хотя бы поменяй машину, — посоветовал генерал, — и будь осторожен. Какой номер на твоем «БМВ», прежний?

      — Ну конечно.

      — Увидимся через два дня. До свидания. Волков кивнул и вышел, захватив свое пальто и шляпу. Закрыл за собой дверь. Вызвал лифт. Уже в подъезде надел пальто, шляпу и, подняв воротник, поспешил к машине.

      Сизов увидел мелькнувшую фигуру из окна квартиры. Заметив, что машина отъехала, он подошел к телефону. Немного подумал и, подняв трубку, набрал номер.

      — Это я, — сказал он, — действуйте как договорились. Номер его автомобиля прежний.

      — Вас понял, — услышал он ответ и сразу положил трубку.

      «Так надежнее», —- подумал генерал. Пусть хоть немного понаблюдают. Может, это он сам проболтался. Или, еще хуже, работает на несколько хозяев. Нужно будет звонить в Москву, доложить, что первые поступления уже прошли. А эти армейские генералы думают, что он старается ради них. При этой мысли Сизов улыбнулся. «Действительно смешно», — подумал он.

     

      Москва. 20 января 1991 года

      В этот день было обычное совещание у председателя КГБ. Докладывали руководители главных управлений и отделов. Больше обсуждали положение на Ближнем Востоке и в Кувейте. После того как все вышли, Крючков попросил задержаться Шебаршина.

      — Какие-нибудь новые данные по убийству Валентинова у вас уже появились? — осведомился своим бесцветным голосом Крючков.

      Это было в его правилах. Он никогда и ничего не спрашивал при посторонних людях, даже если эти посторонние были его заместителями, с которыми он работал много лет. Годы, проведенные в ЦК КПСС и КГБ СССР, научили его сдержанности. По натуре замкнутый человек, Крючков был фанатично предан работе и часто перестраховывался в ситуациях, когда можно было несколько рискнуть. Что касается секретности, то это был, по его глубокому убеждению, °сновной показатель профессионализма. Именно поэтому он задал вопрос лишь после того, как остался вдвоем с Шебаршиным.

      — Ничего нет, — вздохнул генерал, — я думал подключить к этому расследованию Дроздова.

      Это был один из руководителей управления, осуществлявшего активные действия за рубежом. Дроздов особо отличился в Афганистане, и теперь его управление структурно входило в Первое главное управление КГБ СССР.

      — Да, — подумав, ответил Крючков, — это будет правильно. Обычными методами мы ничего не добьемся. Это такой позор. Убивают нашего резидента, о котором знали лишь несколько человек.

      — У нас есть факты, указывающие, что ему удалось достать доказательства коррупции в Западной группе войск,— ответил Шебаршин,— возможно, его смерть как-то связана с этим.

      — Это не наше дело, — нахмурился Крючков, —-пусть этим другие занимаются. Мы должны предполагать самое худшее.

      Глубоко порядочный и честный человек, Владимир Крючков не любил, когда при нем даже говорили о возможности коррупции. По его глубокому убеждению, любой потенциальный взяточник был немного ненормальным человеком. Справедливости ради стоит отметить, что к началу девяностых КГБ оставалось практически единственной структурой, не подверженной массовой коррупции. Все остальные организации, в том числе партийные и государственные органы, милиция, прокуратура, суд, давно и массово были коррумпированы. Метастазы коррупции уже поразили КГБ, когда взятки стали брать в центральных аппаратах республик Средней Азии и Закавказья. Крючков был беспощаден по отношению к подобным провинившимся сотрудникам. Но сейчас он не хотел и не мог предполагать, что убийство его резидента произошло из-за этого. Многолетняя работа в КГБ имела и негативную сторону. Теперь ему всюду мерещились шпионы и заговоры. Именно поэтому он беспокоился, что посланный резидент мог оказаться втянутым в грязную игру западных спецслужб. После своего назначения председателем КГБ в восемьдесят восьмом году он имел слишком много фактов, указывающих на активизацию действий западных разведслужб против его страны. И поэтому становился мрачнее и подозрительнее обычного.

      — Нужно подключить аналитиков, — хмуро заметил Крючков, — хорошего специалиста, чтобы сумел грамотно просчитать ситуацию. Дроздов лучше ориентируется на месте. Его люди пусть работают, а аналитики просчитывают ситуацию здесь. У нас сейчас все заняты, работают на референдум.

      В марте в стране должен был состояться референдум по вопросу сохранения Советского Союза как единого государства. Шебаршин знал, что итоги референдума очень волновали и высших должностных лиц в государстве, и самого президента. Но, по прогнозам аналитиков, за сохранение Союза должно было проголосовать никак не меньше семидесяти процентов от числа голосовавших. Горбачев был недоволен таким прогнозом. Он посчитал, что КГБ сознательно исказил результаты голосования, не приняв во внимание сепаратизм прибалтийских республик, позиции Армении, где уже сидел новый национальный лидер — Тер-Петросян, и Грузии, где набравший силу Звиад Гамсахурдиа мог просто сорвать референдум. По приказу Крючкова аналитики вторично просчитывали ситуацию с референдумом.

      — Давайте все-таки задействуем сотрудников Леонова, — предложил вдруг Крючков, — убийства резидента так просто не бывает. А его люди помогут все распутать.

      — У нас нет лучших специалистов,— кивнул Шебаршин, — но они по вашему поручению заняты другим делом.

      Генерал Леонов возглавлял одно из аналитических подразделений КГБ и обладал огромным опытом работы, успев отличиться еще на Кубе, в начале шестидесятых, когда он близко подружился с братьями Кастро. Большой вклад внес Леонов и во время советско-китайского противостояния, когда его аналитические материалы помогали правильнее оценивать действия КНР на международной арене.

      — Нам нужно точно знать, почему убили Валентинова, — бесцветным голосом добавил Крючков, — и знать очень быстро. Дроздов и Леонов составят неплохую пару. Пусть вдвоем и решают этот кроссворд. Что у нас по Юджину?

      — Опять неприятности, — вздохнул Шебаршин, — в Болгарию приехали сотрудники ЦРУ, выдают себя за операторов, хотят все о нем узнать более подробно. Нам повезло. Главный врач больницы, в которой лежал двойник Юджина, оказался порядочным человеком. Благодаря его звонку мы знаем теперь об этом. В больнице они, конечно, ничего не найдут. Но, по нашим сведениям, они были и в институте, где якобы учился Юджин. Теперь они наверняка поедут в Елин-Пелин. Наши сотрудники следят за ними, но ничего конкретно сделать не смогут. Вы ведь понимаете. Это уже не та Болгария и не те условия.

      — Понимаю, — Крючкову было неприятно само упоминание об изменившейся ситуации, как будто в этом общем развале был отчасти виноват и он сам. — Что думаете делать?

      — Не пускать их туда невозможно, — словно рассуждая, сказал Шебаршин,— в прошлом году там были наши сотрудники из внешней контрразведки. Как будто все чисто. Но все предусмотреть просто невозможно. Боюсь, что американцы сумеют найти какие-нибудь фотографии. Достаточно одной, и вся дальнейшая работа Юджина поставлена под вопрос.

      — Что передает Циклоп? — спросил Крючков. — Пусть он точнее узнает о наблюдении за Юджином. Может, даже сумеет оказать ему косвенную помощь.

      — Не получится, — возразил руководитель советской разведки. — Судя по всему, они уже серьезно подозревают Юджина. Ему и так пришлось переехать в Канаду. Связной передает, что за Юджином часто следят. Мы уже проработали вопрос о его возвращении.

      — Он вам больше не нужен? — удивился Крючков.

      — Еще как нужен. Вы же знаете, сейчас его фирма выходит на прямые контакты с рядом германских фирм. Проникнуть в Германию из Канады это лучшее, что мы можем себе представить. С его помощью мы могли мы проверить большую часть оставленной в Германии агентуры. Он будет вне всяких подозрений в Европе. По-моему, ему нужно перебираться в Европу.

      — Думаете, американцы оставят его в покое?

      — Конечно, нет. Но, во всяком случае, он получит небольшую передышку. По сообщениям Циклопа, у ЦРУ пока нет точных доказательств вины Юджина. Они все проверяют, пытаясь установить, что скрывается за его деятельностью.

      — Надеюсь, сам Циклоп вне подозрений? — спросил Крючков.

      Под этим именем скрывался кадровый офицер ЦРУ Олдридж Эймс, завербованный ПГУ КГБ еще при Крючкове, в восемьдесят пятом году. Эймс курировал вопросы, связанные с работой КГБ, и был в курсе всех событий, так или иначе связанных с деятельностью советской разведки и контрразведки. Но даже Эймс не знал, что у ЦРУ уже имелись точные сведения по деятельности Юджина, или Кемаля Аслана. Аналитическая служба ЦРУ сумела вычислить несколько сообщений Юджина на основе анализа данных своих агентов из Москвы. Эймс об этом пока не мог знать.

      — Он наш самый ценный агент в ЦРУ, — сказал Шебаршин.

      — Да, — Крючков помолчал, — нужно очень быстро отозвать Юджина. Пусть Циклоп все осторожно проверит. А вы готовьтесь к приему Юджина. Если он переедет в Германию, нам будет намного легче его вытащить оттуда в случае опасности. Все-таки в Восточной Германии пока еще стоят наши войска.

      — Я пошлю сообщение, — согласился генерал. Когда начальник ПГУ вышел из кабинета, председатель КГБ встал и, пройдя в комнату отдыха, сделал несколько гимнастических упражнений, широко разводя руки. Потом прошел к столу, стоявшему в комнате отдыха. Сел на стул и закрыл глаза. Он помнил тот день, когца Юджин должен был улетать в Болгарию. Это было семнадцать лет назад. Как тогда все было просто и ясно. Юджин сделал очень много полезного, но, кажется, и его возможностям приходит конец. Крючков вспомнил о своем бывшем первом заместителе Бобкове, ушедшем на пенсию несколько дней назад. «Уходят лучшие кадры»,— с горечью подумал он. Неуправляемая обстановка в стране, фактическая война в Закавказье между Азербайджаном и Арменией, вспышки сепаратизма в Грузии. Народные фронты и националистические движения от Эстонии до Средней Азии. Митинги в Москве и Ленинграде. И в этой обстановке они продолжают работать, пытаясь сохранить расползающуюся страну, практически уже потерявшую всех своих союзников и друзей.

      «Почему все-таки убили Валентинова? —тревожно подумал Крючков. — Или это убийство в Праге действительно связано с коррупцией в Западной группе войск?» Впрочем, удивляться нечему. В обстановке полной бесконтрольности может произойти все что угодно. Он решительно встал и пошел в свой кабинет.

      Нужно будет взять расследование за этим преступлением под свой контроль. И срочно отозвать Юджина.

      «Все-таки Леонид Шебаршин предлагает очень авантюрный план», — поморщился Крючков. Такого еще не было в истории. Агент-нелегал, который много лет провел за рубежом и теперь попал под подозрение, не просто отзывался. Просто так отозвать лицо, имеющее на своем счету десятки миллионов долларов, теряя, таким образом, нужную КГБ валюту, они не имели права. И это тоже приходилось учитывать. Но, помимо этого, ПТУ предполагает использовать Юджина во время переезда в Германию для проверки своей версии гибели Валентинова. Крючков подумал, что это слишком много даже для такого опытного агента, как Юджин. «Нужно взять операцию по его возвращению под свой личный контроль», — в который уже раз решил председатель КГБ.

     

      Болгария. Елин-Пелин. 20 января 1991 года

      В этот маленький болгарский городок Уильям Тернер и Томас Райт добирались почти три часа. Сначала они проехали городок, не сумев найти указатель, и лишь затем, вернувшись обратно, обнаружили дорогу, ведущую туда. В город с таким смешным для русского человека и трудным для американца названием— Елин-Пелин— они въехали уже в первом часу дня.

      — Куда теперь? — спросил Томас.

      — Поедем к дому, где он жил. Раньше это была улица Димитрова. А сейчас, может, ее и переименовали, — подумав, сказал Уильям. — Нам нужен его дом.

      — Сначала нам надо найти его улицу, — пробормотал Томас. — Никаких указателей. Хорошо еще, что это маленький городок.

      В Болгарии, как и во всех социалистических странах, не было не только подробных справочников автомобильных дорог, но и дорожных карт с указанием названий улиц и площадей. Подобная информация считалась почти секретной, путешественникам в этих странах приходилось достаточно нелегко. Если они пробовали совершить свои вояжи без переводчиков и экскурсоводов Интуриста и подобных организаций, то сталкивались с непреодолимыми трудностями. А представители государственных туристических компаний, как правило, бывали заодно либо с сотрудниками, либо с осведомителями местных органов безопасности.

      Дом, где ранее проживала семья Кемаля Аслана, они нашли в результате некоторых поисков. Дом был деревянный — старый, покосившийся, кое-где доски уже разрушились. Они постучали, но никто не ответил.

      — Кажется, мы напрасно сюда приехали, — огорченно заметил Томас.

      — Постучи сильнее, — посоветовал Уильям. Томас забарабанил изо всех сил. Дверь по-прежнему была заперта, и в доме никто не отзывался.

      — Может, после его отъезда здесь никто не живет? — предположил Томас.

      — Семнадцать лет, — пробормотал Уильям, — этого не может быть.

      — Кто вам нужен? — спросил вдруг женский голос.

      Они обернулись. Рядом стояла молодая, лет тридцати, женщина. Она держала за руку одетого в теплую куртку мальчика. Мальчик молча смотрел на незнакомцев.

      — Простите, — сказал Томас, — мы американские кинооператоры. Приехали снимать фильм о вашем бывшем соотечественнике. Может, вы нам поможете?

      — А кого вы ищете?

      — Здесь раньше жил Кемаль Аслан, — уточнил Томас, — может, вы помните его семью?

      — Нет, не помню, — задумалась женщина.

      — Вы давно здесь живете?

      — Да, я здесь родилась.

      — Может, ваши родители помнят?— спросил Томас. — Здесь проживал американец турецкого происхождения.

      — Ах, турки, — сказала женщина.

      Болгары все-таки традиционно не любили турок.

      — Вы их помните?

      — Конечно. Молодой парень и его мать. Они приехали из Америки. Меня тогда еще не было на свете.

      — А сейчас здесь кто-нибудь живет?

      — Жили. Они переехали в Пловдив. Последние два года редко появляются. Но они купили квартирку еще тогда, когда эти турки здесь жили. Я слышала, он потом попал в какую-то серьезную аварию.

      — Ваши родители могут вспомнить об этой семье? — спросил Томас. Уильям молча стоял рядом.

      — Да, конечно, — кивнула женщина, — идемте к нам, мы живем недалеко. Мой папа их должен хорошо помнить.

      Томас коротко пересказал содержание разговора Уильяму, и тот, согласившись, пошел за женщиной.

      Идущий впереди мальчик вдруг обернулся и спросил что-то у Тернера. Томас рассмеялся, качая головой.

      — Что случилось? — спросил Уильям.

      — Ему кажется, что ты шпион. Я сказал, что дети любят играть в шпионов.

      — Почему он так решил? — угрюмо спросил Уильям.

      — Их так учили в школе, — засмеялся Томас.

      — Плохо учили, — пробормотал Тернер. Дом, где проживала соседка, оказался не очень далеко. Им пришлось пройти около двухсот метров. С этой стороны улицы был овраг, и рядом домов больше не было.

      — Идемте в дом, — предложила женщина, первой проходя во двор. Этот двухэтажный дом был не просто обжитым местом. Здесь все бьюо сделано с любовью. Чувствовалась умелая рука хозяев. Они вошли в дом и сразу увидели старого хозяина. Несмотря на годы, он выглядел достаточно крепким человеком.

      — Кто эти люди? — спросил хозяин дома.

      — Они ищут наших бывших соседей, турок. Приехали из Америки.

      Старик нахмурился.

      —Американцы?

      — Мы — операторы, — сказал по-болгарски Томас, — приехали искать материалы по поводу вашего бывшего соседа.

      — Так, — непонятно почему сказал старик. И в этот момент в дом вошли трое молодых парней.

      — Кажется, мы попали в засаду, — весело сказал Томас.

      — И они все похожи друг на друга, — засмеялся понявший все гораздо раньше Уильям. — По-моему, это родственники хозяина дома.

      Молодые люди с удивлением смотрели на гостей.

      — Мои сыновья, — кивнул старик. — Проходите, садитесь, — пригласил он гостей, — мы сейчас будем обедать.

      Здесь обедали традиционно около часа дня. Сыновья работали на небольшой местной фабрике и приходили есть домой.

      — Нам нужно остаться, — шепнул Тернеру Томас, — иначе нельзя, они могут обидеться.

      Обед проходил почти в полном молчании. Во главе стола сидел хозяин дома. Жена и дочь приносили еду. Мальчик, внук хозяина, словно сознающий ответственность момента, сидел молча и ел вместе со всеми. К обеду подъехал и зять хозяина, отец мальчика, который, торопливо пообедав, поспешил уехать. Он работал руководителем строительного управления и беспокоился, что в город не успеют дойти машины с посланным из Софии оборудованием.

      И только после обеда, когда все покинули дом, старик наконец спросил:

      — Зачем вы ищете этих турок?

      —Он американский гражданин, и мы хотим снимать о нем фильм, — снова терпеливо объяснил Томас.

      — А почему молчит твой друг?— спросил старик.

      — Он не говорит по-болгарски.

      — Они здесь жили, — подтвердил старик, — приехали в начале пятидесятых. Томас перевел эту фразу.

      — Спроси, он помнит мать своего соседа? — попросил Тернер.

      — Да, конечно, помню, — ответил старик, — она была красивая женщина, когда сюда приехала.

      За его спиной у большого старинного серванта стояли жена и дочь. Жена недовольно нахмурилась. Очевидно, красивая турчанка в свое время попортила много крови болгарским женам.

      — Сначала за ним следили, — сказал неизвестно почему старик, — но потом перестали. Мальчик пошел в школу. Учился с нашим старшим сыном в одном классе. Хороший парень был, толковый. Я его помню.

      — У них остались фотографии этого парня? — быстро спросил Уильям.

      — Нет, — удивился старик, когда его спросили об этом, — конечно, нет. Тогда у нас не было фотографий. Какие фотографии в те годы? Ничего не осталось.

      — У нас есть карточка нашего сына, — несмело сказала жена хозяина дома, — мы сняли нашего Богомила в пятнадцать лет. Повезли тогда в Софию.

      — Нет, — улыбнулся Томас, — такая фотография нам не нужна.

      — Когда они уехали, он помнит?— спросил Уильям.

      — Да, — подтвердил старик, — тогда парень поступил в институт и после перебрался в Софию. А за ним уехала и его мать. Но слышал, что молодой человек попал в тяжелую аварию.

      — Это мы знаем. А где похоронена мать Кемаля?

      — Кажется, в Софии.

      — Он никогда после этого не приезжал сюда? — спросил Уильям.

      — Нет, — ответил старик.

      — Приезжал, — вставила вдруг дочь хозяина, — на свадьбу приезжал. Тогда женился их одноклассник, Богомил в армии тогда был.

      — К кому он приезжал? — сразу спросил Тернер. — Это было до аварии?

      — Наверное, до, — кивнул старик. — Тогда много людей приехало из Софии. Свадьба была веселой. У Костандиновых гуляли до утра.

      Томас перевел и эти слова, добавив от себя:

      — По-моему, нам нужно уезжать. Мы больше не узнаем ничего нового.

      — Еще несколько вопросов, — не согласился Уильям, — спроси, где работала мать Кемаля?

      — Продавщицей в магазине, — перевел Томас.

      — Сейчас этот магазин функционирует?

      — Нет, он был снесен три года назад.

      — Еще один вопрос, — сказал, нахмурившись, Уильям.— Свадьба его соседа была уже позже, в конце шестидесятых. Он сказал, что было много гостей. А фотограф из города приезжал?

      — Он не помнит, — зло произнес Томас, и в этот момент молодая женщина сказала:

      — Фотограф был. Он всех нас снимал.

      — Что она говорит? — почти закричал Тернер.

      — Говорит, был фотограф. Делал снимки на свадьбе.

      — Где живут их соседи? — вскочил Уильям. — Это самое важное.

      Старик смотрел на них, ничего не понимая.

      — Вы можете проводить нас к своим соседям? К тем самым, у которых была свадьба? — заикаясь, произнес Томас.

      — Да, конечно, — кивнул старик, — вас проводит моя дочь.

      — Они уехали или живут здесь?

      — Молодые уехали, а старики живут здесь, — сказал старик, не понимая, почему этим американцам так нужна фотография молодого турка. И потом добавил: — Они живут на другой стороне улицы.

      — Благодари старика, и бежим туда, — предложил Уильям.

      Томас долго благодарил хозяина.

      — Быстрее, — торопил его Уильям.

      — Я вас провожу, — предложила молодая женщина.

      Они вышли из дома. Уильям почти бежал. Его охватило какое-то непонятное нетерпение, словно после трех дней безуспешных поисков он наконец нашел верный след. Тем страшнее было его разочарование.

      У Костандиновых повторилась примерно та же история. Старики долго уговаривали приезжих гостей выпить с ними чаю или пообедать. Затем долго морщились при упоминании о турках. Затем хозяин дома также долго говорил о красоте приехавшей турчанки. И наконец выяснилось, что все свадебные фотографии дети увезли в Софию. Уильям, сдерживаясь изо всех сил, записал адрес молодых Костандиновых в столице Болгарии.

      Домой они возвращались в третьем часу дня. Оба молчали. Расстроенные неудачной поездкой, они не обращали внимания на два автомобиля, державшиеся на расстоянии пятисот метров от них. Сидевшие в машинах сотрудники КГБ, уже успевшие установить аппаратуру в машине американцев, слышали каждое их слово. И знали, что у Костандиновых им ничего обнаружить не удалось.

      — Кажется, еще немного — и я начну верить в мистику, — признался Томас.

      — Или в успешную работу КГБ, — проворчал Тернер.

      Сидевшие в других машинах сотрудники КГБ переглянулись.

      — Так не бывает, — убежденно сказал Томас.

      — Посмотрим, — усмехнулся Уильям.

      И оказался прав.

      В этот вечер они трижды звонили по нужному им телефону — никто не отвечал. Это еще больше разозлило Тернера, твердо решившего утром найти нужную ему семью и узнать, где фотографии. На следующее утро они нашли семью молодых людей, на свадьбе которых гулял молодой Кемаль Аслан. Несмотря на поиски супругов, фотографии свадьбы найти не удалось. Их в доме просто не было. Хозяева удивлялись, но так и не смогли понять, куда они подевались. Правда, твердо обещали американцам, что если найдут, то обязательно позвонят в посольство.

      — Я видел их только вчера, — говорил муж, вываливая из своего письменного стола все бумаги. Американцы тяжело молчали.

      — Не нужно было ездить вчера за город, — говорила жена мужу, — ты вчера так перебрал, что забыл обо всем на свете.

      — Но это был мой старый знакомый, — оправдывался муж.

      — Старый знакомый, которого ты не видел столько лет, — кричала жена.

      — Вы вчера куда-то уезжали? — спросил Томас.

      — Да, позвонил мой знакомый, — подтвердил муж,— мы с ним давно не виделись. А тут у него была защита докторской. И мы с женой и детьми поехали туда.

      — А детей зачем взяли? — спросил растерянно Томас.

      — Он просил приехать с детьми, — сказал жена. Томас перевел все Тернеру, и тот нахмурился, но ничего не сказал. Попрощавшись, они вышли из дома.

      На этот раз Томас был молчаливее обычного.

      — Одно из двух, — убежденно сказал он, — либо нам фатально не везет, либо этот Кемаль Аслан просто дьявол. А может, и то и другое одновременно.

      — Завтра опять поедем в больницу, — решил Тернер, — нужно лучше искать.

      — К этому типу? — изумился Томас. — Ты ведь сам говорил, что от него мы ничего не получим.

      — У нас просто не осталось других шансов, — задумчиво сказал Тернер. — Кажется, я придумал один интересный ход.

      Они прошли к автомобилю. Томас Райт сел за руль. Потом, посмотрев назад, задумчиво произнес:

      — Ты знаешь, мне кажется, за нами кто-то следит.

      — Очень может быть, — меланхолично заметил Уильям.

      — Я сейчас проверю, — пробормотал Томас. Через десять минут он изумленно произнес:

      — Кажется, здесь ничего не изменилось. По-моему, у нас на хвосте КГБ.

      — Давай в посольство, — решил Тернер, — мне нужно позвонить.

      Они приехали к зданию американского посольства.

      Тернер прошел в кабинет атташе по вопросам культуры и, позвав следовавшего за ним Томаса, попросил:

      — Позвони в эту семью молодых Костандиновых и спроси, когда их позвали на эту вечеринку.

      Томас, ничего не понимая, набрал номер и спросил. Потом положил трубку.

      — Может, ты мне объяснишь, что происходит? — спросил Томас.

      — Что тебе сказали?

      — Их пригласили вчера вечером. Их знакомый даже заехал за ними на своем автомобиле.

      — Все правильно, — вздохнул Тернер, — мы с тобой дураки.

      — Почему?

      — КГБ знал, куда мы поедем. Пока мы обедали вчера у того старика, они установили в нашем автомобиле свои «жучки». А вечером они опередили нас и вывезли всю семью за город, чтобы незаметно вытащить все фотографии.

      — Господи, — даже испугался Томас, — ты представляешь, как они действуют? Это же нужно было успеть за такое короткое время! Просто здорово работают!

      — Поэтому я сказал в автомобиле, что у меня есть интересный ход. Завтра тебе нужно будет незаметно сделать фотографию. Сумеешь?

      — Конечно. У меня есть фотоаппарат, спрятанный в зажигалке. А почему ты спрашиваешь.

      — Завтра я устрою им показательные выступления, — пообещал Уильям. — Вспомни принцип дзюдо: «падая, схвати своего партнера, оборачивая свое поражение в победу».

      — Ничего не понимаю, — пожал плечами Томас. — Нужно найти их «клопы» в нашем автомобиле.

      — Не нужно, — успокоил его Тернер, — завтра мы возьмем реванш.

     

      Москва. 21 января 1991 года

      Руководство Комитета государственной безопасности располагалось в центре столицы, в знаменитом на весь мир здании Лубянки, которое было символом несокрушимости Советского государства и его карательных органов. Монументальное сооружение лучше всяких других олицетворяло мощь государственного аппарата. ЦК КПСС занимал комплекс зданий, растянувшихся на несколько кварталов; Кремль же, хотя и считался официальной резиденцией главы государства, употреблялся в нарицательном смысле слова, как «Белый дом» или «Елисейский дворец», тем не менее в сознании советских людей оставался красивой картинкой, передаваемой во время парадов и разрешенных демонстраций, традиционно проходящих первого мая и седьмого ноября. Здание КГБ, напротив, хотя и построенное до революции и предназначенное для малоизвестного страхового общества, стало тем самым строением, которое внушало ужас и одновременно гордость за огромную державу, раскинувшуюся от Тихого океана до берегов Балтики.

      Но мало кто из советских людей знал, что руководство советской разведки, ее штаб находятся не здесь, а в построенном в начале семидесятых большом комплексе в Ясеневе. И если название «Лэнгли» было понятно и принято во всем мире как синоним слова ЦРУ, то название «Ясенево» так и не было произнесено ни разу в Советском Союзе ни в печати, ни по телевидению. Но именно здесь и размещалось все руководство Первого главного управления КГБ СССР, или, говоря обычными словами, руководство советской разведки.

      В этот день начальник ПГУ пригласил к себе людей, которые должны были проводить операцию «Троя». Название операции было придумано эрудированными сотрудниками генерала Леонова. Оно было связано с троянской войной и даром, принесенным данайцами, который, как известно, оказался троянским конем — внутри него находились греческие воины. Таким «троянским конем» в период своего переезда в Германию должен был стать агент Юджин, которого планировалось использовать для дальнейшего выяснения судьбы Валентинова, так нелепо погибшего в Праге. Из Германии Юджин, как Одиссей, должен был вернуться на родину после многолетнего отсутствия. Название операции понравилось всем. В первую очередь руководителю советской разведки генералу Шебаршину.

      Кроме него в кабинете сидели трое офицеров, Справа находился худой, подтянутый, строгий генерал Дроздов, один из легендарных руководителей управления, возглавлявшего активные действия советской разведки за рубежом. Имя и деятельность этого человека были тайной даже для многих сотрудников КГБ. Напротив него сидел другой генерал, человек исключительно интересной судьбы, сумевший фактически в одиночку оказать немаловажное влияние на мировые процессы в начале шестидесятых годов. Тогда еще молодой офицер, Леонов, специалист по проблемам Латинской Америки, был первым человеком в советской разведке, кто сумел осознать и понять природу антиправительственных выступлений молодых революционеров на Кубе. Фактически ни братья Кастро, ни Че Гевара не были теми революционерами, которыми их сделала позже советская печать. Во многом кубинская революция была радикальной формой свержения прогнившей диктатуры Батисты, сделавшего из своей страны один большой публичный дом со своими казино и барами для отдыхающих американцев. Кастровское движение тогда носило отчетливо антифеодальный, антиклерикальный и во многом троцкистский, леворадикальный характер. Фидель Кастро, вошедший во главе своей победоносной армии в Гавану и совершивший революцию, не был ни коммунистом, ни даже социалистом. Он был скорее ультрарадикалом со своей мешаниной взглядов анархиста, троцкиста, эсера и антиклерикала.

      Именно Леонов понял, как можно использовать победу молодых революционеров. Именно он близко сошелся с братьями Кастро, став их негласным советником. И именно с его подачи Фидель Кастро начал все увереннее говорить о социалистических ценностях и окончательно перешел на сторону Советского Союза. Теперь руководитель аналитического управления генерал Леонов сидел за столом и смотрел на лежавший перед ним чистый лист бумаги. И, наконец, рядом с Дроздовым сидел третий офицер, имя которого никогда не произносилось даже в присутствии коллег. Для всех он был просто полковник Сапин. Под этой фамилией в КГБ работал руководитель специальной группы инспекторов Комитета государственной безопасности Георгий Александрович Костава. И если про Дроздова и Леонова еще кое-что можно было узнать или услышать, и если про самого генерала Шебаршина было даже известно, что свое боевое крещение он проходил в соседнем Иране, то про Коставу не было известно никому и ничего. Просто потому, что формально такого человека не существовало вообще. Вместо него в органах КГБ работал полковник Григорий Сапин.

      Теперь, слушая задание, Костава хмурился. Ему не нравилась сама установка на вызов Юджина в Германию и его использование в качестве проверяющего в сложной операции, связанной с гибелью Валентинова. Как опытный профессионал он понимал продуманность шагов аналитиков и управления по работе с нелегалами для поэтапного возвращения Юджина. Нужно было не просто вернуть агента в Москву, но и разместить с максимальной выгодой его капиталы за рубежом. Но сама мысль, что агент, проработавший столько лет за кордоном и теперь находящийся на грани провала, должен принять участие еще в одной операции, беспокоила его более всего.

      Шебаршин закончил рассказывать и взглянул на полковника. Формально Сапин был единственным офицером из присутствующих, который не подчинялся даже начальнику ПГУ. Он непосредственно подчинялся председателю КГБ, выполняя его наиболее сложные и деликатные поручения. Кроме того, ни для кого не было секретом, что инспектора КГБ часто выполняли специальные задания, связанные с проверкой деятельности высокопоставленных сотрудников аппарата КГБ. Это были своего рода внутренние надзиратели в разведке и контрразведке. Об их деятельности часто вообще не было известно ничего, настолько секретной и закрытой была их форма работы.

      После информации начальника ПГУ в кабинете наступило молчание. Сапин обдумывал сказанное, а другие генералы, уже знавшие о подготовке к операции, молча смотрели на него.

      — Я вас понял, — сказал полковник начальнику ПГУ, — вы хотите снова использовать своего агента. Может, это и правильно. Если даже его подозревают американцы, вы ничем не рискуете.

      — Да, — сказал Шебаршин, — по нашим расчетам, он должен прилететь в Германию через несколько дней. Мы уже послали ему приказ перебираться в Берлин. Там он и встретится с людьми Валентинова. Мы должны точно установить, кто из них выдал маршрут убитого резидента.

      — Сколько человек знали о поездке Валентинова в Прагу? — спросил Сапин.

      — Здесь, ваппарате, несколько человек. И трое в Германии, — ответил Дроздов, — мы сумели все проверить. Валентинов был хорошим специалистом. Но так нелепо погиб…

      — Может, это простое ограбление? — предположил Сапин.

      — Мы отрабатывали и эту версию, — сказал Леонов, — но не получается. Убийцы даже не забрали машину, хотя ключи были в кармане убитого. Да и деньги не взяли, даже не став маскироваться. Видимо, искали нечто более важное. Мы считаем, что это документы Валентинова, которые он должен был везти в Софию. И о них тоже не могли знать чужие.

      — Вот их имена, — сказал Шебаршин, взглянув на лежащий перед ним листок. Он хотел прочитать имена, но почему-то не стал этого делать. И хотя он абсолютно доверял обоим своим генералам — Леонову и Дроздову, тем не менее молча передал список с именами Сапину. Тот развернул листок. На нем были написаны три фамилии: Софи Хабер, Ральф Циге и Яков Горский.

      Полковник закрыл листок и вернул его Шебар-шину, постаравшись запомнить все три фамилии.

      — Только они?

      —Да.

      — Когда произошло убийство?

      — Восьмого января.

      — Уже тринадцать дней! — удивился Сапин. — И вы ничего не смогли обнаружить?

      — Практически нет. Сапин ничего не сказал.

      — Я понимаю ваше молчание, — вмешался Дроздов, — но мои люди на месте пытаются решить эту проблему. Пока, к сожалению, нам нечем похвастаться.

      — Прибавьте к этому конфликт на Ближнем Востоке, — заметил Леонов, — у американцев это сейчас самое больное место. Хотя, нужно отдать им должное, они прекрасно подготовились, и, видимо, разгром армии иракцев произойдет в ближайшие дни. Слишком велико неравенство в технике и компьютерном обеспечении.

      — А пока Саддам Хусейн посылает ракеты в сторону Израиля, — заметил Шебаршин, — я не думаю, что американцам так легко удастся убрать Саддама Хусейна из Ирака. Он там настоящий национальный герой. На Востоке свои порядки и свои тонкости, которых часто не понимают люди с европейским складом мышления. Даже проиграв войну, Саддам будет героем, сражавшимся против армады западных завоевателей.

      Никто не стал возражать. Все знали, что у начальника ПГУ был большой опыт работы в восточных странах.

      — Вернемся к Юджину, — предложил Шебаршин. — Мы отзываем его в Берлин и поручаем начать перевод своих денег в немецкие и швейцарские банки на счета, которые мы укажем. Судя по нашим данным, Валентинов вышел на крупные сделки по поставкам оружия и боеприпасов. Ральф Циге очень ему помогал. Он банковский служащий. И весь вопрос был в том, кто и зачем торгует оружием в нашей Восточной зоне. У Валентинова было подозрение, что это делают в том числе и некоторые наши генералы. При последней встрече он признался, что у него есть документы, рисующие, как он выразился, «неприглядную картину». Значит, Юджин, обладающий свободными средствами, может оказаться очень удобным кредитором и покупателем.

      — А если это все-таки игра американской или западногерманской разведки? — предположил Сапин.

      — В таком случае мы все равно ничего не теряем, — ответил Шебаршин. — Они и без нас возьмут под контроль все счета Юджина. Но мы будем наконец знать, кто и зачем убрал нашего резидента.

      — Для этого нужно сначала знать, кто из троих помощников нашего резидента сдал его, — напомнил Дроздов.

      — Конечно, — согласился начальник ПГУ, — поэтому мы и решили подключить вас, полковник Сапин.

      — Когда мне нужно выезжать?

      — Чем быстрее, тем лучше. Учтите, что американцы уже прислали своих людей в Болгарию, пытаясь установить, кто был послан к ним в страну — наш нелегал, выдающий себя за их бывшего гражданина, или завербованный нами болгарский гражданин турецкого происхождения. Раз они стали это выяснять, значит, положение Юджина не просто сложное. Оно очень опасное. И мы отзываем его в Берлин. Вам нужно не просто помочь в решении этой задачи, но, по возможности, обеспечить безопасность.

      — Интересная задача, — словно размышляя, произнес Сапин. — С одной стороны, американцы, идущие по пятам за нашим агентом. С другой — убитый резидент и предатель среди его помощников, на которых должен выйти наш агент. Вы думаете, он справится? Пройти между Сциллой и Харибдой удавалось немногим. Почему вы назвали свою операцию «Троя»? По-моему, лучше было бы «Возвращение Одиссея». Как-то даже поэтичнее. Судя по всему, Юджину придется посложнее, чем Одиссею.

      — Мы это понимаем, — согласился Дроздов, — я помню, в какое трудное положение он попал шесть лет назад, когда предательство Гордиевского в Англии стало для нас очевидным. Американцы тогда даже арестовали Юджина. Нам пришлось пойти на беспрецедентные меры, чтобы его освободить. Мы сдали американцам несколько наших действительных агентов, разрешили побег на Запад Гордиевского, устроили ложны переход на другую сторону Юрченко. И все было сделали ради Юджина. Тогда ему удалось выкрутиться. Я думаю, он сумеет решить все задачи, я верю в этого парня.

      — Сложно, — вздохнул Леонов, — полковник Са-пин прав. На этот раз все будет гораздо сложнее. Если бы не его деньги, мы могли бы просто вернуть агента домой. Но в данном случае мы должны учитывать и этот фактор.

      Собеседники понимали, что имел в виду генерал Леонов. Нелегалы советской разведки, действующие за рубежом, часто работали под видом очень обеспеченных людей. Достаточно вспомнить Гордона Лонс-дейла или Конона Молодого, который работал в Англии и имел достаточно большой капитал. В таких случаях делалось все, чтобы перевести деньги агента на безопасные счета и сохранить валюту для других сотрудников КГБ, отбывающих за рубеж. Правда, деньги не всегда удавалось спасти полностью. В случае с Юджином КГБ просто не имел права терять десятки миллионов долларов, которые были так нужны разведке. Поэтому приходилось действовать с оглядкой на деньги Юджина, понимая, что второго такого миллионера, получившего большое наследство от дяди, КГБ не скоро удастся подобрать.

      — А если американцы смогут отследить, куда именно Юджин переводит свои деньги? — спросил Сапин. — Это ведь еще хуже. Мы подставим под удар и будущих агентов, которые поедут за рубеж.

      — Это уже наши проблемы, — засмеялся Дроздов. — У нас есть такие специалисты, что никакое налоговое управление никогда не найдет этих денег. Создаем несколько ложных компаний, переводим им деньги, затем размещаем остаток средств в банках нейтральных стран. Мы достаточно часто проделывали такие трюки. Говорят, что советские люди — бюрократы. На самом деле бюрократы американцы, которые все неиспользованные деньги агентов честно возвращают в бюджет. Чтобы перевести средства в какой-либо банк, им приходится согласовывать это решение с десятками людей, среди которых может быть и чужой агент.

      — Убедили, — засмеялся Сапин, — больше не спрошу про деньги ни слова. Я вылечу в Берлин завтра утром. Мне нужны все материалы по помощникам Валентинова: чем они занимались раньше, какого рода проблемы контролировал наш убитый резидент. И, конечно, досье на Юджина. Я должен хотя бы примерно представлять образ его действий, форму мышления.

      — Документы уже готовы, — кивнул Шебар-шин, — выносить их из здания нельзя. Я сам должен открывать досье на Юджина. По нашему положению эти секретные досье имеет право смотреть только начальник Главного управления или сам председатель КГБ СССР. В крайнем случае, его первый заместитель. У нас такие строгие порядки. Целиком досье я вам не имею права отдавать.

      — Я все знаю, — улыбнулся Сапин. — Почему вы, разведчики, так не любите инспекторов? Вам все время кажется, что мы занимаемся не тем делом.

      — Это правда, — проворчал Дроздов, — очень часто совсем не тем.

      — Спасибо за откровенность. Я думаю, что смогу рассчитывать на вашу помощь.

      — Можете, — улыбнулся Дроздов, — хотя не уверен, что вы попросите помощи. Вы, в отличие от нас, страдаете другим комплексом — излишнего самолюбия.

      — Вот теперь я знаю, почему разведчики нас так не любят.

      — Вчера в Болгарии, — хмуро сказал Шебар-шин, — американские визитеры едва не получили фотографии настоящего турка, под именем которого действует Юджин. Людям Дроздова чудом удалось успеть несколько раньше. Запретить поездки сотрудников ЦРУ в Болгарию мы не можем. Просто не те времена. А помогать нам никто особенно не будет. Хорошо еще, что у нас в Болгарии есть много друзей и пока нам удается контролировать ситуацию. Но это лишь вопрос времени.

      — Вы думаете, они сумеют установить, кто именно действует под именем Юджина? — спросил Сапин. — Сумеют установить, что он работает на нас?

      — Они это уже знают, — хмуро заметил Шебар-шин, — сегодня утром мы получили сообщение от нашего агента в ЦРУ. Они точно знают, что Юджин работает на нас; Теперь им важно только установить, кто он.

     

      Торонто. 22 января 1991 года

      Он стоял в аэропорту, сжимая в руках букет свежих цветов. Она обещала прилететь из Вашингтона именно этим рейсом. Наверное, опять задержалась в столице и не успела вылететь к себе в Новый Орлеан. Последние месяцы они встречались очень нерегулярно, на обоих сказывался напряженный график работы. Он посмотрел на часы. Самолет приземлился десять минут назад. Сейчас она должна выйти. Он уже давно приучил себя не думать о плохом, стараться максимально отвлекаться от конкретной ситуации, иначе постоянный прессинг на его нервную систему мог просто свести с ума. Он был готов к любой неприятности, но старался не думать о худшем, пока все шло нормально.

      Сандра наконец появилась у выхода. Он подождал, пока она подойдет достаточно близко, и шагнул к ней с цветами. Ее глаза радостно заблестели. Иногда он спрашивал себя, почему эта красивая и незаурядная женщина любит его вот уже столько лет? И не находил ответа на этот вопрос.

      — С приездом, — сказал он, обнимая любимую женщину.

      — Спасибо, — она улыбалась, — кажется, в Торонто погода лучше, чем в Вашингтоне.

      — Это я попросил.

      — А я не сомневалась.

      У нее в руках была лишь дорожная сумка, боль- ше никакого багажа. И они прошли к стоянке автомобилей.

      Они были знакомы уже девять лет, познакомившись еще тогда, когда он работал в Техасе и был женат на подруге Сандры — Марте Саймингтон. Брак окончился неудачей, вскоре Кемаль развелся. И только после этого начал встречаться с Сандрой Лурье. Только после знакомства с ней он узнал, что она является вице-губернатором штата Луизиана. Только после знакомства с ним она узнала, что он муж ее подруги.

      Кемаль полюбил сразу эту сильную и элегантную женщину. Ни разу за все годы он не использовал информацию, получаемую от нее, в качестве источника, на который можно было ссылаться. Да Сандра и знала не особенно много, если учесть, что она не занималась вопросами промышленного обеспечения космической и военной промышленности Америки, составлявшей главный объект исследований Кемаля Аслана.

      Вскоре их партия потерпела поражение на выборах, и Сандра благополучно закончила карьеру вице-губернатора, вернувшись в адвокатскую контору своего отца. Правда, в девяностом на выборах она все-таки выставила свою кандидатуру и прошла в конгрессмены от штата Луизиана. Но это был лишь частный случай ее успеха. К тому же как конгрессмен она входила в комиссию, занимавшуюся вопросами медицинского и социального страхования, и никаких особых секретов не могла знать. Именно поэтому контрразведчики ФБР и отдела внутренней контрразведки

      ЦРУ не обращали внимания на встречи подозрительного объекта с Сандрой Лурье, полагая, что ничего страшного в этом нет. Правда, при этом они изрядно отравляли жизнь самому Кемалю, умудряясь наблюдать за его спальней и расставляя повсюду свои микрофоны. Именно поэтому у него с Сандрой выработался неизменный ритуал встреч. Они ездили по городу и его окрестностям, обедали, где им нравилось, и останавливались в первом попавшемся, но достаточно комфортабельном отеле, куда сотрудники ЦРУ еще не успели подложить своих «клопов». Сандра находила в этом особую прелесть, какую-то своеобразную романтику, не подозревая, что Кемаль это делает вынужденно, из опасения находиться в постели не вдвоем с любимой женщиной, а впятером или вшестером — с агентами, их подслушивающими.

      И несмотря на такие сложности и ухищрения, он любил эту женщину, любил ее кошачью мягкую, плавную походку. Любил ее красивые ноги, четко очерченные скулы лица, ее роскошные волосы. И не представлял жизни без нее. Но все девять лет он отчетливо понимал, что это когда-нибудь кончится. Когда-нибудь Питер Льюис, его адвокат, проживающий в Нью-Йорке и по совместительству связной советской разведки, принесет известие о том, что ему пора возвращаться. И тогда он должен будет делать выбор, понимая, что больше никогда не сможет увидеть любимую женщину.

      Он часто думал об этом. Может, каждая любовь, каждое большое чувство людей друг к другу — это величественный вызов смерти, вызов вечности, понимая, что ничто не вечно, что одиночество неизбежно и смерть не приходит одновременно, люди тем не менее осмеливаются бросить вызов судьбе, вечности и смерти. И живут так, словно смерти не существует. Словно вечность, ожидающая их за порогом небытия, все равно отступает перед этим великим вызовом энтропии, разрушающей все, кроме подлинных чувств. Думая об этом, он приучил себя относиться к мысли о неизбежном расставании как к своей внезапной смерти, после которой не должно быть ни Сандры Лурье, ни его сына — Марка, которому в этом году уже исполнилось двенадцать лет. Конечно, Кемаль не имел права жениться и тем более разводиться. Не имел права на ребенка. Впрочем, когда он узнал о том, что Марта должна рожать, было уже поздно что-либо предпринимать. Марта всегда была беспечной женщиной. И само появление Марка вызвало огромную радость и тревогу одновременно. Кемаль слишком долго жил в Америке, чтобы осознавать, как именно будут относиться к сыну советского агента. Помешанные на любви к своей стране и своей свободе, американцы не прощали подобного предательства никому, справедливо полагая, что подобное нельзя прощать ни при каких обстоятельствах. Теперь, сидя рядом с Сандрой, он вел машину по направлению к центру города и молча слушал женщину, рассказывающую, как она добиралась до Торонто. В Вашингтоне была нелетная погода, и она не смогла вовремя вылететь в Новый Орлеан. Тогда она решила лететь в Торонто, и едва погода немного прояснилась, поехала в аэропорт и взяла билет в Канаду.

      — Как твоя дочь? — спросил Кемаль. Дочь Сандры два месяца назад вышла замуж, и он был в числе приглашенных на свадьбу. Но не поехал в Америку. Его связной Питер Льюис справедливо рассудил, что в условиях сжимающегося вокруг Кемаля кольца и слишком откровенного, назойливого любопытства американских агентов к своему подопечному в Канаде лететь в Луизиану будет слишком опасно, и Кемаль вынужден был остаться в Канаде, сославшись на весьма важные дела. Сандра явно обиделась, но ничем не дала понять, как она недовольна. И только теперь, спустя два месяца, спросила:

      — Это тебя так волнует? Он помрачнел.

      — Ты ведь знаешь, у меня были важные дела.

      — Из-за которых ты не мог прилететь даже на несколько часов, — заметила женщина, — я помню.

      — Я ведь тебе объяснял.

      — Я помню, — снова повторила она.

      — Кажется, мы начинаем ругаться. Она улыбнулась.

      — Кажется, да. Он взглянул на нее.

      — Не могу понять, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь.

      — Как и я.

      —- По-моему, мы идеальная пара, ты не находишь?

      — Да, — согласилась она, — по-моему, тоже. Он любил ее и за эти удивительные переходы, когда при любой надвигающейся размолвке или ссоре она умела улыбнуться и разрядить грозу, не доводя до разрыва.

      — Ты знаешь,— сказал Кемаль, уже въехав в город, — я, кажется, впервые понял, кто ты такая.

      — Да? — удивилась женщина. — Это интересно. И кто же я?

      — Идеальная женщина для любящего мужчины. Кажется, была такая пьеса.

      — Никогда не слышала. Но все равно приятно. Я должна вернуть комплимент?

      — Не обязательно.

      — Ты становишься слишком скромным.

      — Это возраст, —- пробормотал он, — мне уже скоро будет пятьдесят.

      — Еще не скоро, — запротестовала она, — ты совсем не старый. И с твоей стороны просто некрасиво напоминать о моем возрасте.

      — Я разве напоминал?

      — А кто спросил о дочери? Ты знаешь, у нее должен быть ребенок. Я буду бабушкой, Кемаль. Представляешь: бабушкой! — Она произнесла эту фразу сначала по-английски, затем по-французски. Жители Луизианы традиционно хорошо говорили и на французском языке.

      — Ты будешь самой очаровательной бабушкой в Америке.

      — И ты будешь встречаться с бабушкой? Вот тогда ты можешь вспомнить и о своем возрасте.

      — А я о нем все время помню, — угрюмо ответил он, — и еще о многом другом.

      — Ты можешь остановить автомобиль? -- вдруг спросила она.

      Он удивленно взглянул на нее, но нажал на тормоза, останавливая машину. Она посмотрела ему в глаза и вдруг, нагнувшись, приблизила лицо и первой поцеловала его. Поцелуй был долгим, словно они проделывали это в первый раз. Очень долгим. Они на секунду забыли обо всем на свете. И в этот момент в стекло кто-то требовательно постучал.

      — Черт возьми, — пробормотал Кемаль, — кажется, даже здесь нам не дадут спокойно сидеть. У дверей автомобиля стоял полицейский.

      — Простите, — вежливо сказал он, — но здесь нельзя останавливаться. Вам нужно проехать немного вперед.

      — Спасибо, офицер, — улыбнулся Кемаль, — мы сейчас проедем. Извините нас.

      — Ничего, — улыбнулся полицейский, — вы делали это так здорово, что мне не хотелось вас отвлекать.

      Сандра улыбнулась.

      — Благодарю вас, — сказала она на прощанье. Они проехали немного вперед.

      — Кажется, нам придется остановиться еще раз, —неожиданно нахмурилась Сандра, —у нас просто нет другого выбора.

      Он снова взглянул на нее.

      — Что случилось?

      — А ты не догадываешься?— так же мрачно спросила она.

      — Что-нибудь случилось?

      —Конечно.

      — Ничего не понимаю. Почему нам нужно останавливаться?

      — Отель рядом, — показала она на здание с правой стороны. И широко улыбнулась.

      — Господи, — прошептал он, — ты действительно необыкновенная женщина. Я согласен.

      И повернул автомобиль к отелю.

      Они никогда не уставали друг от друга. Каждая встреча, десятая, сотая, тысячная, словно открывала нечто новое в каждом из них. Это было даже не влечение, это было нечто необъяснимое и тревожное. Люди называли это Любовью, а ему казалось это погружением друг в друга. И чем глубже бывало погружение, тем интереснее бывали они друг для друга, открывая в своем партнере новые, ранее неизвестные черты. Только интимное общение способно обнажить человеческую душу и выявить все качества характера. Только здесь отчетливо виден характер человека — замкнутого или открытого, благородного или подлого, доброго или злого. Только в эти моменты человек сбрасывает маску, становясь самим собой. И, может быть, худшая из профессий — лицедейство «жриц любви», умудряющихся притворяться даже в эти мгновения откровений. Но лишь когда применяются механические приемы любви, не способные затронуть душу женщины. И только подлинное чувство, коснувшись души самого развращенного существа, способно преобразить его, даруя истинное, а не притворное наслаждение своему партнеру. Справедливости ради стоит отметить, что у некоторых категорий людей душа давно атрофировалась и просто не способна на настоящее чувство, встречающееся как истинная ценность очень редко и не у всех.

      Смятые простыни и лежавшая на кровати Сандра — он постарался запомнить все это, виденное им много раз и ставшее для него таким близким и родным.

      — Кемаль, — позвала она, словно он был где-то далеко.

      Он взглянул ей в глаза: ее лицо было близко.

      — В последнее время мне бывает страшно, — призналась она.

      — Почему?

      — Мне кажется, мы скоро расстанемся.

      — Ты с ума сошла.

      — Не знаю, у меня такое предчувствие.

      — У тебя сегодня какое-то непонятное настроение.

      — Да, наверное, — согласилась она.

      — Что-нибудь случилось?

      — Нет, просто у меня плохое предчувствие. У тебя никого нет, Кемаль?

      — Подходящее время для сцены ревности, — прошептал он.

      —— Я серьезно.

      — С чего ты взяла?

      — Когда мы встречались раньше, я чувствовала в тебе какую-то недосказанность… И это меня даже радовало. Ты всегда был немного сдержан. Но с годами я начала чувствовать, что тебя что-то мучает. Это была не Марта, в этом я уверена. И, может, даже не женщина. Это нечто другое, субъективное, чему я не могу найти нормального объяснения. Но оно всегда в тебе. Оно всегда присутствует рядом с тобой.

      Он молчал. Что нужно говорить в таких случаях любимой женщине, он просто не знал. Молчание было долгим. Лгать не хотелось, а говорить правду было нельзя.

      — Ты ничего не хочешь мне сказать? — наконец спросила она. Он снова молчал. Только вместо ответа потянул ее к себе. И был долгий поцелуй.

      — Ответ достаточно убедительный,— сказала она, чуть отдышавшись, — я снимаю свои вопросы.

      Через полчаса они сидели в ресторане, и он попросил метрдотеля соединить его с офисом, справиться, нет ли последних известий о продаже никеля. Метрдотель принес телефон, и Кемаль попросил своего секретаря сообщить последние новости. Девушка добросовестно перечислила все телефонные звонки. Он уже собирался повесить трубку, когда секретарь вдруг сказала:

      — Звонил из Нью-Йорка мистер Льюис. Он просил передать, что вам нужно обратить внимание на последние котировки акций «Дженерал моторе». Кажется, там идет понижение курса. Он просил также передать, что дело требует вашего личного присутствия.

      — Как он сказал? — не поверил Кемаль. Этого просто не могло быть.

      —Дело требует вашего личного присутствия. Мистер Льюис просил, чтобы я записала его слова и в точности передала вам. — Кемаль закрыл глаза. Это была фраза, которую он ждал и которой боялся все годы, проведенные в Америке. Это был сигнал к возвращению. Он открыл глаза.

      Сидевшая напротив Сандра смотрела на него как-то особенно печально, словно догадалась, что именно ему сейчас сказали.

     

      София. Болгария. 22'января 1991 года

      В это утро Уильям Тернер твердо решил переиграть сотрудников КГБ, следующих за ними по пятам. Он не разрешил Томасу Райту устраивать проверку в машине на предмет выявления подслушивающих устройств советской разведки. Утром, усевшись на сиденье автомобиля, он громко сказал Томасу:

      — Сегодня мы наконец все узнаем. Уже посвященный в детали предстоящей операции, тот громко спросил:

      — Куда мы сегодня поедем?

      — Еще раз в институт, чтобы проверить все на месте. А после обеда еще раз все проверим в больнице. У меня ведь медицинская практика, — отчаянно врал Тернер, — и я сразу смогу установить по рентгеновским снимкам Кемаля Аслана, какую именно травму он получил. До своей работы в ЦРУ я три года работал санитаром в больнице и могу читать такие снимки. Попросим у Бонева в больнице снимки Кемаля Аслана. Если окажется, что их нет, то все будет ясно.

      — Тогда конечно,— так же громко согласился Томас.

      План Тернера был довольно простым.

      Он понял, что за ними не только наблюдают, но и прослушивают их разговоры. Для таких мероприятий никогда не посылали аналитиков, у тех и без того. хватало работы. Для наблюдения за американцами в Болгарию наверняка были направлены агенты из специальных управлений, умеющие принимать быстрые решения в экстремальных ситуациях и незаметно вести свои «объекты».

      Быстрота их реакции была проявлена два дня назад вечером, когда Тернер и Райт возвращались из своей поездки. Подобная реакция свидетельствовала о большом профессионализме, с одной стороны, и полном отсутствии в группе аналитиков, которые просто не допустили бы подобного прямолинейного развития событий, — с другой.

      И теперь аналитик Тернер строил на этом весь свой план. Сотрудники КГБ должны были услышать его вызов. Они просто обязаны согласиться на его ознакомление с рентгеновскими снимками. А так как времени у них почти нет, то им придется показать действительные снимки в расчете на то, что американцам не разрешат их унести с собой. Тернер не сомневался, что советская разведка давно уничтожила все следы Кемаля Аслана, и этим пробным шаром преследовал определенную цель. Если в больнице им покажут снимки другого человека с характерными повреждениями черепа, то это будет лучшим доказательством того, что Кемаль Аслан был нелегалом, офицером КГБ, посланным вместо подлинного турка в Америку.

      Но если там настоящие снимки самого Кемаля Аслана — это будет означать, что работавший теперь в Канаде глава крупнейшей американо-канадской корпорации был завербован советской разведкой еще в молодые годы и теперь просто отрабатывал данное в молодости слово.

      Как и полагается, в институте они провели еще пять часов и только после этого поехали обедать. Томас обратил внимание на отсутствие второй машины сотрудников КГБ. Очевидно, они срочно искали досье Кемаля Аслана в больнице. Ровно в три часа, после неспешного обеда, Тернер и Райт вышли из посольства, чтобы ехать в больницу. Перед тем как идти за своим автомобилем, Томас спросил у Тернера:

      — Думаешь, они клюнут?

      — Обязательно. У них мало времени, и они все время боятся, что мы сумеем найти настоящую фотографию Кемаля Аслана или выйти на свидетелей, знавших его в молодости. Представляешь, под каким нервным прессингом они работают?

      — Довольно убедительно, — согласился Райт, — когда ты мне разрешишь проверить нашу машину?

      — Никогда, — серьезно ответил Тернер.

      — Не понял, — остановился на полпути Томас, оборачиваясь к Уильяму, — как это понимать?

      — Нам не нужно, чтобы они все поняли. Их «клопы» найдут позднее, после нашего отъезда. Ты меня понимаешь?

      — Слушай, тебе никто не говорил, что твоя голова стоит миллион долларов?

      — Ты не первый, — усмехнулся Тернер. И поежился. На нем было легкое пальто, а шапку он принципиально не носил, и в морозную погоду было очень холодно.

      — Бежим к твоей машине, — предложил Уильям, — иначе я могу отморозить себе уши.

      В больницу они приехали через двадцать минут, всю дорогу молчали. Лишь иногда Тернер произносил какие-то редкие фразы, чтобы слышавшие их сотрудники КГБ ничего не подозревали. И наконец, когда они подъехали к больнице, сказал:

      — Теперь мы все узнаем, — и подмигнул Томасу. На этот раз Бонев принял их, едва они вошли, словно заранее был предупрежден об их визите. Правда, он был мрачнее и строже, чем во время предыдущего визита. Видимо, ему не очень нравились игры вокруг его больницы и все эти заговоры с иностранными разведками и шпионами.

      — Вы опять приехали, — недовольным голосом заметил главврач. — Что вам нужно? Вы же уже видели личное дело Кемаля Аслана.

      — Мы думали, может, остался в живых кто-то из обслуживающего персонала, — примирительным тоном ответил Томас.

      — Никто не остался, — сухо произнес врач, — я вам уже говорил.

      — Но в личном деле не было рентгеновских снимков, — заметил Томас.

      — Да, — подтвердил врач, — они не хранятся обычно в деле. Просто мы их списали в архив. Прошло ведь столько лет.

      — Но он потом сумел восстановиться после комы. Ведь это уникальный случай, — Томас успевал переводить их разговор и стоявшему рядом Уильяму.

      — Да, — мрачно ответил Бонев, — действительно уникальный случай. Может быть, если поискать в нашем архиве, мы сумеем найти эти снимки.

      Томас перевел его слова Уильяму.

      — Не сомневаюсь, что он их найдет, — заметил Тернер.

      — Что сказал ваш друг? — спросил Бонев.

      — Он говорит, что верит в вас, — не совсем точно перевел находчивый Райт.

      — Посмотрим, — кивнул Бонев, — я отдам распоряжение.

      Он действительно вызвал по селектору кого-то из врачей, попросил того найти в архиве рентгеновские снимки Кемаля Аслана. Порядочному человеку всегда неприятно участвовать в любой форме обмана, совершаемого даже с самыми благими намерениями. Поэтому он чувствовал себя не совсем хорошо, стараясь не смотреть в глаза американцам. Даже если бы Тернер ничего не знал, его должно было насторожить подобное поведение главного врача.

      Зазвонил телефон. Очевидно, врач не мог найти снимки, потому что Бонев, извинившись, вышел из кабинета. Американцы переглянулись. Они ждали недолго, минут пять-шесть, когда в кабинет наконец вернулся Бонев. Не сказав ни слова, он бросил пакет на стол.

      Томас и Уильям переглянулись и, вскочив со стульев, подошли к столу, достали черные рентгеновские снимки. На конверте по-болгарски написано — «Ке-маль Аслан». Было слишком очевидно, что писали совсем недавно. Райт достал свою зажигалку, и Тернер начал вытаскивать снимки.

      — Вы в них что-нибудь понимаете? — иронически спросил Бонев.

      — Кое-что, — ответил Томас, щелкая зажигалкой несколько раз.

      Тернер делал вид, что внимательно рассматривает снимки.

      — И с такой травмой головы он потом сумел восстановиться, — негромко сказал Тернер, — просто фантастика.

      Томас исправно перевел эти слова Боневу. Тот пожал плечами.

      — У меня были гораздо более сложные случаи. Травма как раз была небольшой. Опаснее была его кома, которая длилась несколько месяцев, после нее всегда трудно восстанавливаться.

      — Конечно, — согласился Томас и еще раз щелкнул зажигалкой.

      — Можно мы осмотрим место, где лежал Кемаль Аслан? — попросил Тернер. Томас перевел его просьбу.

      — Нет, — на этот раз врач был куца спокойнее, чувствовалось, что он говорит правду, — тот корпус давно снесли и вместо него построили новый.

      — Жаль, — пробормотал Томас.

      — Почему, — возразил врач, — корпус был старый, и его давно нужно было ремонтировать. В восемьдесят третьем снесли три этажа и вместо них пристроили к нашему основному зданию пятиэтажный корпус, образующий вместе с нами весь комплекс.

      —Да-да, —поспешил согласиться Томас, —тогда конечно.

      Они попрощались с врачом. На этот раз он протянул им руку, в его взгляде даже промелькнуло любопытство.

      Домой им пришлось возвращаться с привычным эскортом. И на этот раз, словно отрабатывая некую повинность, больше говорил Томас. Совсем молчать было нельзя. Даже если очень хотелось. И только когда они приехали в посольство и вошли в здание, Уильям спросил Томаса:

      — Ты сфотографировал его рентгеновские снимки?

      — Конечно.

      — Срочно проявляй пленку. Нужно приготовить снимки и сегодня послать их в Лэнгли. Пусть там наши эксперты сверят форму черепа и скажут нам наконец, кто такой этот Кемаль Аслан.

      — Отправить по факсу? — спросил Томас.

      — Если получится. Хотя бы форму черепа, перерисованную на лист бумаги. Строение черепа у каждого человека свое. Пусть установят, может быть такое строение у американского Кемаля Аслана или нет.

      Томас, кивнув, отправился проявлять пленку. Фотографии были готовы, перерисованы и посланы в Лэнгли в седьмом часу вечера, когда в Америке еще было раннее утро. Теперь оставалось ждать, когда станут известны результаты заключения экспертов.

      Хотелось надеяться на быструю реащию Арта Бэннона. Зная, что за этим делом следит сам заместитель директора ЦРУ, Тернер не сомневался, что уже к полуночи они получат точный ответ.

      Ответ пришел в двенадцать тридцать ночи. Ответ был ошеломляющим, невероятным, он перечеркивал все, что подозревал Тернер. Эксперты пришли к единодушному мнению, что данный череп мог принадлежать только одному человеку: Кемалю Аслану, сидевшему в американской тюрьме шесть лет назад и ныне работающему в Канаде. Райт, получив сообщение по факсу, около которого они дежурили весь вечер в пустом здании американского посольства, громко выругался. Либо советская разведка снова переиграла их, либо Кемаль Аслан был тем самым турком, который невольно оказался замешан в интригах двух самых мощных разведок.

     

      Торонто. 22 января 1991 года (продолжение)

      Уже во время ужина Сандра, словно предчувствуя нечто, старалась меньше говорить, глядя на сидевшего рядом Кемаля. Но когда они уже в машине направлялись в отель, где он снимал для нее номер, она спросила:

      — Что-нибудь произошло? Он молчал. Наконец выдавил:

      — С чего ты взяла?

      —Я права?—уточнила Сандра.

      Он снова достаточно долго молчал. А потом сказал:

      —Да.

      Сандра обычно останавливалась в отелях. Они почти никогда не оставалась у него дома. Просто не любила. После того как он обнаружил ведущееся за ним наблюдение, то даже обрадовался подобной ее щепетильности.

     

      — Что именно? — спросила она.

      — У меня неприятности.

      —Я могу чем-то помочь?

      Он остановил машину. Уткнулся лицом в руль, прошептал:

      —Нет.

      Она молчала, чувствуя его состояние. Потом осторожно положила руку на его плечо. — Что происходит, Кемаль? Я ничего не понимаю. После этого телефонного звонка ты стал совсем другим. Что-нибудь с Марком?

      — И с ним тоже, — сумел сказать он.

      — Они попали в аварию? — испугалась Сандра. Он повернул голову.

      — Сандра, — тихо прошептал он, — почему мы с тобой не поженились? Она явно смутилась.

      — Ты делаешь мне предложение?

      — Я просто спрашиваю.

      — У тебя появилась странная манера спрашивать.

      — Да, — он смотрел на нее, словно стараясь запомнить этот образ на всю оставшуюся жизнь.

      — Я никогда об этом не думала, — призналась Сандра, — у нас слишком сложная жизнь. У каждого своя.

      — Все верно, — угрюмо сказал он.

      — Как ты мне сегодня не нравишься. Ты никогда таким не был, — пожала плечами женщина.

      Он осторожно взял ее руку, поднес к губам ладонь, вдыхая знакомый аромат ее тела. Осторожно поцеловал пальцы. Медленно, по очереди каждый. И замер, прижимая руку к губам и закрыв глаза.

      — Мне нужно лететь в Европу, — сказал он.

      — Ты не хочешь больше со мной встречаться? — вдруг спросила она, чутко уловив в его поцелуях какой-то прощальный надрыв. Он даже испугался.

      — Не говори так, — мягко попросил он, — это совсем другое.

      Она наклонила голову к его волосам.

      — У тебя появилась седина, — сказала осторожно.

      — Уже давно.

      — Я тебя люблю, — вдруг произнесла она, — не уезжай надолго, Кемаль. Я тебя очень люблю.

      Он закрыл глаза, с трудом сдерживаясь. Он ведь знал, что когда-нибудь этот момент наступит. Обязательно наступит, его отзовут. Но жил так, словно не помнил об этом дне. По какому-то дьявольскому наваждению вызов пришел как раз в тот момент, когда он был с любимой женщиной. И это было самое трудное в его расставании. Сандра и Марк. Два человека, которых он никогда более не увидит. Это было неправдоподобно, невозможно, страшно, глупо. Но это ыла реальность. Никогда больше офицер ПТУ КГБ, советский разведчик-нелегал, не сумеет въехать в Америку, никто и никогда больше не даст ему визу ни в США, ни в Канаду. Возможно, для него закроют границы и в другие европейские страны. А сыну никогда не разрешат с ним увидеться. Да и американский конгрессмен от штата Луизиана Сандра Лурье не станет прилетать к бывшему шпиону. Это был конец. И от сознания этого конца делалось еще больнее, словно испытания, выпавшие на его долю, никогда не должны были кончиться.

      Он не сказал Сандре в ответ, что любит ее. Женщина впервые призналась ему в любви, он не ответил взаимностью. Он просто сидел и молчал. И она вдруг поняла, что теряет его. Она не знала причин, не понимала мотивов, которыми руководствовался любимый человек, но своим звериным женским чутьем она чувствовала, что теряет его навсегда. Словно в ней проснулся тот самый зов миллионов оставленных самок, теряющих своих самцов и дико воющих в ночи от страха и ужаса остаться в одиночестве. Может, в каждой женщине глубоко сидит этот атавизм, ибо самка, оставшаяся одна, погибала, не способная к воспроизводству и выживанию. Так было миллионы лет, и эта масса времени давила на женские гены, постоянно напоминала о себе, заставляя каждую родившуюся женщину мучительно искать свою пару, и, лишь найдя ее, чувствовать, как она выполняет основной завет жизни. Даже рождение детей не давало женщине-самке того покоя, на который она рассчитывала. Некоторые считали, что так предначертал Бог, выгнавший дама и Еву из рая. Некоторые считали, что виноваты наши хромосомы. А некоторые просто полагали, что, кроме животных инстинктов, у человека есть душа, способная к состраданию и переживанию. И это самое большое чудо Вселенной изменило в конце концов мир, сделав человека венцом творения природы или вечного разума.

      — Ты ничего не хочешь мне объяснить? — спросила Сандра.

      Он вдруг вспомнил, как десятки талантливых разведчиков-нелегалов возвращались на родину. Они оставляли за «стальным занавесом» не только часть своей жизни. Они оставляли любимую работу, любимый образ жизни, любимый дом и, конечно, любимых женщин. Может, поэтому нелегалы так быстро спивались, в конце концов тихо угасая. Или женились по несколько раз, словно пытаясь обмануть природу и найти оставленный однажды идеал. Он знал историю многих известных разведчиков, но это знание приносило лишь печаль. Ибо ничего изменить было нельзя. И остаться он не имел права ни при каких обстоятельствах. Да ему бы и не разрешили остаться. Был, правда, и другой выбор. Остаться на Западе, перейти на сторону американцев, стать предателем, как делали это до него Шевченко и Поня-товский, Гордиевский и Резун, десятки других малодушных и подлых. Некоторые даже не выезжали на Запад, предпочитая становиться подлецами в собственной стране. Но этот путь был не для Юджина. Очевидно, подлецом нельзя стать в результате каких-то внешних условий. Им нужно родиться. Сидя егодня в автомобиле, он еще не знал, что уже через несколько месяцев не будет той страны, которая его отзывает, и той партии, членом которой он был. Не будет идеологии, во имя которой он работал. Не будет организации, пославшей его на Запад. А еще через некоторое время предатели Гордиевский и Резун станут самыми популярными авторами в его бывшей стране, объясняя миллионам своих бывших соотечественников, что предательство собственной страны можно как-то оправдать, что измену своим родным и близким можно простить, а собственную подлость и предательство превратить из морального поражения в успех всей жизни. Юджин ничего этого не знал.

      Он сидел в своем автомобиле, положив голову на руль, и чувствовал, как ласковые руки Сандры касаются его плеча. Он понимал, что нужно что-то сказать, попытаться объяснить, помочь женщине преодолеть это состояние растерянности и ужаса перед неведомым. Но он молчал. И молчание становилось с каждой минутой все страшнее и страшнее. Словно сама жизнь по капле выходила из них. А вместе с жизнью уходила и любовь.

      — Если хочешь, — вдруг сказала она, —я полечу с тобой в Европу.

      Он стиснул зубы. Если сейчас он что-нибудь скажет, все будет кончено. Он должен будет что-то объяснять. А ничего объяснить невозможно. И не нужно.

      — Ты не хочешь,— поняла женщина, убирая наконец свои руки. Потом спросила: — Когда ты должен лететь?

      — Наверное, завтра, — это он сумел произнести каким-то чужим голосом.

      — Я не знаю, что с тобой происходит, — начала торопливо говорить она, словно опасаясь, что может не успеть, — и даже боюсь гадать на эту тему. Но я знаю одно, Кемаль, я не смогу без тебя жить. Понимаешь, не смогу. Я тебя очень люблю.

      Она впервые говорила такие слова. Словно своим долгим молчанием он сломал ее гордость, и теперь рядом с ним была не известный адвокат, не бывший вице-губернатор штата, не конгрессмен Соединенных Штатов, а просто женщина, ждущая его ответа. А он снова молчал. И ломал сильнее, словно задавшись целью заставить ее принять в этот вечер максимальную дозу боли. И он, чувствуя, как зашкаливает этот чудовищный дозиметр боли, просто протянул руку и, обняв ее, осторожно привлек к себе. Поцелуй был долгим. И прощальным. Она снова это почувствовала. Но предел унижения ее гордости был уже пройден. И она не стала спрашивать, почему. Словно предчувствуя, что и на этот вопрос не получит ответа.

      — Поедем куда-нибудь,— вдруг попросила _ она, — я не хочу возвращаться в отель. Сегодняшнюю ночь ты можешь мне подарить?

      Вместо ответа он развернул автомобиль. А потом была такая длинная и такая короткая ночь. В эту ночь они любили друг друга, как могут любить еще немногие, оставшиеся в этом технократическом мире люди. Ибо, став венцом Вселенной, человек не сделал лучше среду своего обитания. И сам не сделался лучше. В эту ночь они были вдвоем.

      Больше они не говорили. Им это было просто не нужно. На одну-единственную ночь в своей жизни они стали телепатами. Всеобъемлющая любовь и ужас расставания стали мощными катализаторами, обострившими все чувства до предела.

      Они гуляли по улицам города, меняли кафе, говорили о чем-то с официантами и барменами. Но все это была лишь мишура. На самом деле они говорили в эту ночь только друг с другом. Это было пиршество любви и похороны любви. Под утро они, забравшись в какой-то кемпинг, неистово отдались любви, словно сбросив с себя груз своих сорока с лишним лет.

      Это была ночь вдохновения и любви, горя и расставания. Ночь, смешавшая все их прежние представления. Даже более чем раскованная, в постели Сандра Лурье стала демоном. Даже более чем опытный, Кемаль Аслан стал волшебником. Они доводили друг друга до экстаза и замирали в тревожном ожидании предвкушения удовольствия, которое доставляли друг другу. Ибо высшее наслаждение в постели — это дарить радость своему партнеру. Чувствовать, как его тело бурно содрогается от наслаждения и восторга перед тем неведомым животным инстинктом, который так прочно сидит в каждом из людей.

      В эту ночь они любили друг друга. Он целовал каждый сантиметр ее тела, словно прощаясь с этой жизнью, отдавая последнее «прости» любимой женщине. Она целовала каждый сантиметр его тела, словно пытаясь понять эту неведомую силу, спрятанную в любимом человеке и заставлявшую его идти на такие страдания. В какой-то момент Кемаль даже решил статься. Но даже во время яростного противостояния он понимал — это нереально. Разум и чувства отказывались сливаться в одно целое. И это сильнее всего чувствовала сама Сандра.

      Но все равно в эту ночь они любили друг друга. Это было их вызовом и их расставанием. Это было их прощанием и последним свиданием. Эту ночь им словно подарили небожители, и они были благодарны судьбе за этот подарок. В конце концов, не так уж много людей на Земле, переживших подобную ночь.

      А утром он отвез ее в аэропорт. Она попрощалась с ним привычно сухо, как часто это делала на людях. И попросила позвонить, когда он вернется из Европы, словно между ними ничего не произошло. И ушла. Ушла, не оглядываясь, заставляя себя идти привычно прямо, гордо, подняв голову. Уже у самой стойки она все-таки обернулась. И, обернувшись, увидела слезы в его глазах. Или это ей показалось? Она этого так никогда и не узнает.

     

      София. Болгария. 23-24 января 1991 года

      В это утро в Софию позвонил сам Милт Берден*( Милт Берден — последний руководитель советского отдела 5, работавшего до распада СССР в 1991 году. (Прим. авт.) легендарный руководитель советского отдела ЦРУ. В Лэнгли говорили, что он знал жизнь советских людей гораздо лучше, чем все последние генеральные секретари коммунистической партии. Берден позвонил на квартиру, где Тернер и Райт остановились.

      — Что у вас происходит, ребята? — спросил Берден своим характерным глуховатым голосом. — Может, вы мне объясните? Какого загулявшего типа вы опять ищете? Мы целыми днями сидим над записками нашим шефам по поводу ситуации с этим арабом, а вы гуляете по Болгарии.

      У Бердена наверняка был подключен к телефону специальный шифратор, искажающий его голос. Но, даже несмотря на это, Милт говорил так, словно его прослушивали все контрразведки мира. Тернер понял, что имел в виду руководитель отдела. Арабом он, конечно, называл Саддама Хусейна, записками — аналитические материалы, а загулявшим типом — советского агента-нелегала.

      — Пытаемся что-то сделать, — пробормотал Тернер.

      — У меня сидит рядом Арт Бэннон. По-моему, вы валяете дурака, ребята.

      —Но, сэр…

      — Никаких возражений. Сегодня вылетаете обратно. Я сам доложу нашему шефу о своем решении. Он имел в виду Эшби.

      — Хорошо, — к достоинствам Тернера относилось некоторое понимание того момента, что с Берде-ном лучше не спорить. Это был не Бэннон и даже не Эшби.

      — Я думаю, мы сумеем решить все наши проблемы на месте,— подчеркнуто добродушным тоном выговорил Берден.—А ты как думаешь?

      — Кажется, я вообще перестал думать, — пробормотал Тернер.

      — Ты что-то сказал или мне послышалось?

      — Вам послышалось.

      — Я так и подумал. Вылетите завтра. Мы обстоятельно займемся вашей проблемой.

      «Этот тип, как танк», —раздраженно подумал Тер-нер. Интересно только, как он убедит Эшби в своем решении? Хотя убеждать уже не придется. Формально Берден прав. Они ничего не нашли в Болгарии и не могли найти. Здесь слишком долго была бесконтрольная вотчина советского КГБ. Было бы наивно и глупо полагать, что они найдут что-нибудь. Могло помочь только чудо, а его не случилось. Берден понимал это гораздо лучше Эшби, не знающего всю систему методов работы Комитета государственной безопасности.

      — Я все понял, сэр, — сказал Тернер, — завтра мы вылетаем.

      «Чудес не бывает», — хотел добавить он от себя, но сдержался.

      Райт с интересом следил за его разговором.

      — Берден звонил? — спросил он.

      — Да, — сказал Тернер, положив трубку, — чудес не бывает.

      — Тогда все понятно,— уныло пробормотал Райт, — кажется, нам придется возвращаться.

      В этот день они бесцельно бродили по городу в сопровождении сотрудников КГБ, словно приклеившихся к обоим американцам. Отрываться от них почему-то не хотелось. Это было как-то особенно неприятно и глупо.

      — Никогда не думал, что София такой унылый и скучный город, —все время бормотал Тернер.

      Райт не возражал. Хотя, бывая раньше в Софии, он никогда так не считал. И вообще Болгария до этой поездки ему очень нравилась. Особенно приморские курорты, на которых всегда много красивых женщин из Восточной Европы и Советского Союза, никогда не отказывающих заокеанскому гостю. Правда, он предусмотрительно не сказал этого Тернеру, считая, что не нужно раздражать и без того огорченного очевидной неудачей своего спутника.

      «Где еще мог быть этот Кемаль Аслан? — думал Тернер. —Дома, школа, институт, больница. На работе у него мы, конечно, тоже ничего не найдем. И еще КГБ сидит у нас на хвосте. Может, его документы остались в турецком посольстве, куда он выезжал после болезни? Нет, это не подходит. Во-первых, выезжал тот самый Кемаль Аслан, который потом добрался и до Америки. А во-вторых, по прошествии стольких лет никто не будет хранить архивные материалы. Это нереально».

      Хуже всего было сознавать, что ничего сделать нельзя. Он ходил по городу и злился. Злился на себя, чувствуя, что повсюду натыкается на невидимую стену. Вечером нужно было ехать в посольство за билетами. Тернер решил остаться дома, отправив в посольство Томаса. Он сидел за столом и смотрел телевизор, не очень вникая в смысл происходивших событий на телеэкране, когда вдруг раздался звонок.

      Тернер лениво поднял трубку.

      — Я слушаю, — сказал он.

      —Уильям, —раздался несколько взволнованный голос Томаса, — здесь небольшая вечеринка. Атташе приглашает тебя приехать к нам. За тобой сейчас заедет машина.

      — Какая вечеринка? — не понял Тернер.

      — Просто собрались ребята. Ты можешь сейчас приехать? — просил Томас.

      Тернер молчал. Он понял, что случилось нечто непредвиденное и теперь нужно молчать, чтобы не «раскачивать лодку». Он осторожно спросил:

      — Я действительно нужен, Томас?

      — Очень, — подтвердил Райт, — машина за тобой пойдет через полчаса. Они сейчас немного заняты, и все машины во дворе посольства. Месяц назад ты говорил о рождественских приключениях. И повторил их нашему суровому другу. Кажется, у нас есть возможность собраться вместе за одним столом. Как раньше.

      — Хорошо, — Тернер все-таки не понимал, что именно произошло, но решил согласиться на условия игры, предложенной Райтом.

      — Я буду ждать дома, — добавил он и положил трубку.

      «Что значит «месяц назад»?— подумал Уильям. — Месяц назад было Рождество. Что бывает на Рождество? Что он говорил о приключениях? Это важно сейчас вспомнить. Суровый друг — это, конечно, Милт Берден. Что они тогда говорили? При чем тут Рождество? На Рождество бывают чудеса. Он сказал Томасу, что чудес не бывает. Значит, случилось чудо, словно на Рождество. И это чудо… Как сказал Томас? Мы все соберемся за одним столом. Черт побери, все правильно! За одним столом на свадьбе сидел молодой Кемаль Аслан и та болгарская семья, у которых КГБ украло все фотографии. Неужели они вернули эти карточки еще до отъезда сотрудников ЦРУ? Это не похоже на действия КГБ. Значит, болгары случайно нашли фотографию. Кажется, это и есть чудо».

      Он перевел дыхание. Какой молодец Томас, он сумел правильно передать информацию. И точно все рассчитал. Конечно, сотрудники КГБ прослушивают телефон посольства. И они услышат разговор Райта, решив, что машина действительно придет через полчаса. Никто не может даже представить себе, что американец, не владеющий болгарским языком, не станет ждать машину посольства, не послушает своего друга и сам поедет за фотографией.

      «Сейчас не те времена», — подумал Тернер. У них может быть две-три машины, не больше. Раньше на них работала вся болгарская контрразведка. Они, конечно, будут ждать у дома машину, посланную за ним. Но остальные сотрудники КГБ сидят теперь у посольства. Черт возьми! Нужно принимать решение. Он натянул темную водолазку, надел костюм, пальто. Конечно, куртка была бы куда лучше, но где взять куртку? Здесь всего один выход из дома. Черт возьми, каким образом выйти из дома? У него всего полчаса времени. Если бы он владел болгарским, все было бы гораздо проще, он бы объяснил что-нибудь соседям. И одежду поменять невозможно. Он бросился к шкафам, может, здесь что-нибудь есть? В одном из шкафов он нашел белое легкое демисезонное пальто супруги хозяина дома, любезно предоставившего им свою квартиру.

      Нет, это не подходит. Его редкая шевелюра не сойдет за женскую прическу. Косынка. Конечно, косынка. Если ее даже нет, можно сделать из любой темной простыни. Это он найдет. Теперь нужен ребенок. Он сорвал простыню с постели, потом снял свое пальто, завернул его в простыню, словно ребенка, не забыв положить внутрь и свои туфли. Теперь надеть туфли хозяйки. Нет, конечно, они ему не подходят. Черт, как он опаздывает. Придется надевать собственные туфли. В конце концов, многие женщины сейчас ходят в почти мужских ботинках. Брюки тоже неплохо. Нужно будет имитировать походку. Это он сумеет. Тернер вытер пот, взглянув на часы. Прошло уже десять минут. У него совсем нет времени.

      Одевшись, он взглянул на себя в зеркало. Конечно, ужасно. Он едва натянул пальто. Для этого ему пришлось снять пиджак. Хорошо еще, что пальто не порвалось. Впрочем, и сам Тернер был далеко не крупным мужчиной. Ему повезло больше — Томас бы ни за что не влез в это пальто. «Будем надеяться, что никто не обратит внимания на размеры. Но издали могут заметить только белый цвет, — подумал Тернер. — Придется контролировать каждое движение. Надеюсь, они не подбегают к каждой выходящей женщине, заглядывая ей в лицо. К тому же они должны быть предупреждены о том, что сюда едет машина посольства, и поэтому несколько расслабятся. Нет, какой молодец Томас, он все сделал правильно».

      И хотя квартира недалеко от посольства, посланная за Тернером машина должна еще раз убедить их в беспомощности американского гостя, не умеющего найти дорогу к посольству в чужом городе.

      Он вышел из квартиры, предусмотрительно оставив свет включенным. Затем вошел в лифт. За ним в лифт вошла какая-то пожилая женщина с мальчиком, видимо, ее внуком. «Господи, — испугался Тернер, — неужели и этот мальчик решит, что я шпион. Как воспитывают этих маленьких болгарских коммунистов?» У русских они называются комсомольцами, нет, кажется, пионерами. А здесь он даже не знает, как. Тернеру пришлось отвернуться в сторону, чтобы они не смотрели ему в лицо. Старушка что-то выговаривала своему внуку.

      Пока лифт невыносимо долго полз вниз, она успела обратиться и к Тернеру, сказав что-то, очевидно, о ребенке. Уильям кивнул пробурчав нечто невразумительное. Старушка снова принялась выговаривать внуку. Когда лифт остановился, они первыми вышли и медленно направились к выходу. Он перевел дыхание и пошел за ними, виляя бедрами и изо всех сил изображая женщину, что было довольно трудно в его крепких, почти ковбойских ботинках. Он прошел двор, заметив машину сотрудников КГБ. Разглядел даже лица сидевших там наблюдателей. Они равнодушными взглядами окинули женщину и после этого не смотрели в ее сторону. Только когда он наконец дошел до угла и повернул за дом, позволил себе на секунду прислониться к стене дома и вытереть пот.

      Потом забежал в соседний блок, снял женское пальто, надел свое, затянул нужную одежду в обычный тюк и побежал искать такси. Поймав машину, он назвал адрес семьи Костандиновых и нетерпеливо посматривал на часы, пока автомобиль вез его до нужного дома. Здесь все было спокойно. Как разумно они сделали, что дали этим болгарам не обычный телефон атташе, прослушивающийся болгарской контрразведкой и КГБ, а домашний телефон одного из сотрудников посольства. Впрочем, болгарам они сказали, что это телефон посольства. И хотя домашние телефоны также прослушивались, но КГБ уже не располагал теми возможностями в этой стране, чтобы одновременно контролировать сразу десятки телефонов по всему городу и обратить внимание на звонок болгарской семьи, нашедшей какую-то фотографию.

      Тернер уже собирался выскочить из машины, когда вспомнил, что не взял с собой денег. Вообще никаких денег. Переодеваясь, он снял свой пиджак, где были деньги. Он закрыл от ужаса глаза. «Какая глупость, — подумал он. — Так бездарно попасться».

      — Мистер, — попросил он на ломаном английско-болгарском языке, — я сейчас вернусь. Сейчас вернусь. Я оставлю свой тюк. Вот здесь. Уно момента, —-он почему-то перешел на итальянский.

      Водитель понял. Он тоже немного владел английским.

      — Тен долларе, — сказал он строго.

      — Конечно, — обрадовался Уильям, — будет тебе десять долларов.

      И побежал к дому. На этаж Костандиновых он поднялся бегом. Чуть отдышавшись, позвонил в дверь. Хозяин семьи сразу открыл дверь, и они одновременно с хозяйкой начали говорить, кричать, смеяться, Тернер не понимал ни слова. Наконец ему показали шкаф, за который упала одна из фотографий. Провалилась туда и лежала там столько времени. А сегодня, отодвигая шкаф, они случайно нашли фотографию, где был Кемаль Аслан, снятый, правда, издали, но его можно было узнать. Они сидели на свадьбе все вместе, все одноклассники. Хозяин дома показывал шкаф и место, куда упала эта единственная фотография.

      «Кажется, Милт был не прав,— подумал Тернер, — чудеса иногда бывают».

      Схватив фотографию, он поцеловал на радостях хозяйку дома и выбежал из квартиры. Внизу терпеливо ждал водитель такси.

      — Американское посольство, — попросил Тернер. Это водитель понимал без перевода.

      Болгарин показал на пальцах еще пять долларов, и Уильям кивнул головой. Но, когда они подъезжали к посольству, он вдруг испугался, что сотрудники КГБ могут разгадать их игру и перехватить его до того момента, когда он войдет в здание. Поэтому он быстро развернул тюк и прямо в машине снова надел белое женское пальто, повязал косынку. Когда водитель обернулся, он увидел на заднем сиденье женщину и едва не врезался в идущий впереди грузовик.

      —Карнавал, карнавал, — затараторил Тернер, надеясь, что водитель его поймет.

      — Ах, карнавал, — захохотал усатый водитель, понятливо кивая.

      «Можно подумать, здесь Бразилия, — недовольно подумал Тернер. — Кажется, это у них бывают карнавалы в конце января, когда там самый разгар лета». Водитель подъехал к зданию посольства, и Уильям вылез из машины, подошел к охраннику.

      — Вызовите кого-нибудь из посольства, — нервно попросил он.

      Охранник отвернулся.

      — Никого уже нет, миссис. Езжайте к себе домой, можете приехать завтра на прием.

      — Кретин! — закричал Тернер, сдергивая косынку. — Вызывай всех, кто есть в посольстве.

      Испуганный охранник едва не дал сигнал тревоги.

      Болгарские милиционеры, стоявшие в тот вечер у ворот посольства, долго потом вспоминали, как неизвестная женщина подъехала к воротам посольства и начала кричать на сотрудника посольства, охранявшего здание. И как потом эта женщина сорвала косынку и оказалась мужчиной. И как из посольства выбежали люди. И как обалдел болгарский водитель такси, когда кто-то дал ему сразу сто долларов. И как на другой стороне улицы из машин, принадлежавших сотрудникам КГБ, выскочили сразу несколько человек, зло переговаривающихся друг с другом. Некоторые моменты милиционеры уловили, о некоторых догадались, а о некоторых не узнали никогда.

      Впрочем, это было уже не совсем важно. На фотографии, полученной Тернером, было совершенно четко видно, что Кемаль Аслан в молодости был совсем не похож на нынешнего Кемаля Аслана, живущего в Торонто. Это было настолько очевидно, что не требовалось даже специальной экспертизы.

      На следующий день утром со специальной охраной и на автомобиле американского посла Уильм Тернер и Томас Райт отправились в аэропорт. Регистрация рейса прошла спокойно. Перед тем как пройти за стойку пограничников, Тернер обернулся и увидел злые лица сотрудников КГБ. Он улыбнулся им и помахал рукой.

      — Кажется, они будут долго тебя вспоминать, — со смехом заметил Томас.

      — Надеюсь, они не решат, что я гомосексуалист, — пошутил Тернер.

      Уже когда они сели в самолет, он вдруг сказал своему напарнику:

      — А Милт Берден не верит в чудеса.

      — Ну и что? — не понял Томас.

      — Ничего. Просто говорю, что он не верит в чудеса.

      Томас пожал плечами и отвернулся. Самолет набирал высоту.

     

      ЧАСТЬ 2 Его настоящее

      Берлин. 23 января 1991 года

      Он нервно поглядывал на часы. Было уже около десяти дня, и он выжимал из машины все возможное. Ему был резон торопиться. Услышанное вчера сообщение не просто потрясло его, оно перевернуло все его планы. Всю ночь он ездил из Берлина в Потсдам и обратно. Теперь он ехал к генералу, пославшему срочный приказ явиться в город.

      Вениамин Сергеевич Евсеев был всего-навсего майором, но уже занимал должность полковника при штабе Западной группы войск. По образованию экономист, он давно занимался финансовыми вопросами, в том числе и в армии. И вчерашнее известие, переданное по телевидению, просто потрясло его. Неожиданно выяснилось, что в Советском Союзе меняют деньги. Произошло то, о чем все говорили последние несколько лет, но что, как всегда, случилось внезапно.

      На весь обмен было отведено всего несколько дней, и миллионы советских людей выстроились у дверей сберегательных касс и банков, чтобы обменять свои купюры на новые деньги, практически ничем не отличавшиеся от старых, если не считать небольшой дополнительной белой полосы, появившейся с левой стороны купюр. Евсеев торопился, хорошо представляя гнев генерала, уже предупреждавшего их о возможном обмене. Сизов, работавший в ГРУ, знал, что во время перевозки секретного груза в хранилище произошла авария и в разбитом ящике инкассаторы и сопровождавшие машину охранники увидели новые деньги*( Такой случай действительно произошел до обмена денег. И хотя все работники были строго предупреждены о неразглашении подобной информации, остановить распространение слухов было уже невозможно. Один из сопровождавших был осведомителем ГРУ, хотя военная разведка всегда утверждала, что не имела осведомителей внутри страны. Впрочем, точно так же утверждает любая разведка мира от ЦРУ до МОССАДа, тогда как точная информация внутри собственной страны нужна любой разведслужбе не меньше, если не больше, информации по зарубежным странам. (Прим. авт.)). Информатор исправно сообщил об этом в ГРУ, и руководство военной разведки таким образом было осведомлено о возможном обмене. Не знали, когда и где. И в какие сроки. По расчетам майора Евсеева, это должно было произойти после мартовского референдума по вопросам сохранения Советского Союза. Евсеев считал, что никто не пойдет на столь непопулярный шаг до референдума. Но он предпочитал не афишировать своих взглядов, постоянно успокаивая генерала, напоминавшего об обмене. И вот теперь они не успели. Майор едва не упал со стула, услышав вчерашнее известие. И сегодня утром уже спешил на встречу, с ужасом ожидая гнева генерала, столь помогавшего ему в продвижении по служебной лестнице.

      И он не ошибся. Понял это, как только отрылась дверь хорошо знакомой ему квартиры, и майор узнал полковника Волкова из военной контрразведки, часто приезжавшего сюда на свидание с генералом. Сам генерал сидел в глубине комнаты. Он был не просто мрачен. Он был в таком ужасном настроении, что Евсеев вдруг испугался за свою жизнь, понимая, как невыгоден генералу такой важный свидетель, как он.

      — Доигрался? — спросил генерал, холодно посмотрев на майора.

      — Виктор Михайлович, — залепетал Евсеев, — товарищ генерал… Мы… Вы… Они…

      — Где деньги? — перебил его Волков, поднимаясь. — Где наши деньги?

      — У нас в хранилище, — выдохнул Евсеев.

      —Сколько?—спросил генерал.

      — По документам там должно быть триста миллионов.

      — А на самом деле? — быстро спросил Волков.

      —Там…там…

      — Ну! — нетерпеливо крикнул генерал.

      — Больше миллиарда, — сумел выдавить несчастным голосом Евсеев.

      Волков как-то страшно крякнул, удерживаясь от неистового желания треснуть по лысеющей голове молодого майора-финансиста. И отошел к дивану, усаживаясь на него. Евсеев по-прежнему стоял перед генералом.

      — Я же предупреждал, — холодно напомнил генерал.

      —Мы думали… я думал, они будут менять деньги после референдума. Я считал, что они не пойдут на обмен так быстро.

      — Нужно было исполнять то, что тебе приказывают, а не думать, — раздраженно заметил Сизов. — Он думал…

      — Наши финансисты тоже так считали… Генерал Матвеев говорил…

      — Ваши финансисты говно, — заорал, не сдерживаясь, Волков, — такое же, как и ты. И генерал Матвеев тоже.

      — Полковник! — поморщился Сизов.

      — Извините, — дернулся Волков, — с таким идиотом делать какие-нибудь дела!..

      — Что думаешь предпринять? — холодно спросил генерал. — Можешь предложить нечто конкретное? Вы ведь продавали все имущество на советские деньги и восточногерманские марки. С марками мы тогда разобрались. А как быть с нашими деньгами?

      Майор понимал, о чем говорит генерал. После крушения берлинской стены в восемьдесят девятом году и объединения Германии в девяностом было решено обменять восточногерманские марки на западные в пропорциях один к одному. Обменивая никому не нужные «марки Хонеккера» на «марки Коля», находящаяся в Германии огромная масса советских войск получила таким образом конвертируемую валюту. Собранные от продажи оружия и обмундирования восточногерманские деньги удалось поменять на конвертируемую западную валюту. В обстановке полной бесконтрольности и развала, который постепенно воцарялся в Советском Союзе с начала девяностого года, сделать это было не так сложно. Но Павлов их всех обыграл. Майор был отчасти прав. Никто и не думал, что обмен денег произойдет так спешно и в такие короткие сроки. Теперь следовало думать, куда и как можно перебросить большую сумму.

      —Мы должны отправить их в Советский Союз, — несмело предложил майор.

      — А у тебя есть документы? — спросил генерал. — Как ты объяснишь наличие такой массы денег? Ты себе представляешь технически, как это можно сделать?

      — Нам дали разрешение, — сказал Евсеев, — менять деньги для солдат и офицеров.

      — Садись, — разрешил наконец генерал, и майор осторожно опустился на краешек стула, — объясни, в чем дело?

      — Часть суммы мы можем отправить как деньги, полученные от обмена для контингента наших войск в Германии, — несмело выдавил майор, облизывая губы.

      — Хорошо. Но это только небольшая часть. А с остальными деньгами как быть?

      — По полученной инструкции мы должны уничтожить старые деньги, — продолжал Евсеев, — можно будет записать гораздо большие суммы, а часть передать в национальные банки союзных республик.

      — Куда? — не понял генерал.

      — В банки Грузии и Азербайджана. Можно в Литву, но там после январских событий слишком много ваших коллег из КГБ. Генерал Матвеев, говорил, что в Прибалтику опаснее всего.

      — О Литве забудь, — сразу сказал Сизов. — Так что ты можешь предложить? Переправить деньги в Грузию или Азербайджан?

      — У нас есть некоторые связи с Закавказьем. Можно через них договориться. Думаю, их банки сумеют провести такую сумму. Особенно в Грузии. Там сейчас такой бардак.

      — Так, — сказал генерал, подумав, — ты считаешь — это выход?

      — Как один из вариантов, — осмелев, сказал Евсеев. В финансовых вопросах он разбирался гораздо лучше Сизова и Волкова. Здесь он играл на своем поле.

      — Что тебе нужно, чтобы все сделать? — спросил Сизов. — У нас мало времени. Только завтрашний день.

      —Я постараюсь успеть. Сегодня мы будем договариваться с Москвой, потом постараемся подготовить Тбилиси или Баку к приему самолета.

      — А если там остановят наш самолет? — спросил Волков. Он был контрразведчиком и уже несколько лет занимался проблемами только внутри Западной группы войск. И несмотря на то, что сам давно погряз в многочисленных махинациях с продажей имущества и оружия Западной группы войск, тем не менее не мог даже представить себе размеры коррупции и развала, охватившие в эти последние месяцы его некогда великую страну.

      — Не остановят, — ответил вместо Евсеева генерал, — это уже наше дело. Мы сумеем сделать так, чтобы самолет полетел со всеми положенными документами.

      —Это рискованно,—пробормотал Волков.

      — А потерять такие деньги не рискованно? — зло спросил его Сизов. — Договаривайся,— разрешил он Евсееву, — и постарайся на этот раз без накладок.

      Майор кивнул, вскочив на ноги.

      — Я успею, — он выбежал из квартиры.

      — Вы ему верите? — спросил полковник, когда за Евсеевым закрылась дверь.

      — А куда он денется?— холодно усмехнулся Сизов. — Этот наш со всеми потрохами. Он ведь знает, что любой шаг в сторону будет для него последним в жизни. Либо его найдем и убьем мы, либо дадут «вышку» в Москве. За тот объем хищений, который на нем висит, меньше «вышки» не дают.

      Волков пожал плечами, но ничего не сказал. А Сизов добавил:

      — Может, твои немцы тоже пронюхали про обмен и поэтому так торопились передать нам часть денег в нашей валюте. Мы тоже попались на их удочку, согласились взять нашими деньгами. Все это глупо. Ты давай лучше поторопи наших «партнеров». Все нужно делать как можно быстрее. Судя по всему, в Москве могут произойти изменения, и не в нашу пользу.

      — Понимаю. —У Волкова испортилось настроение.

      — И еще, — сказал вдруг генерал, — я хотел тебя предупредить.

      — Да, — насторожился Волков. Он не любил, когда генерал говорил эти два слова «и еще». За ними всегда скрывалось нечто неприятное, какая-то гадкая новость, словно специально оставленная генералом напоследок.

      — Я получил сообщение из Москвы, — коротко сказал Сизов, — в Германию, в нашу зону, будет послан представитель специальной инспекции Комитета государственной безопасности. Никто не знает ни его фамилии, ни других его данных. Но уже известно, что этот специалист получил назначение в Германию. Догадываешься, зачем?

      — Чтобы расследовать дело об убийстве Валентинова? — хриплым голосом предположил полковник.

      — Вот именно. Тебе, полковник, нужно иметь не пять сутенеров-осведомителей среди солдат, в основном гомиков и болванов, а хорошую агентуру. Кажется, она совсем скоро тебе очень понадобится.

      Волков угрюмо молчал, не решаясь возражать.

      — Когда приедет этот чертов чех?— спросил Сизов.

      —Через два дня.

      — Ты уверен, что он согласится?

      — Обязательно. Он и раньше покупал у нас деньги, правда, не в таких количествах.

      —Думаешь, они захотят нам заплатить?

      — Конечно, захотят. Они ведут дела с нашей страной, и им необходимы советские деньги. По курсу, более заниженному, чем официальный. Если Евсеев начнет наконец соображать, мы сумеем провернуть это дело с максимальной пользой.

      — Из-за этого чеха ты убил Валентинова?

      — Вы же знаете точно, кто именно его убил. Это был не я. А с чехом до этого много раз встречался подполковник Ромашко. И только после случая с Валентиновым я сам поехал в Прагу.

      —— Ромашко ничего не знает?

      —Нет.

      —Пусть и дальше ничего не знает.

      — Конечно. Этот чех такая сволочь, типичный мафиози. Но быстро соображает и по-русски хорошо говорит.

      Сизов промолчал, больше ничего не стал спрашивать.

      — Завтра мы должны решить вопрос с этой массой денег,— сказал он спустя некоторое время,— постарайся весь день держать со мной связь. Если понадобится, я попрошу самолет командующего, лишь бы мы успели их вывезти.

      — Я полечу этим самолетом,— вызвался полковник.

      —Ты полетишь другим самолетом, — неприятно улыбнулся генерал, — с тем, который повезет другие деньги. Гораздо лучшие.

      Волков понял.

      — Конечно, — хрипло сказал он, — конечно, полечу.

      И, забрав со стула свое пальто, вышел из квартиры. Генерал долго стоял у окна. Потом подошел к столу, проверяя включение скэллера, не позволяющего никому услышать или записать их разговор в этом помещении. Лишь потом пододвинул к себе телефон, быстрыми привычными движениями набрал номер.

      Он звонил по коду в Москву. На Старую площадь. Туда, где в целом комплексе зданий располагался все еще всесильный на тот момент аппарат. Он прождал недолго. Снявший на другом конце телефонного провода трубку человек уверенным голосом сказал:

      — Я вас слушаю.

      Сизов невольно выпрямился, как бывало всегда при разговоре с этим человеком. Он знал, что эту линию невозможно прослушать, что никакая аппаратура не сможет записать разговор, происходящий в кабинете на Старой площади. И, самое главное, никто не посмеет даже слушать разговор между Всесильным Чиновником и генералом ГРУ. Сизов испытывал сейчас примерно такое же смущение, какое испытывал всего десять минут назад майор Евсеев. Правда, разница между майором-финансистом и генералом ГРУ была гораздо меньшая, чем между ним и его нынешним собеседником.

      — Это я, — торопливо доложил Сизов.

      — Говорите, — нетерпеливо разрешил Чиновник, выказывая некоторое нетерпение.

      — У нас небольшая проблема, — начал говорить Сизов, — такой срочный обмен начали.

      — Это ваше дело, — нетерпеливо перебил его Чиновник.

      — Да, да, конечно, — сразу отступил Сизов, — просто я позвонил сообщить, что все будет в порядке.

      — Надеюсь. — Чиновник отключился, даже не попрощавшись. Генерал минут пять держал в руках телефонную трубку. А потом с размаху швырнул телефон о стенку и грязно выругался.

     

      Торонто. 24 января 1991 года

      Весь вчерашний день он потратил на уговоры. Марта никогда не отличалась особым терпением, и теперь, когда ее бывший муж позвонил, она даже не удивилась. Но втолковать ей, что он хочет срочно видеть сына, оказалось почти невозможно. Мальчик учился на севере страны, в Бостоне, в специальном колледже, и она не собиралась лететь туда за сыном. После пятиминутного разговора он понял, что все уговоры напрасны. И положил трубку, не попрощавшись с Мартой. Впрочем, она всегда была стервой. Даже теперь, когда вторично вышла замуж и избавилась от своего сына, отправив его учиться в другой город.

      Он понимал, что нужно улетать в Европу. Питер позвонил ему еще раз, и он четко осознавал необходимость скорого вылета. Агенты, наблюдавшие за ним, уже не особенно церемонились, пристраиваясь на улице прямо за его машиной. Лететь самому в Бостон было невозможно. И в запасе у него был всего один день. Он уже успел заказать для себя билет первого класса в Мюнхен. И даже закончить ряд неотложных дел. Оставалось только одно — проститься с сыном. Улететь, не увидев Марка, было немыслимо. Но и лететь в Бостон было невозможно. Оставался только один выход, и он позвонил вчера ночью своему адвокату в Нью-Йорк. Он не сомневался, что все его телефоны прослушиваются. В том числе и этот телефонный разговор с Льюисом.

      — Питер, —- попросил он, — мне хочется увидеть сына. Я звонил Марте, но она даже не хочет разговаривать.

      — Из-за этого ты будишь меня в первом часу ночи?

      — Мне нужно увидеться с сыном, — нетерпеливо произнес Кемаль.

      — Извини, — понял наконец его адвокат, — я, кажется, еще не проснулся. Конечно, тебе нужно с ним увидеться.

      — У меня масса дел в Торонто, —он говорил это для посторонних, но Питер все понимал, — мне нужно увидеться с сыном. Ты не мог бы сегодня вылететь в Бостон и завтра привезти его ко мне?

      — Прямо сейчас? — жалобно спросил Льюис.

      — Прямо сейчас, — безжалостно подтвердил Кемаль, — ты ведь знаешь, где он учится. И директор знает, что ты мой адвокат. Если понадобится, можешь позвонить мне, я все могу подтвердить.

      — Черт с тобой, — пробормотал Питер, — конечно, мне придется лететь в Бостон. — Ладно, отосплюсь в самолете. Хотя там всего сорок пять минут полета. Встречай нас утренним рейсом.

      — Спасибо, Питер. Я буду дома, можешь звонить в любое время.

      — Думаю, мне поверят, — пробормотал Питер и первьм отключился.

      «Теперь все в порядке», — подумал Кемаль. Питер сделал все, чтобы привезти Марка к нему в Канаду. Он обвел глазами комнату, из которой говорил. Его большой двухэтажный дом, столь нетипичный для крупнейшего города Канады, был расположен недалеко от парка Давида Бальфура и внешне представлял собой типичное здание викторианской эпохи. Правда, внутри все было перестроено с учетом достижений современной техники. Повсюду установлена ультразвуковая сигнализация, работали камеры, фиксирующие любое движение в парке вокруг дома. Внутри дом напичкан вычислительной техникой и уже прочно обживающими дома состоятельных канадцев компьютерами нового поколения. Спутниковая антенна расширяла возможности телевидения.

      При желании он мог бы принимать и Москву. Но делать этого он, разумеется, не стал, лишь позволял себе ловить иногда каналы турецкого телевидения.

      В этом доме он провел последние несколько лет. В этом доме у него была библиотека, уже не характерная для канадцев конца двадцатого века. Он покупал книги, часто выписывая их по каталогу. Лишь иногда позволял себе приобретать в магазинах любимых с детства Толстого и Чехова на английском языке. Он, прекрасно владевший английским, все-таки не находил обычного успокоения в Толстом и особенно — в Чехове. Переведенные на английский, они переставали так много значить, словно слились с общей американской культурой, став частью многочисленных комиксов и бестселлеров. Иногда по ночам он пытался переводить Толстого и Чехова на язык оригинала. Получалось не очень хорошо. Часто не хватало того единственного емкого слова, которое подбирали эти титаны мысли, стараясь выразить боль и тревогу, отчаяние и надежду, радость и сомнение. Но от самого процесса перевода он получал удовольствие, словно как-то приобщаясь к давно утраченному детству. После таких «упражнений» он обычно плохо спал. И часто снилась мама. Они рассталась тогда, в семьдесят четвертом, и он вот уже семнадцать лет был вдали от нее. От связных он знал, что она жива, здорова, получает пенсию и даже зарплату своего сына, уже полковника КГБ. И знает, что ее сын находится на очень сложной работе. Но семнадцать лет!.. Он не мог даже представить себе, какие изменения произошли в Советском Союзе за время его отсутствия. Тогда, в начале семидесятых, по улицам еще ездили старенькие «Победы» и новенькие «Волги» ГАЗ-21. Иногда встречались даже «двадцатьчетверки», но это было достаточно редко, только в Москве и столичных городах.

      В этом доме, который он завтра должен был оставить, все было знакомо и близко. Даже его любимые картины. И ничего отсюда нельзя было взять в другую жизнь. Он не имел права увезти даже те мелкие безделушки, которые накапливаются в любой квартире по прошествии нескольких лет и которые становятся непременным атрибутом жизни любого человека.

      Он поднялся по лестнице в свою спальню. Включил тихую музыку. Ему всегда нравилась классика: Вивальди, Шопен, Брамс. Вот и сейчас, слушая Шопена, он лег на кровать. В этом доме все было таким близким. Никогда больше не будет миллионера Кема-ля Аслана. Впрочем, он об этом не очень жалел. Когда много денег, их тратишь, не раздумывая и не обращая внимания на суммы потраченного. Теперь ему придется заново учиться жить на зарплату. Кемаль усмехнулся. Он уже забыл про советские деньги. Забыл даже, что он уже полковник. Сколько тогда получал полковник КГБ? Триста, четыреста долларов? Или пятьсот? Хотя нет. Полковник получал в рублях. А доллар был равен, кажется, шестидесяти копейкам. Кажется, сейчас в СССР ввели какой-то другой обменный курс. В десять раз выше официального. Теперь его зарплата будет равняться пятидесяти или шестидесяти долларам. Он даже засмеялся. Можно ли прожить в СССР на эти деньги? Наверное, раз ввели такой курс.

      Но сама жизнь все равно круто изменится. Ему придется привыкать к новой, абсолютно новой для него жизни. И от того, как он сумеет прижиться уже в другой жизни, в других координатах отсчета, будет в конечном итоге зависеть и вся его дальнейшая жизнь. Он вспомнил, как умер полковник Конон Трофимович Молодой, широко известный на Западе как Гордон Лонсдейл. Его арестовали в январе шестьдесят первого, а уже в апреле шестьдесят четвертого обменяли на английского разведчика Винна, захваченного в ходе операции контрразведки КГБ по ликвидации предателя Пеньковского. Уже тогда этот человек был легендой. Его и полковника Рудольфа Абеля называли лучшими разведчиками-нелегалами советской разведки. Западные писатели и журналисты посвящали им множество книг и газетных публикаций, пытаясь постичь природу успешной деятельности офицеров КГБ.

      Но оба офицера, вернувшиеся домой с Запада, и десятки сотрудников КГБ, ранее проработавших долгие годы в других странах, отвыкли от жизни в СССР, и им приходилось учиться буквально заново. Особенно беспомощным в этом плане были нелегалы, проработавшие многие годы за рубежом. Полковник Конон Молодой был одним из таких разведчиков. Он так и не сумел полностью адаптироваться к новым условиям, как некогда Ихтиандр, слишком долго находившийся в воде и почти разучившийся дышать, как человек. Конон Молодой умер в октябре семидесятого года, когда отправился вместе с женой и несколькими друзьями за грибами. Просто нагнулся и вдруг упал от разрыва сердца.

      Юджин помнил эту внезапную смерть. И помнил другой случай, происшедший уже с супругами, прилетевшими из Латинской Америки. Советские разведчики были заброшены в Латинскую Америку после второй мировой войны и успешно продержались там полтора десятка лет, пока наконец Центр не решил, что пора отзывать своих офицеров домой. За это время у супругов родилось двое детей, которые даже не умели говорить по-русски. И лишь когда настало время возвращаться, родители решили рассказать все своим детям. Только когда поезд пересек границу СССР, отец, закрыв купе, рассказал своим сыновьям, кто их родители и чем занимались. Сыновья, воспитанные уже совсем на другой культуре и на другом восприятии советских людей, и тем более советских разведчиков, не хотели и не могли понять, почему они должны поверить в подобные объяснения. Следствием разговора стал инфаркт у отца и нервный срыв у матери, дети которых наотрез отказывались поверить в невозможное.

      Все это Юджин знал. И понимал, что Марк, маленький американский мальчик, выросший на техасском ранчо своего деда, отца Марты, никогда не примет правды о своем отце. Никогда не простит своего отца за подобное «предательство». И Юджин понимал, что единственно хорошее, что он сможет сделать для мальчика, это исчезнуть без следа. И понимание этого факта мучило его более всего остального.

      В эту ночь он собирал свои вещи в два небольших чемодана. Собирал, четко сознавая, что даже этих вещей ему могут не разрешить провезти с собой. Здесь были его записи, значительная часть финансовых документов компании, важная переписка, доверенные письма, некоторые любимые безделушки. Он почти не брал ничего из вещей —костюмов, галстуков, обуви. Все это оставалось теперь в этой жизни, и он понимал, что нужно постепенно отказываться от устоявшегося образа мышления.

      Утром Питер прилетел из Бостона и привез Марка. Он позвонил уже из аэропорта, сообщив, что директор разрешил мальчику свидание в отцом на один день. Марта, конечно, была стервой, но не до такой степени, чтобы запрещать сыну общаться с отцом. Кроме всех прочих обстоятельств она была из семьи Саймингтон, где привыкли почитать и уважать законы. Никто из родных Марты не сомневался, что при желании Кемаль Аслан сумеет найти высокооплачиваемых адвокатов, готовых доказать в суде, как именно нарушаются права отца на свидание с сыном. Именно поэтому мистеру Льюису удалось довольно быстро добиться разрешения и привезти Марка в Торонто.

      Кемаль стоял в аэропорту, когда увидел выходившего Марка. Сердце радостно забилось. Мальчик вытянулся за последний год, стал больше похож на отца. Появилось нечто похожее на щеточку усов. Марк был одет в длинное темно-синее пальто и выглядел даже старше своих лет.

      Отец шагнул вперед.

      — Здравствуй, Марк, — и, уже не сдерживаясь, обнял и поцеловал сына. Он никак не мог избавиться от этой «почти советской» привычки.

      — Здравствуй, папа, — несколько смущенно ответил Марк.

      За ним шагал Питер Льюис.

      — Ты не представляешь, как мне было трудно ночью вылететь в Бостон, — проворчал он, протягивая руку.

      К «Кадиллаку» Кемаля они вышли почти сразу: багажа у приехавших не было, только небольшие сумки.

      — Директор разрешил только на один день, — заметил Льюис, первым залезая в автомобиль. Марк сел рядом с отцом на заднем сиденье. Машину вел водитель Кемаля.

      Этот день они провели вместе. Это был лучший день в жизни Юджина. Питер, очевидно, понимавший его состояние, остался один, и они вдвоем поехали в окрестности города, где был небольшой ресторанчик, столь часто посещаемый Кемалем. Даже во время традиционного американского ланча здесь было не так много людей, и они устроились вдвоем в углу. Отец почти ни к чему не притронулся, все время наблюдая за сыном. Он даже не говорил, почти все время что-то рассказывал Марк. И вдруг он замолчал, почувствовал состояние отца.

      — Продолжай, — попытался улыбнуться Кемаль.

      — Ты ничего не ешь, — детям свойственна большая проницательность, о чем часто не догадываются взрослые.

      — Мне не хочется.

      — Мистер Льюис говорил, что ты должен улетать, — сообщил Марк.

      — Да, в Европу.

      —Когда?

      — Уже сегодня.

      — Понятно. Жаль, не могу поехать с тобой. А куда ты едешь?

      —В Германию.

      — Говорят, там красиво. Я был с тобой только в Турции, Франции и Англии. Было бы интересно посмотреть Германию.

      Отец молчал. В таких случаях любой родитель должен был сказать, что, мол, мы еще увидим и Германию. Но он молчал. И Марк ничего не стал переспрашивать. И именно в эти мгновения мальчик отчетливо почувствовал, что происходит нечто необычное, непонятное для него.

      Потом, по предложению Кемаля, они поехали к Ниагарскому водопаду. С канадской стороны это было особенно великолепное зрелище. Маленькие катера кружили у водопада, и туристам, рискнувшим совершить это водное путешествие почти к самому центру, куда спадали миллионы тонн воды, выдавали специальные дождевики. И отец, и сын уже несколько раз совершали это путешествие, поэтому они отъехали немного от водопада и остановились у дороги, откуда открывался изумительный вид на Ниагару. Кемаль, притормозив у края дороги, сидел молча, глядя на водопад. Марк вдруг спросил:

      — Ты не скоро вернешься?

      — С чего ты взял?

      — Мне так кажется.

      — Знаешь, — осторожно заметил Кемаль, — в жизни все может случиться. Я хотел бы, чтобы ты всегда помнил: жизнь устроена так, что в ней не бывает односложных решений. Нельзя делать выводы из внешних проявлений каких-либо поступков людей. Мы часто не знаем причины, толкнувшей человека на тот или иной шаг. Понимаешь?

      Он смотрел в серо-голубые глаза сына. Тот молчал.

      — Я хотел бы, чтобы ты знал Марк. Я всегда любил тебя и буду любить. И что бы ни произошло со мной, я бы хотел, чтобы ты помнил этот день.

      Кажется, мальчик начал все понимать. Он кивнул головой.

      — У тебя есть другая женщина? — вдруг спросил Марк. — Ты хочешь уехать к ней?

      — Нет, — поморщился Кемаль, — не это. У меня, конечно, есть женщина, но я не собираюсь на ней жениться. Это совсем другое, Марк.

      — Ты ее любишь, — словно осознание какой-то надвигающейся беды сделало мальчика взрослее.

      — Женщина тут ни при чем, — упрямо возразил Кемаль, — я улетаю по своим личным делам в Европу. Просто я думаю, что через некоторое время ты вдруг узнаешь нечто невероятное о своем отце. Или тебе начнут рассказывать обо мне гадости.

      —Кто?

      — Я пока не знаю, кто. Но кто-нибудь обязательно найдется. И поэтому я хочу попросить тебя помнить наш сегодняшний разговор.

      Марк смотрел на водопад и молчал.

      — Договорились? — наконец спросил отец. Мальчик кивнул.

      — И помни, что бы ни случилось, я тебя люблю, — добавил Кемаль, — я тебя всегда буду очень любить.

      И вдруг, неожиданно для себя, он крепко обнял сына и поцеловал. Мальчик, в свою очередь, обнял отца за шею и прошептал, словно стесняясь подобной нежности:

      — Я тебя тоже люблю, папа. И буду всегда любить, что бы мне ни рассказывали.

      В город они возвратились под вечер. И уже в восьмом часу, погрузив чемоданы, поехали в аэропорт. Следовавшие по пятам за их машиной агенты ЦРУ были убеждены, что Кемаль поехал провожать сына, улетавшего в Бостон. Чемоданы были сданы, билеты зарегистрированы водителем Кемаля. И лишь когда он начал прощаться со своим юрисконсультом и сыном, сотрудники ЦРУ все поняли. Один бросился звонить в Лэнгли. А другой побежал брать билеты на этот рейс.

      «Черт возьми», — раздраженно подумал Кемаль. Получилось, что сына он использовал для отвода глаз, чтобы скрыть свой отъезд. Это было как-то особенно неприятно, словно он предавал этим мальчика.

      Рукопожатие с Питером Льюисом было особенно крепким. Юрисконсульт фирмы, взятый на работу еще в отсутствие самого Кемаля Аслана, был давним и проверенным связным советской разведки в Нью-Йорке. Понимавший состояние Кемаля, он крепко пожал ему руку и, глядя в глаза, сказал:

      —Удачи тебе!

      — Спасибо. И тебе тоже!

      Питер хотел сказать, очевидно, еще что-то, но в присутствии Марка не стал.

      В многолюдном аэропорту мальчик держался несколько скованно. Сказывалась свойственная этому возрасту некоторая неуверенность в себе. Отец подошел к нему, положил руку на плечо. Марк поднял голову.

      — Не забудешь, о чем мы говорили? — спросил Кемаль.

      Мальчик покачал головой.

      — Прощай! — Он нагнулся и осторожно поцеловал сына. Марк ответил легким прикосновением к его щеке. В аэропорту он, видимо, смущался. Марк вдруг достал из кармана свой любимый брелок с кроко-дильчиком и бросился к отцу. Питер попытался его удержать, но было поздно.

      — Возьми, — попросил сын, понявший гораздо больше из молчания отца, чем тот мог даже ему рассказать. Кемаль сжал брелок в руке, еще раз торопливо поцеловал сына и пошел, уже не оглядываясь.

      Один из сотрудников ЦРУ, успевший купить билет, прошмыгнул следом за ним. Двое других стояли у стойки регистрации. Только когда Юджин скрылся, Питер Льюис тяжело вздохнул, сделав незаметный знак стоявшим недалеко от сотрудников ЦРУ агентам КГБ. У него был категорический приказ обеспечить отправку Юджина в Европу. И обеспечить необходимую секретность. Он с радостью подумал, что Юджин выдержал и это последнее испытание. Иначе его мальчик мог попасть в автомобильную катастрофу, так и не доехав до Бостона. Такая была у них работа — героическая и нужная, грязная и подлая одновременно.

     

      Берлин. 24 января 1991 года

      В подъехавшем «Фольксвагене» кто-то сидел, и Евсеев, уже не оглядываясь по сторонам, быстро залез в автомобиль. На заднем сиденье находился генерал Сизов, как обычно, в штатском. Водителя, сидевшего впереди, майор не знал. Генерал не любил, когда его сотрудников узнают в лицо.

      Водитель резко повернул направо, двигаясь в сторону Западного Берлина. Генерал молчал, и Евсеев не решился прервать молчание, зная, что без разрешения Сизова нельзя говорить при посторонних. Они въехали в Западный Берлин, и дорога сразу изменилась, стала гораздо лучше. У одного из домов водитель остановил машину и, ни слова не говоря, просто вышел из автомобиля, направляясь к другому дому. Также молча генерал вышел из машины и пересел на место водителя. Они проехали еще минут десять, когда наконец генерал остановил машину и, не поворачивая головы, спросил:

      —Ну?

      — Все в порядке, — торопливо заговорил Евсеев, — мы сумели все уладить. Виктор Михайлович, мы договорились, мы смогли…

      — Перестаньте суетиться, — раздраженно заметил генерал, — мне нужно знать четко, что именно вы решили. Спокойнее. Говорите спокойнее.

      — Часть денег мы оформили как взносы наших офицеров и солдат. Кстати, взносы были действительно большие, около тридцати миллионов.

      — Да, — сказал спокойно Сизов, — кажется, наши офицеры народ не бедный.

      — В основном сдавали деньги штабисты и особисты. Много из интендантской службы. У полевых денег почти не было. Мы записали на их счет около пятидесяти миллионов.

      — Каким образом?

      — Списки останутся у нас. Им важна только общая сумма обмена.

      — Хорошо. Дальше.

      — Часть денег мы уничтожим здесь. Приплюсовав к нашим еще около ста миллионов. Мы работали всю ночь, больше денег просто нельзя оставлять.

      —Дальше.

      — Остальные полмиллиарда мы якобы отправляем в банки Грузии, Азербайджана и Украины. Нужен самолет, который сумеет сделать один рейс.

      — Со всеми есть договоренность?

      — В Баку и Тбилиси не было никаких проблем. Там все сразу поняли. В Киеве немного поартачились, но тоже все поняли.

      — Какой процент хотят?

      — С Украиной договорились на шесть. С Баку и Тбилиси на десять. Кавказцы всегда более жадные, чем хохлы.

      — Кто договаривался?

      — Наши люди в Москве, — удивился Евсеев.

      — Надеюсь, у вас хватило ума не звонить отсюда в Киев или Тбилиси?

      — Конечно, — даже обиделся Евсеев, — это все делают ребята в Москве. Вы ведь знаете.

      — Очень хорошо. Куда вы повезете деньги?

      — Конечно, в Москву. Просто из этих городов поступят сообщения, подтверждающие, что там уничтожены деньги на эти суммы. Как только они дают подтверждение. Госбанк СССР выделяет им деньги уже в новых купюрах.

      — Ясно. Сколько денег нужно отвезти в Москву?

      —- Пять процентов от двухсот миллионов и десять — от трехсот. Там договорились на двести и сто.

      —Итого сорок миллионов, — подвел общий итог генерал. — Да, кажется, ты прав, нужен специальный рейс. Сколько ящиков понадобится?

      —- Четыре, — ответил майор, — в каждом по десять миллионов старых рублей. Обратно мы привезем тридцать — тридцать пять ящиков с деньгами.

      — Почему? — нахмурился Сизов. — Я, кажется, чего-то не понимаю. Ты говоришь, что должен уничтожить пятьсот миллионов. За это мы платим комиссионные, скажем так, сорок миллионов.

      — Не уничтожить, — терпеливо напомнил Евсеев, — просто из банков других республик поступят завышенные сведения об уничтожении этих сумм денег. И мы заплатим за это свой процент.

      — Я это понял. Вы должны привезти четыреста шестьдесят миллионов рублей. Правильно?

      — Конечно.

      — Где же остальные деньги?

      — В этих ящиках, — терпеливо объяснил Евсеев.

      — Издеваешься? — холодно спросил генерал.

      — Нет, — снова забеспокоился майор, — просто мы увезем деньги старые, которые занимают много места. Физический объем гораздо больший, чем если бы это были новые деньги. Они просто гораздо плотнее и лучше упакованы.

      — Теперь понятно, — буркнул генерал. — Когда должен вылететь самолет?

      — Сегодня ночью или завтра. Но не позже завтрашнего дня.

      — Сегодня не успеем, — покачал головой Сизов, — давай лучше завтра. Утром самолет будет готов.

      — Кто со мной полетит?

      — Мы дадим охрану, — пообещал генерал, — я поговорю с руководством штаба. Но учти, все должно быть в строгой тайне. Кто еще знает об этой договоренности?

      —Генерал Матвеев.

      — Это понятно, — отмахнулся Сизов, — кто еще?

      — Мой заместитель — капитан Янчорас.

      — Ах, этот литовец, — вспомнив, нахмурился генерал, — я думаю, он последний литовец в нашей армии. Они ведь переводятся в свою суверенную республику, к этому сукину сыну Ландсбергису. Я правильно называю фамилию этого музыканта?

      — Капитан Янчорас родился в Сибири,— напомнил Евсеев.

      — Еще хуже, — махнул рукой Сизов, — ты возьмешь его с собой?

      — Нет, оставлю здесь. Он останется вместо меня в Берлине.

      — Возьми и его,— почти приказал Сизов,— один день ничего не решает, а нам всем спокойнее будет, что он не проболтается.

      — Но генерал Матвеев не разрешил.

      — А кто его спрашивает? Я ему позвоню, скажу, я попросил. Он мне не откажет.

      — Да, конечно, — согласился Евсеев.

      — Самолет завтра будет готов. Кроме вас, полетят еще несколько человек для охраны. Я договорюсь с Матвеевым. Кроме тебя и твоего литовца, никто не должен знать детали операции. Понимаешь?

      —Да.

      — В Москве вас встретит полковник Волков. Он вылетит туда сегодня для встречи с другим самолетом.

      — Понятно, — вздохнул Евсеев. Он боялся осо-биста Волкова не меньше, чем генерала Сизова. Но предпочитал об этом особенно не распространяться.

      — Теперь выходи из машины, — приказал Сизов, — и помни: из-за вашей с Матвеевым безалаберности мы потеряли сорок миллионов. Постарайся сделать так, чтобы мы не потеряли все остальные деньги. Ты меня понял?

      — Да, — Евсеев вылез из машины, где ему явно не хватало воздуха. Автомобиль почти сразу отъехал.

      Сизов ехал в Потсдам, где находилась его резиденция. Подъехав к зданию штаба, он кивнул в ответ на приветствие дежурного офицера и прошел в свой кабинет. На столе лежала срочная телефонограмма. Он прочитал ее и нахмурился.

      — Ратмиров, — громко позвал своего помощника. Помощник находился в соседней комнате и обычно слышал громкий голос генерала. Селектор связи не работал уже второй день, и местный связист все никак не мог его починить. Ратмиров был незаметным маленьким человечком с бесцветной внешностью и тихим вкрадчивым голосом. Генерал ценил его за изощренную изобретательность и острый ум.

      —Что это за телефонограмма? — спросил Сизов.

      — Сказали, что вы в курсе, — тихо ответил Ратмиров, — вам нужно быть в штабе в четыре часа.

      —Почему не сообщили мне сразу? —разозлился Сизов.

      — Я не знал, что это так важно, — пожал плечами Ратмиров,— решил, что приезжает очередной «Штирлиц».

      — Напрасно, — на Ратмирова Сизов никогда не обижался. Тот был слишком умен, чтобы не понимать состояния генерала и не злить его ненужными выпадами. Он, видимо, действительно не придавал этому визиту никакого значения. Если не помнить, что в Праге две недели назад был убит резидент КГБ, а сегодня он договаривался с Евсеевым насчет вывоза денег в Москву, то все было в порядке. Но он помнил и поэтому так нервно воспринял телефонограмму с просьбой прибыть в штаб группы войск, где предстояла встреча с приехавшим из Москвы эмиссаром.

      «Почему так неожиданно?» — подумал Сизов. Он достал из кармана пальто свой пистолет и положил его в ящик стола. Затем, подумав, снова достал и переложил в карман. «Почему так неожиданно? — снова подумал он. — Что могло произойти? Может, они узнали про Валентинова? Может, это просто трюк контрразведки? Или это тот самый эксперт из особой инспекции, про которого говорили?» Он пододвинул к себе телефон и позвонил Волкову. Тот снял трубку сам.

      — Это я, — сказал Сизов.

      — Да, — Волков сразу узнал его.

      — Ты вылетаешь сегодня в Москву?

      — Как договаривались.

      — Ты все помнишь?

      — Конечно. Все будет в порядке.

      — Слушай, тебя не вызывали сегодня в штаб армии? — спросил вдруг генерал.

      — Нет, — удивился Волков, — никто не вызывал.

      — Когда ты поедешь в аэропорт?

      — Через два часа.

      — До свидания, — Сизов положил трубку и снова задумался. Все же почему его так неожиданно вызывают в штаб армии? Если им стало что-то известно, тогда почему они отпускают Волкова? Или они хотят взять полковника в Москве? Не похоже. Лучше бы их свести вместе в Германии. Или это делается, чтобы его успокоить? Тоже не подходит. Зачем им его успокаивать? И потом, арестовывать его должны обязательно приехать из военной контрразведки. А Волков ничего не знает. Нет, тут случилось нечто исключительное.

      Он снова позвал помощника:

      —Ратмиров!

      Тот появился, как обычно, неожиданно и молча.

      — Поезжай в штаб армии, — приказал Сизов, — узнай, что там случилось. Ты меня понял? Почему так срочно вызывают?

      Ратмиров исчез почти сразу после того, как Сизов договорил последнее слово.

      Сизов сидел молча перед телефоном, затем, решительно подняв трубку ВЧ, позвонил генералу Матвееву.

      —Добрый день!

      — Здравствуйте, — у Матвеева, обычного взяточника и расхитителя, как всегда, портилось настроение, когда он слышал голос генерала ГРУ.

      — Завтра утром, говорят, ваши люди полетят в Москву, — напомнил Сизов, — это верно?

      — Да, — нерешительно сказал Матвеев.

      — Вы дадите им самолет?

      —Конечно.

      — И охрану?

      —Безусловно.

      — Сколько человек?

      — Я думаю, человек десять будет вполне достаточно. Их в Москве встретят.

      — У меня просьба. Пусть с майором Евсеевым полетит капитан Янчорас.

      — Но он мне понадобится здесь.

      — Тем не менее я прошу, чтобы он полетел вместе с майором. Так надежнее.

      — Ничего не понимаю, — пробормотал Матвеев, — но раз вы говорите, пусть летит.

      — Спасибо, — Сизов все-таки не удержался, — вас позвали сегодня в штаб армии?

      — Нет, — удивился Матвеев, — меня — нет. Командующий вызвал всего нескольких человек.

      — Откуда вы знаете?

      Обычно по этому телефону прослушивание исключалось. Если не считать, конечно, что вполне легально могли слушать разговоры сами сотрудники КГБ и ГРУ. Но это только в исключительных случаях. А в Германии этим обычно занимались либо сотрудники Волкова, либо люди самого Сизова. Но никто более. КГБ предпочитало не вмешиваться в дела военных, тем более в Германии.

      — Я сидел у командующего, — ответил Матвеев, — приглашают только нескольких человек. Вас и двоих заместителей. Больше никого не будет.

      — Понятно. А почему, не знаете?

      — Конечно, знаю. А вам разве не сообщили?

      — Нет, просто прислали какую-то непонятную телефонограмму.

      — Как обычно, — в сердцах сказал Матвеев, — эти штабисты совсем разучились работать, просто разленились.

      — Так что там случилось? — уже не сдерживаясь, прошипел Сизов.

      — Приезжает ваш коллега с Лубянки, — сказал, удивившись, генерал, — я думал, вам сообщили.

      — Понятно, — он уже собирался класть трубку, но неожиданно даже для самого себя вдруг спросил: — А они сказали, кто именно приезжает?

      — Да, — ответил Матвеев, — кажется, Дроздов. Алло, вы меня слышите?

      Сизов осторожно положил трубку и закрыл глаза. Генерал Дроздов был руководителем специального управления ПТУ КГБ СССР. В его компетенцию вполне могло входить расследование убийства Валентинова. Ведь он курировал всех нелегалов и занимался специальными операциями за рубежом. Сизов опустил голову: неужели он так глупо провалился?

     

      Москва. 24 января 1991 года

      После отъезда Дроздова и Сапина он как-то успокоился. Как будто их отъезд мог гарантировать успех всей операции. Крючков болезненно относился к любым провалам своих разведчиков, как, впрочем, и любой другой руководитель спецслужбы во всем мире. Но если у другого еще могли быть какие-нибудь интересы и хобби или просто увлечения, то у председателя КГБ не было ничего, кроме работы. Ей он отдавал целиком всего себя и не мыслил другой жизни, кроме такой. Он был добросовестным служакой в самом лучшем смысле этого слова.

      Теперь, обдумывая детали операции, о которой доложил ему утром Шебаршин, он в который раз остро осознал как тяжело будет Юджину в Германии. Ему придется не просто уходить от американцев, уже знающих, кто он такой, но и выйти на негодяев, которые убрали Валентинова. Никогда, ни у одного резидента, возвращающегося с Запада, не было столь трудного возвращения. И Крючков, сознавая это, в который раз спрашивал себя — все ли они правильно сделали, решив поручить именно Юджину столь трудную задачу по проверке резидентуры Валентинова?

      Как профессионал он хорошо понимал необычность ситуации, когда нельзя было подобрать лучшей кандидатуры, чем Юджин, — человек с многолетним стажем пребывания на Западе, который к тому же обладает сложившейся биографией и свободными капиталами. Но все равно он волновался.

      С Германией у Крючкова были связаны самые тягостные и самые сложные воспоминания. Подчиняясь указанию Кремля, он не активизировал свою агентуру в те дни, когда рушилась берлинская стена, когда тысячи отчаявшихся немецких коммунистов не понимали, почему это происходит, и бомбардировали советское посольство просьбами о помощи. Он не докладывал Горбачеву об этих просьбах, о настроениях в маленьких городах и селениях Германии. Это противоречило бы основной линии Генерального секретаря, а Крючков не хотел и не мог идти против мнения Генсека, ставшего к этому времени и Президентом СССР.

      Он хорошо помнил весну прошлого года. Тогда в Политбюро сложилась ситуация явно не в пользу Крючкова. Ни он, ни Язов не хотели идти против Горбачева. Воспитывавшиеся десятилетиями при Советской власти, добившиеся высших постов в КГБ и армии за счет многолетней службы, привыкшие слепо повиноваться и исполнять указания партии, они не могли даже подумать, что Генеральный секретарь ЦК КПСС, олицетворявший для них саму партию, ее мудрость и разум, может ошибаться, может не разобраться в ситуации. Это было для них отрицанием основного закона жизни.

      А самому Михаилу Горбачеву по-прежнему кружили голову заголовки статей в западных газетах и журналах, в один голос называющих его «человеком года», «настоящим демократом», «человеком, изменившим историю двадцатого века», «реформатором социализма с человеческим лицом» и, как апофеоз пошлости, — «лучшим немцем». Воистину для молодого человека, чья семья оказалась на территории фашистской оккупации во время войны, не могло быть лучшего титула. Рядом были всегда два верных советчика — Яковлев и Шеварднадзе. Как они тогда убедительно говорили о «примате нового мышления»! Уже тогда Крючков знал, отлично знал — немцы готовы дать за свое объединение гораздо большую цену.

      Оставшиеся со времен Хонеккера немецкие разведчики исправно доносили в КГБ, что Коль готов идти на любые уступки. Он даже согласен на нейтралитет его страны и выход из НАТО как крайний вариант соглашения с Горбачевым. Он согласен не размещать войска НАТО на Восточной территории Германии. Канцлер был согласен на все. Но осторожный Геншер, его заместитель и самый многоопытный политик Германии, словно предчувствующий дальнейшее развитие ситуации, просил только одного — не спешить, не торопиться с предложением своих условий. Для Геншера не было секретом, что против объединения Германии существуют очень серьезные возражения, и не только в Советском Союзе. Самым решительным противником этого объединения, этого «слишком быстрого процесса» была «железная леди» Великобритании Маргарет Тэтчер. Да и президент Франции Миттеран несколько колебался, понимая, что отныне не его страна будет играть главную роль в объединенной Европе.

      Сообщения приходили регулярно, и Крючков знал их гораздо лучше всех остальных членов Политбюро. Но даже его осторожные доклады раздражали Горбачева. Сильно раздражали. Они мешали проводить в жизнь основную линию, которую он считал единственно правильной.

      Тогда, весной девяностого года, Коль и его делегация прилетели в курортный Архыз, в Грузию, чтобы окончательно договориться по столь важному для них вопросу. Даже Геншер сомневался, что они сумеют выторговать лучшие условия объединения. Даже он, столь искушенный в политике человек, как впрочем, и все остальные члены делегации, прилетевшие с канцлером Колем, по-прежнему не верил в решимость Горбачева пойти на объединение их страны. Коль готов был согласиться уже на любые условия, зная, насколько сильно сопротивляется объединению его страны Маргарет Тэтчер. И как много в Европе сомневающихся в том, что новая объединенная Германия, с ее чудовищным потенциалом, станет миролюбивой и демократической страной, согласной и дальше оставаться в единой европейской семье. Он все это знал. Но произошло чудо. Горбачев согласился на все. Они с Шеварднадзе согласились взять всего четырнадцать миллиардов марок, согласились на быстрый вывод всей Западной группы войск, согласились на членство Германии в НАТО. Они согласились практически на все!

      Обезумевшие от радости Коль и члены его делегации не спали всю ночь. Крючкову исправно докладывали о криках радости, коими оглашалась резиденция немцев до самого утра. Забыв об элементарной осторожности, забыв, что находятся на территории другой страны, немцы ликовали до утра. Это было не просто чудо. Это было гораздо большее, на что могли рассчитывать сами немцы. Даже Геншер позже в своих воспоминаниях признается, что столь откровенная уступчивость Горбачева и Шеварднадзе приятно удивила их всех. А Генсек и его министр иностранных дел вернулись в Москву с чувством выполненного долга.

      Позже маршал Ахромеев расскажет Крючкову, под Каким нажимом Горбачева и Шеварднадзе принималось решение о скорейшем выводе советских войск, как протестовал командующий Западной группой войск генерал армии Беликов, как робко пытался возражать Моисеев, как злился Язов. Но они ничего не могли сделать. Опозоренная тбилисскими и бакинскими событиями армия, которую втягивали каждый раз в позорные противостояния с народом, не могла сопротивляться такому прессингу высших должностных лиц государства.

      Именно тогда, в те весенние дни, Крючков впервые почувствовал, нет, он еще не понял, просто почувствовал, что происходит нечто невразумительное, не совсем правильное, не поддающееся логике и той инерции движения, в которую он верил.

      Чебриков и Лигачев, не любившие Шеварднадзе, к тому времени уже не обладали той реальной силой, с помощью которой можно было строить какие-то планы. Из Политбюро последовательно удалялись любые, самые яркие, самые сильные личности, способные в нужный момент восстать против Горбачева. Но Яковлев и Шеварднадзе оставались. Крючков, лояльно относившийся к министру иностранных дел до объединения Германии, вдруг понял, что их внешняя политика не просто «примат нового мышления», а нечто другое, невразумительное и шаткое. Тогда КГБ начал разработку и против самого Александра Яковлева, ставшего при Горбачеве его «идеологическим Сусловым», только с противоположным знаком. Конечно, самого Яковлева КГБ не мог контролировать. На это не мог дать согласие даже Крючков. Член Политбюро ЦК КПСС был вне компетенции его сотрудников. Но связи, разговоры, сотрудники Яковлева — все это теперь было под жестким и четким контролем сотрудников КГБ. Примерно такую же политику Крючков начал проводить и по отношению к Шеварднадзе, разрешив даже установить прослушивающую аппаратуру у Теймураза Степанова, ближайшего помощника Шеварднадзе.

      Министр иностранных дел оказался трудным орешком. Он, очевидно, понял, что кольцо вокруг него сжимается, и сам выступил с просьбой о своей отставке. Провал в Европе был настолько очевидным и оглушительным, что не принять отставку Шеварднадзе Горбачев уже не мог. Именно тогда он и поручил Крючкову разработать вариант введения чрезвычайного положения в стране на всякий случай. И председатель КГБ вдруг с радостью почувствовал, что может обрести союзника в лице самого президента.

      Теперь, ожидая известий из Германии, он снова и снова вспоминал все перипетии объединения этой страны. И снова волновался за Юджина, сознавая, как трудно ему придется. В этот момент вошедший офицер доложил, что к нему приехал Шебаршин.

      — Да-да, — быстро сказал Крючков, вставая. Он обрадовался этому визиту, еще не зная, что скажет начальник советской разведки.

      Шебаршин вошел.

      — Владимир Александрович, — с порога заявил начальник ПТУ, — мы получили сообщение из Болгарии. Сотрудникам ЦРУ удалось достать фотографию настоящего Кемаля Аслана. Мы не сумели их остановить.

      Крючков опустился в кресло. И снова вспомнил тот вечер в Архызе, когда так радовались немцы. Или они уже предвидели все остальное?

     

      Берлин. 24 января 1991 года (продолжение)

      Сотрудники ГРУ очень не любили работников КГБ, считая последних почти наследниками Берии и Ежова, высокомерными и заносчивыми. В свою очередь, профессионалы КГБ платили ГРУ той же монетой, считая военных разведчиков слишком самостоятельными и наглыми. Практически в огромной стране только такая организация, как ГРУ, не подчинялась и не входила в структуру КГБ. Зачастую аналитические отделы КГБ лучше знали, чем занимаются в ЦРУ, и не знали конкретных направлений работы Главного разведывательного управления. И хотя по статусу председатель КГБ, особенно такой, как Андропов, входил в состав высшего руководства страны, а о руководителе ГРУ не знали многие даже в Генеральном штабе или в аппарате Министерства обороны, тем не менее военные разведчики много раз доказывали, что едят хлеб не зря и приносят довольно ощутимую пользу своему государству. Правда, при этом часть информации по взаимной договоренности они должны были передавать в КГБ, где и готовились аналитические справки для членов Политбюро ЦК КПСС.

      Считалось, что военные разведчики этого сами сделать не смогут, что вызывало еще большую напряженность и недоверие в обеих организациях. Формально ГРУ также имело своего, не менее влиятельного человека в Политбюро. В годы застоя это был маршал Устинов, министр обороны СССР. Если учесть, что между Андроповым и Устиновым было нечто похожее на дружбу, то соперничество КГБ и ГРУ не выливалось в открытые столкновения, которые начали происходить после того, как сняли Соколова и убрали из КГБ Чебрикова. И хотя Крючков и Язов делали все, чтобы наладить прежние «мирные отношения», неприязнь сотрудников КГБ и ГРУ была слишком очевидна, чтобы ее можно было скрывать.

      Генерал Сизов приехал к командующему в некотором смятении. Он знал, чем занимался в КГБ генерал Дроздов, и срочный визит сюда этого генерала госбезопасности не предвещал, по его мнению, ничего хорошего. Войдя в кабинет командующего Беликова, он еще больше помрачнел. За столом сидел генерал Матвеев, тот самый, который должен был отправить самолет с деньгами завтра в Москву. Напротив него сидели генерал Дроздов и полковник Макеев, резидент КГБ в Берлине, у которого были давние неприязненные отношения с Сизовым.

      — Заходите, — разрешил Беликов, — это генерал Сизов из ГРУ, — пояснил он, — обращаясь к Дроздову. Тот кивнул.

      — Кажется, мы знакомы.

      — Да, — сдержанно подтвердил Сизов, — знакомы.

      В отличие от генерала Сизова командующий Западной группой войск генерал Беликов был фронтовым офицером и не делил сотрудников спецслужб на КГБ и ГРУ. Как и все армейские офицеры, он немного настороженно относился к любым разведчикам и контрразведчикам, ко всяким представителям спецслужб, но как настоящий военный он четко сознавал значение этих служб и всегда старался поддерживать с ними рабочие отношения.

      —Что-нибудь произошло? — спросил Сизов, кивком головы здороваясь с Макеевым и протягивая руку Беликову. Только затем он протянул руку Матвееву и наконец поздоровался с Дроздовым. Тот усмехнулся, заметив, как Сизов не стал здороваться с младшим по званию Макеевым. Сизов сел рядом с Матвеевым, словно заранее подчеркивая, что представляет здесь корпоративные армейские связи.

      — Мы ждем генерала Дранникова, — сухо подтвердил Беликов. Ему не понравилось, что Сизов не стал здороваться с Макеевым. Через минуту вошел и генерал Дранников. Это был руководитель Волкова, и вся информация с мест в конечном итоге концентрировалась у него. Дранников был честным и порядочным офицером, чем немало раздражал и некоторых своих подчиненных, и самого Сизова, считавшего, что время бессребреников давно прошло. Дранников поочередно пожал всем руки, в том числе и полковнику Макееву, и, словно случайно, сел рядом с прилетевшим из Москвы Дроздовым.

      — Кажется, все в сборе, — подвел итоги Беликов, — слово имеет товарищ Дроздов.

      Он, как и все остальные, прекрасно знал, кем является прилетевший и какое звание имеет. Но по договоренности с Макеевым представлял одетого в штатский костюм Дроздова лишь как товарища, прилетевшего из Москвы.

      Дроздов осмотрел всех присутствующих и начал говорить тихим, спокойным голосом.

      — Несколько дней назад в Праге был убит резидент Комитета государственной безопасности полковник Валентинов. Он был нашим представителем в Германии, где действовал со специальным заданием.

      Сизов молчал. «Неужели им что-то известно?» — думал он, ничем не выдавая своего волнения.

      — Расследование обстоятельств гибели Валентинова ничего не дало. Пражские детективы так и не смогли выйти на след убийцы, понять — почему и кто совершил это загадочное преступление. — Беликов нахмурился. Он единственный был не совсем в курсе этого дела. У него и без того хватало проблем, особенно с авиационными частями. Канцлер Коль настаивал, чтобы их выводили первыми. Немцы к началу девяносто первого года уже считали вправе диктовать, когда и что полагается выводить из Германии. На одну из особенно настойчивых просьб удалить раньше времени авиацию из-под Берлина Беликов мрачно напомнил, что когда они входили в Берлин в сорок пятом, то не спрашивали ни у кого разрешения. После этого немцы перестали с ним общаться так тесно и начали осторожный зондаж самого Горбачева, чтобы со временем убрать столь строптивого командующего.

      — Мы считаем, что это преступление было совершено в связи с расследованием, которое проводил Полковник Валентинов в Восточной Германии, — продолжал спокойным голосом Дроздов. — Учитывая, что секретность его поездки была абсолютной, мы приняли решение начать проверку всей линии, по которой могли идти сообщения Валентинова.

      Дранников тяжело вздохнул. В первую очередь это должно касаться его людей. Убит прибывший из Москвы резидент КГБ, а они ничего об этом не знают. И хотя Валентинов убит в Праге, тем не менее вполне очевидно, что нити расследования должны привести сюда, в Германию. А вот генерал Матвеев, сидевший рядом с Сизовым, явно волновался. Он ничего не знал об убийстве полковника КГБ, но вдруг подумал, что устранение резидента, прибывшего из Москвы, могло произойти только с согласия самого Сизова. И несколько опасливо посмотрел на сидевшего рядом генерала.

      — Валентинов сообщил нашему связному перед самой своей смертью, что имеет документы, которые могут прояснить многие обстоятельства. В том числе и по хищениям в Восточной Германии, — продолжал Дроздов.

      Вот теперь Матвеев явно испугался. Он даже вздрогнул, посмотрев на Сизова. Неужели они посмели убрать полковника КГБ? На Сизова это очень похоже. Матвеев всегда боялся этого человека.

      — Мы считаем, что должны начать комплексную проверку и выяснить, какие документы имел в виду погибший резидент, — закончил Дроздов.

      — Документов не нашли? — нагло спросил, чуть улыбаясь, Сизов.

      — Представьте, нет. Не нашли.

      — Это плохо, — он смотрел в глаза Дроздову, — может, убийцы унесли эти бумаги с собой? Дроздов выдержал его взгляд.

      — Он сказал, что бумаги спрятаны в надежном месте. Их с ним не было, — ответил генерал КГБ.

      — Как это важно, — Сизов все-таки первым отвел глаза, — теперь мы будем знать, что именно нам искать.

      — Мы постараемся найти все бумаги. Кроме того, — вдруг сказал Дроздов, — через три дня из Москвы прилетит комиссия по проверке финансовой деятельности группы войск. Я думаю, генерал Матвеев поможет ревизорам разобраться в его хозяйстве. Нам важно знать, что именно имел в виду убитый резидент. Это ни в коем случае не знак недоверия ко всей Западной группе войск. С одной стороны, это очевидная плановая проверка, а с другой — необходимое уточнение некоторых деталей, чтобы несколько сузить нужный нам круг поисков преступников.

      Генерал Матвеев явно смутился. Он так смутился, что генералу Сизову, сидевшему рядом, пришлось наступить ему на ногу и громко сказать:

      — Это правильно. Нужно проверить все досконально. Особенно сейчас это легко сделать, когда все деньги начали менять.

      Матвеев изумленно уставился на него, не понимая, о чем говорит генерал. Ведь Евсеев убеждал, что успел все рассказать Сизову. А тот вдруг так легко идет на эту проверку.

      — Да, конечно, — согласился Дроздов, — именно сейчас все будет легче проверить. Чтобы раз и навсегда положить конец всяким разговорам о хищении имущества в Западной группе войск. Наши газеты уже соревнуются друг с другом, кто больнее и сильнее ударит по армии.

      — Давно пора это кончать, — не сдержавшись, стукнул кулаком по столу Беликов.

      — Это уже вне пределов моей компетенции, — заметил Дроздов.

      — Мы окажем вам помощь, — кивнул Дранни-ков, — у нас ведущий специалист, мой заместитель полковник Волков, вылетел сегодня в Москву. Он вернется завтра вечером, и мы сумеем продумать план мероприятий по оказанию вам нужной помощи.

      — Большое спасибо,— вежливо поблагодарил Дроздов, — у вас ведь гораздо больше возможностей, чем у наших товарищей.

      Макеев не стал возражать, но по его недовольному виду все поняли, что и у полковника имеется неплохая сеть своих личных осведомителей. Просто в армию он обычно не лез. Это была епархия военной контрразведки, которую здесь представлял генерал Дранников.

      Сизов понял, что отмолчаться не удастся.

      — Мы готовы также подключиться, — глухо сообщил он, — если чем-то сумеем помочь, — всегда готовы. Но у нас нет никаких сведений по убийству полковника Валентинова. Если бы таковые имелись, мы бы их давно передали в службу полковника Макеева.

      — Не сомневаюсь,— очень серьезно сказал Дроздов.

      — У вас все? — спросил Беликов.

      — Да, — подтвердил приехавший гость.

      — Значит, так, — громким голосом подвел итог командующий, — я получил устное указание министра обороны оказать приехавшим всяческую помощь. Подчеркиваю — всяческую. Генералов Сизова и Дранникова прошу задействовать свои службы для успешного расследования обстоятельств смерти резидента КГБ. Генерала Матвеева прошу подготовить свои службы и отделы к организации проверки любого объекта, на который будет указано прибывшими из Москвы гостями. Никаких ограничений быть не должно. У товарищей наверняка будет допуск.

      — Разумеется, — подтвердил Дроздов.

      — Теперь насчет финансовой отчетности. Кто у вас занимается финансами? — спросил Беликов у Матвеева.

      — Начальник отдела майор Евсеев, товарищ командующий, — четко, по-военному ответил уже несколько пришедший в себя генерал Матвеев.

      — Где он сейчас?

      — Улетает утром с деньгами в Москву, товарищ командующий. В связи с обменом денег.

      — Когда прибудет?

      —Завтра.

      — Хорошо. Скажите, чтобы подготовил всю документацию. Приехавшие ревизоры наверняка захотят все посмотреть.

      — Я думаю, не все, — вмешался Дроздов, — только выборочно.

      — Для этого и нужно все подготовить, — кивнул Беликов. — Все свободны.

      Сизов и Матвеев вышел первыми. И вместе спустились вниз, выходя на улицу, так ничего и не сказав друг другу

      — Виктор Михайлович, — громко попросил Матвеев, — может, я поеду на вашей машине? Я хочу послать своего адъютанта к майору Евсееву.

      Сизов молча кивнул.

      Оба генерала сели в машину, и водитель Сизова плавно отъехал от штаба.

      — Что ты про все это думаешь? — нервно спросил Матвеев. Сизов молча показал на своего водителя. Он доверял этому прапорщику, но есть вещи, которые лучше не обсуждать даже в присутствии тех, кому доверяешь. «Предают только свои», — любил повторять Сизов. На людях и по телефону они всегда обращались только на «вы», подчеркивая некоторую отстраненность друг от друга.

      Ему шел уже пятый десяток, но это был высокий, красивый хорошо одевающийся мужчина, с всегда уложенными и коротко подстрижеными волосами, едва тронутыми сединой. Резкие волевые черты лица делали его привлекательным для женщин. Сейчас Сизов показал на водителя жестом, попросив Матвеева замолчать.

      — Коля, — попросил он водителя, — давай к парку Сан-Суси.

      Водитель кивнул головой. Он знал, что генерал любил гулять в этом парке. Через пятнадцать минут они были на месте. Генералы вышли из машины и пошли к фонтанам. Редкие прохожие с удивлением смотрели на генеральскую форму Матвеева, спешившего за Сизовым. Только когда они отошли достаточно от машины, Виктор Михайлович молча процедил:

      — Главное — не суетиться понапрасну, генерал.

      — Тебе легко говорить, — возразил Матвеев, — а начнется проверка, и меня сразу схватят за жопу. Сизов поморщился.

      — Еще ничего нет, а ты уже наложил в штаны.

      — Иди ты к черту! — разозлился Матвеев. — Я знаю, как они проверяют. Приедет целый полк проверяющих, и все до винтика подсчитают. А у нас твоих неучтенных денег несколько сот миллионов.

      — Это ты сам виноват, — заметил Сизов, — я тебя предупреждал, что будет реформа. А ты со своим умником Евсеевым все отмахивался. Считали, что я паникую. Так вам и надо.

      — Я скажу, чтобы он не привозил сюда денег, — запаниковал отчаявшийся Матвеев, — любая проверка выявит такое количество.

      — С ума сошел? — раздувая ноздри от бешенства, спросил Сизов. — Это твои деньги, что ли? Комиссия, может, их и не найдет. А до нас с тобой быстро доберутся. И вот тогда ты действительно останешься без своей задницы.

      — А тебе ничего не будет? — с вызовом спросил Матвеев.

      — И мне будет нехорошо, — признал Сизов, — поэтому давай не паниковать, а что-нибудь придумывать.

      — Каким образом? — плачущим голосом спросил Матвеев. — Ты хоть представляешь себе, что это такое? Такой объем? Куда я их дену, все эти ящики с деньгами? Да и на счет какой-нибудь не успею зачислить. Просто никто не примет.

      — Какой счет? — не понял Сизов.

      — На банковский счет, -— пояснил Матвеев, — здесь, в Германии, их только мы можем принять. Или какая-нибудь фирма, торгующая с нами, которой нужно такое количество новых советских денег.

      — Торгующая с нами? — задумчиво переспросил Сизов. — Кажется, я знаю такую фирму. Который час?

      — Уже половина шестого.

      — Мне нужно будет срочно связаться с Волковым, — решил Сизов, — возможно, я сумею найти такую фирму.

      — А Волков действительно улетел в Москву?

      — Конечно. Я его послал туда заранее, встретить твоих людей. Он должен был прилететь с ними. Теперь нужно решить, куда пойдут эти деньги. А вместо них на счет в банке будет зачислена валюта в немецких марках. Такой вариант подходит?

      — Только не в немецкий банк, — попросил Матвеев, — в любую другую страну пусть переводят.

      — Это мы решим, — отмахнулся Сизов, — значит, самолет должен прилететь с деньгами обратно в Берлин. Но сами деньги не должны вернуться к вам. Верно?

      — Все правильно.

      — Хорошо, генерал. Мы что-нибудь придумаем. У нас, кажется, есть такая фирма, которой очень понадобятся советские деньги. И в большом количестве, — повторил он.

      — Виктор, — вдруг спросил Матвеев, — я хотел у тебя узнать. Это очень серьезно…

      — Что-нибудь еще? — насторожился Сизов.

      — Как погиб Валентинов?

      — Откуда я знаю? Ты ведь слышал, что сказал наш гость. Его убили в Праге.

      — Ваши ребята тут ни при чем?

      — Да ты что! — почти искренне возмутился Сизов. — Разве мы пошли бы на такое?

      — Ладно, — махнул рукой Матвеев, — считай, что я тебя ни о чем не спрашивал.

      Они повернулись и пошли к машине. Сизов подумал, что впереди у него будет долгая ночь.

     

      Лэнгли. 25 января 1991 года

      В кабинете у Эшби на этот раз собрались все — сам хозяин кабинета, руководитель советского отдела Милт Берден, прилетевшие Уильям Тернер и его напарник Томас Райт и Арт Бэннон. Ждали заключения экспертизы, которая должна была определить идентичность нынешнего Кемаля Аслана тому, прежнему, до того, как этот бывший гражданин Америки попал в катастрофу. Но уже по предварительным результатам было ясно, что фотография и нынешний Кемаль Аслан имеют мало общего. И из этого нужно было исходить, обсуждая вопрос, что делать с агентом КГБ.

      Милт, сидевший за столом напротив Тернера, слушал его рассказ о необыкновенных приключениях в Болгарии и молча усмехался. И эта молчаливая усмешка больше всего остального злила Тернера, словно Берден заранее знал все» что скажет Тернер.

      Эшби внимательно выслушал отчет Тернера, задал несколько вопросов и удовлетворенно кивнул головой. Затем почти торжествующе обвел взглядом всех присутствующих.

      — Я гоняюсь за этим агентом русских уже много лет, — заметил Эшби, — и, кажется, наконец нам кое-что удалось. Мой старый знакомый в ФБР Томас Кэ-веноу будет доволен, услышав о нашей находке.

      — Нужно было делать ее раньше, — вздохнул Берден.

      —Что вы хотите сказать? —насторожился Эшби. Берден взглянул на часы.

      — Самолет с нашим подопечным уже приземлился в Германии, в Мюнхене. Три часа назад. Сейчас мистер Кемаль Аслан сидит в поезде, который направляется в Берлин.

      Наступило молчание.

      — Откуда вы это знаете? — нервно дернулся Эшби. — Почему мне ничего не известно?

      —Я сам узнал об этом только вчера ночью, когда Кемаль Аслан, провожавший сына в аэропорту, вдруг улетел раньше него в Мюнхен.

      — В какой Мюнхен? — не мог понять Эшби. — Почему мне не сообщили?

      — Информация поступила поздно ночью, а вас в это время не было. Мне передали, что вы ночью вылетели в Нью-Йорк.

      — Да, — кивнул Эшби, — меня не было в городе.

      Тернер с досады закусил нижнюю губу. Все их усилия оказались напрасны. Советский разведчик успел бежать, почувствовав, очевидно, что круг смыкается.

      — А мы сидим здесь и теряем время, слушая сообщение Тернера, — в сердцах заметил Бэннон.

      — Нет, — спокойно возразил Берден, — мы не теряем время.

      —Что вы хотите этим сказать? — спросил Эшби.

      — Во-первых, Кемаль Аслан не может так просто убежать. Даже если он советский разведчик. Это просто не тот случай. Он руководитель крупного концерна, с ним связаны десятки компаний, на его счету миллионы долларов. Как вы считаете, КГБ захочет терять эти деньги?

      Эшби улыбнулся.

      — Это интересно, продолжайте дальше.

      — Во-вторых, он полетел по делу, так как мы сумели записать беседу Кемаля с его юристом. Кстати, к этому юристу тоже стоит присмотреться.

      — У нас на него ничего нет, — возразил Бэннон.

      — Я просто излагаю свое мнение, — продолжал руководитель советского отдела. — По моим расчетам, ему нужно минимум два-три дня пребывания на Западе, чтобы успеть каким-то образом спасти большую часть денег и перевести их в банки нейтральных стран на подставные счета.

      — Может, он уже это сделал? — спросил Бэннон. Он не любил мудрого Бердена и никогда этого особенно не скрывал.

      — Нет, — возразил Милт, — мои люди достаточно четко контролируют прохождение всех банковских счетов Кемаля Аслана.

      —Не отвлекайтесь,—попросил Эшби.

      — В-третьих, если он хотел бежать, что ему мешало просто взять билет в Москву? Или даже в Берлин, где стоят советские войска? Почему, если он летит в Германию, он летит именно в Мюнхен? — спросил Берден; — Мне кажется, русские решили начать какую-то непонятную нам игру.

      Тернер внимательно слушал. В отличие от Бэннона он уважал и признавал превосходство Бердена в знании психологии советских людей.

      — Я не сомневаюсь, что КГБ сумел вычислить, что именно передали супруги Костандиновы мистеру Тернеру. А раз сумели вычислить, то их естественная реакция — немедленный отзыв своего агента. Вместо этого они отправляют агента в Мюнхен. Кстати, ему никто не звонил, кроме его юрисконсульта. Вот почему я прошу мистера Бэннона обратить на него самое пристальное внимание. И, наконец, сегодня он выехал в Берлин. Я спрашиваю, почему такой непонятный маршрут? Из Мюнхена на поезде в Берлин. И вынужден признать, что пока не знаю ответа на этот вопрос. Но не сомневаюсь, что он принимает участие в какой-то очень сложной комбинации, и в расчет, очевидно, принята и наша реакция на полученную фотографию.

      — Вы хотите сказать, что КГБ специально держит его в пределах нашего внимания, чтобы провести какую-то операцию? — понял Эшби.

      — В этом я убежден. И, наконец, самое важное —-вчера в Берлин прилетел генерал Дроздов. Это тот самый генерал, который четыре года возглавлял резидентуру советской разведки в Нью-Йорке*( Генерал Дроздов Юрий Иванович был резидентом КГБ в Нью-Йорке с 1975 по 1979 год. (Прим. авт.)). Наш агент сидит в аэропорту Восточного Берлина и фиксирует всех проходящих через ВИЛ пассажиров. Я думаю, генерал Дроздов не стал бы просто так лететь в Берлин.

      — Интересная информация,— нахмурился Эшби, — надеюсь, ваши агенты сопровождают мистера Кемаля Аслана в его поездке в Берлин.

      — Конечно. Они встретили его в Мюнхене и теперь едут вместе с ним в Берлин. Но я опять повторяю свой вопрос — к чему такой сложный маршрут? Почему в Берлин прилетел генерал Дроздов? Какую операцию решили провести на этот раз русские? Почему они просто не отзывают своего агента? Только из-за денег? Или кроме денег имеются и другие мотивы? Тогда какие? Думаю, здесь есть и еще какой-то неизвестный нам, не учтенный нами фактор.

      Тернер тихо сказал сидевшему рядом Райту:

      — Кажется, нам придется снова лететь в Европу.

      — Что вы предлагаете? — спросил Эшби. Как опытный профессионал он понял, что Берден драв. Милт слишком долго занимался советской разведкой, чтобы ошибаться.

      — Во-первых, по-прежнему вести мистера Кемаля Аслана. Во-вторых, под любым предлогом начать проверку активов и акций его компаний, заморозив на два-три дня продвижение его денег по различным счетам. Конечно, не по текущим, платежи остановить нельзя, но по основным средствам проконтролировать, куда именно они идут, мы сумеем. И наконец, мне кажется самым важным наше присутствие в Германии. Мы должны на месте постараться понять, какую игру ведет руководство ПГУ. Поэтому прошу вашего разрешения вылететь в Берлин.

      — Согласен, — сразу ответил Эшби, — кого думаете с собой взять?

      — Тернера и Райта, — показал на сидевших рядом с ним сотрудников ЦРУ Милт Берден, — я не люблю, когда об операции знает слишком много людей. В таких случаях всегда возможна утечка информации. Которая, кстати, у нас уже есть.

      Эшби нахмурился. Несмотря на все проверки, ничего конкретного установить не удавалось. А провалы следовали один за другим. Особенно в Советском Союзе, где непостижимым образом проваливались самые лучшие агенты, самые проверенные сотрудники. Несмотря на все усилия внутренней контрразведки ЦРУ, несмотря на личные усилия самого Александра Эшби, найти «крота» в ЦРУ так и не удавалось. И это была самая большая проблема мистера Эшби и всего руководства ЦРУ.

      — Кто будет вести разработку этого агента здесь, на месте? — спросил Эшби.

      —Я думаю, Эймс, — подумав, ответил Берден, — он самый опытный сотрудник нашего отдела.

      Олдридж Эймс был не просто ведущим сотрудником советского отдела ЦРУ. Он был кадровым офицером ЦРУ, отец которого также работал в этом ведомстве и пользовался абсолютным доверием руководства. Эшби удовлетворенно кивнул.

      —Это правильно,—сказал он.

      Эшби не знал, что через несколько лет будет вспоминать об этом как о своей чудовищной глупости. Не знал и Милт Берден, что его единственным темным пятном в биографии будет Олдридж Эймс, ведущий сотрудник советского отдела ЦРУ и одновременно агент советской разведки с тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Только получив такого агента, такой новый источник информации, руководство ПГУ КГБ пошло на своеобразный «обмен», подставив другого своего ценного агента — Рональда Пелтона, работавшего в Агентстве национальной безопасности США, чтобы спасти шесть лет назад Кемаля Аслана.

      Ни молодой перспективный Александр Эшби, ни старый многоопытный Милт Берден, никто из сидевших в этот день в кабинете даже в страшном сне не мог представить, что советским агентом окажется именно Эймс, тот самый человек, который будет разрабатывать планы против КГБ СССР и справедливо считаться самым ценным агентом советской разведки в ЦРУ. В документах ПГУ КГБ он будет проходить как агент Циклоп. И даже местные резиденты КГБ в Америке не будут знать об истинном имени Циклопа, настолько секретным и охраняемым будет этот источник информации.

      Но сейчас, в январе 1991 года, именно Эймсу будет поручена координация всех действий ЦРУ против КГБ в Германии. Милт Берден доверял Эймсу, что не помешало ему сказать Эшби:

      — Я думаю, их источник информации в нашем ведомстве — это как раз тот самый неучтенный фактор, которого мы пока не знаем.

      Эшби кивнул, и в этот момент зазвонил его телефон. Он поднял трубку. Выслушав сообщение и сухо сказав «спасибо», положил трубку. Потом потер кончик носа и глухо сказал:

      — Наши эксперты подтверждают. Снятый на фотографии человек и находящийся сейчас в Германии Кемаль Аслан — два абсолютно разных человека. Он советский агент-нелегал.

      Арт Бэннон, единственный из присутствующих, улыбнулся, словно это была только его победа.

     

      Мюнхен. 25 января 1991 года

      Сидя в купе первого класса, он смотрел, как за окном мелькали ухоженные дома немецких бюргеров, и чувствовал себя почти дома. Он хорошо знал, что между Западной и Восточной зонами Германии уже не будет никаких границ и никто не войдет в его вагон с просьбой показать паспорт. Но тем не менее сидел и ждал, когда наконец поезд перейдет эту невидимую линию, являвшуюся самой ожесточенной линией противостояния в истории человечества.

      Поезд шел точно по расписанию, и он знал, что ближе к полуночи они пересекут эту невидимую теперь границу. И если по шоссейным дорогам еще можно было определить, где именно находится бывшая ГДР, а где. Западная Германия, то по железнодорожной колее сделать это было практически невозможно. Автомагистрали в ФРГ были образцовыми дорогами Европы, сравнимыми разве только со знаменитыми американскими дорогами. А вот дороги ГДР, уже не ремонтируемые и не контролируемые последние несколько лет, после развала страны являли собой образец, вряд ли достойный подражания. Но он знал время и, купив в буфере небольшую бутылочку виски, ждал, когда наконец поезд пересечет границу, словно возвращая его домой. Он закрыл глаза и попытался представить, каким будет его дом. Но вместо старого дома, забытого и брошенного семнадцать лет назад, он видел техасское ранчо своего тестя, свои дома в Хьюстоне, Нью-Йорке и Торонто, глаза Сандры, взгляд своего сына. И не мог представить себе ни своей однокомнатной московской квартиры, ни квартиры в другом городе, где он вырос и пошел в школу. Только воспоминание о матери по-прежнему жило в его сердце, и, хотя сам образ был несколько затуманен, воспоминания о ней всегда помогали сохранять ту боль и ностальгическое чувство потери, которые он испытывал все эти годы. Почему-то он всегда помнил ее руки. Ее добрые, ласковые руки. И не мог представить ее постаревшей на целых семнадцать лет.

      Ей было пятьдесят с небольшим лет, когда он уезжал на Запад. Это была еще крепкая сильная женщина, часто шутившая по поводу его командировок. Сейчас ей должно было исполниться семьдесят. Несколько раз, в самом начале его деятельности за рубежом, ему удавалось поговорить с матерью, которую для этих целей привозили в другие страны. Но эти «подарки» быстро закончились, так как такие разговоры, несмотря на все меры предосторожности, были исключительно опасны. С тех пор им обоим передавали только устные приветы и иногда ему привозили письма, написанные другим почерком на английском языке, являвшиеся переводной копией ее подлинных писем.

      Сейчас, сидя в поезде, направлявшемся в Берлин, он думал о том далеком теперь семьдесят четвертом, когда Юрий Андропов приехал лично проводить нелегала, отправлявшегося за рубеж. Он запомнил эту встречу на всю жизнь. И слова Андропова о том, как будет трудно. Он потом часто вспоминал эти слова. Никто не знал тогда, не мог даже предположить, как долго продлится его «командировка».

      «Семнадцать лет», — снова подумал он. Как все это сложно. Он не понимал, как сумеет адаптироваться к новой жизни после стольких лет, проведенных на Западе. Не знал изменений, происшедших на его родине. Смутно он чувствовал, что все по-другому, иначе, сложнее. Информация, доходившая до него, была смутной, вызывала тревогу. События в Тбилиси, Баку, Вильнюсе вселяли ту неуверенность в его душе, которую не могли породить никакие наблюдения агентов спецслужб. Он еще не осознавал степень изменений, происшедших в СССР, но знал, что возвращается совсем в другую страну.

      В дверь постучали. Он насторожился. Сотрудник ЦРУ летел с ним до самого Мюнхена и наверняка сдал его своим партнерам в Баварии с рук на руки. Неужели они решились сделать попытку захватить его еще до того, как поезд пересечет бывшую границу? Он осторожно подошел к дверям.

      —Кто там?

      — У меня поручение из Пенсильвании, — раздался приглушенный голос за дверью.

      Кемаль замер. Это был его личный пароль. Ни один сотрудник ЦРУ не мог его знать. И, самое главное, это был знакомый голос. Но в это невозможно было поверить, нельзя было верить. После того как он на вокзале позвонил по известному ему телефону и услышал только одну фразу — «Билет вам заказан на поезд Мюнхен — Берлин», — Кемаль не сомневался, что его переезд подготовлен советской разведкой. Но не думал, что услышит в своем купе этот голос. Ему не нужен был пароль, чтобы узнать этот характерный глухой голос даже спустя несколько лет. Щелкнув замком, он открыл дверь.

      И увидел, что не ошибся. В купе вошел Сережа Трапаков. Тот самый Сережа Трапаков, который отправлял молодого старшего лейтенанта разведки в семьдесят четвертом году в Болгарию. За эти годы он сильно изменился — из прежнего худощавого молодого человека превратился в лысоватого полного мужчину зрелых лет, скорее напоминавшего бюргера, чем сотрудника ПГУ КГБ СССР. Трапаков быстро закрыл за собой дверь. И только после этого они крепко обнялись. До боли в суставах. Чуть отдышавшись, Кемаль сказал:

      — Не думал, что увижу именно тебя.

      — Они меня вытащили с Дальнего Востока, — улыбнулся Трапаков, — я сейчас безвылазно сижу во Владивостоке. Там столько работы. Начальство вспомнило, что ты меня знаешь. Решили, что пароль не совсем надежен. Нужно послать человека, которому ты доверяешь. Вспомнил про меня, кстати, сам генерал Дроздов. Он ведь, кажется, был резидентом в Нью-Йорке, когда ты там работал?

      — Не совсем так. Я тогда был в Хьюстоне. Потом перебрался в Нью-Йорк. А затем на некоторое время в Бостон. Но потом решил, что американцы слишком негостеприимны, и перевел свои дела в Канаду. У тебя есть скэллер?

      — Конечно, он у меня в кармане. Никто не подслушает. Да здесь и не так опасно. Не волнуйся. В соседних купе никого нет. Твои наблюдатели сидят в крайнем купе. Слева.

      — Узнаю систему, — улыбнулся Кемаль.

      — Приходится, — улыбнулся Трапаков, — хотя наша система в последнее время все чаще дает сильные сбои.

      — Ты о чем?

      — Долго рассказывать, — отмахнулся Трапаков. Кемаль взглянул на часы. До прежней границы оставалось еще несколько минут. Они разместились. Трапаков сел в кресло за столиком, Кемаль на свою кровать.

      — Ты изменился, — сказал вдруг Трапаков, — какой-то другой стал, заграничный и важный. И знаешь, взгляд совсем другой. Настоящий капиталист.

      — Ты тоже изменился, Сережа, — тихо признался Кемаль. — Как там моя мать, не в курсе?

      — Все в порядке. Жива, здорова. Как обычно, с теткой твоей живет. А ты все свои награждения знаешь? И звания? Ты ведь уже полковник. А уезжал старшим лейтенантом. Господи, сколько лет прошло!

      Вспомнить страшно. Я даже не думал, что мы снова увидимся. А вот довелось.

      — Я сам не думал.

      — У тебя водка есть? А то у ребят в соседнем купе есть. Если хочешь, я схожу принесу.

      — Ты не изменился, — засмеялся Кемаль, — вообще-то я виски оставил. Как раз через пять минут и повод будет.

      Он достал бутылочку из чемодана, выставил на стол.

      — А какой повод? — удивился Трапаков. — Повод, что ты жив, здоров, что мы снова увиделись. Это ведь фантастика. Вот это мы и должны отметить.

      — Сейчас будет прежняя граница, — сказал Кемаль, — еще старая, восточногерманская. Останавливать, конечно, не будут. Но я сумел вычислить. Наверное, какие-то сооружения остались. Вот за это и выпьем. За возвращение домой.

      Трапаков помрачнел, но, ничего не сказав, открыл бутылку и разлил виски в два небольших стаканчика, стоявших на столике.

      — За встречу и возвращение, — сказал Кемаль, поднимая свой стакан.

      Трапаков как-то странно взглянул на него и почему-то сказал:

      — За нашу встречу. За твой труд. За твое терпение, мой родной, — и, выпив залпом виски, громко стукнул пустым стаканом по столику. Кемаль, привыкший к другим пропорциям виски, с непривычки даже закашлял. Трапаков дал ему отдышаться и потом сказал:

      — Граница— это еще не возвращение домой, Кемаль.

      — Что ты хочешь этим сказать? — не понял тот.

      — Ты еще не вернулся домой, — твердо сказал Трапаков. — Нам с тобой еще предстоит сделать одно очень важное дело.

      Наступило молчание.

      — Не нужно смотреть на меня как на какую-то сволочь,— сказал наконец Трапаков.— Я, кстати, отказывался ехать на эту встречу.

      — Ты имеешь в виду мои деньги? — начал догадываться Кемаль. — Я могу переводить их, и сидя в Берлине.

      — Не только деньги, Кемаль. У нас с тобой важное задание. Связанное и с твоими деньгами.

      — Черт тебя принес на мою голову,— сказал вдруг по-английски Кемаль. И сам рассмеялся первый оттого, что вдруг перепутал языки. А вот Трапаков не смеялся. Он сидел и смотрел на Юджина. И Кемаль понял, что его возвращение несколько откладывается. Ему еще придется пройти свои круги ада.

     

      Москва. 25 января 1991 года

      Весь день Евсеев провел в Госбанке СССР. Необходимость провести целый пакет документов сразу через несколько управлений, согласовать этот вопрос с банками Украины, Грузии и Азербайджана, суметь получить новые деньги, оформить разрешение на вывоз, сдать под расписку старые деньги — на все это могло уйти несколько дней. Но уже запущенная машина коррупции действовала на полную мощь. Бывший министр финансов, прекрасный экономист и финансист, ставший премьер-министром, товарищ Павлов даже не подозревал, сколько людей сказочно обогатились на этом обмене денег. Сколько банкиров за один-два дня стали богатыми, очень богатыми людьми. Сколько тысяч человек приняли участие в махинациях с новыми-старыми деньгами и заработали на них свои дивиденды.

      Павлов и не подозревал, что во всех республиках Средней Азии и Закавказья были массовые нарушения условий приема и сдачи денег. Как сдавались пачками деньги и через день, через два, через десять после завершения обмена. И как выдавались новые деньги в обмен на уже ничего не значащую бумагу. Смутно догадываясь о масштабах злоупотреблений, Павлов распорядился начать проверку, но даже самые лучшие ревизоры не могли сопротивляться, когда предлагаемые им суммы взяток достигали величины их столетней зарплаты. И, конечно, большинство проверок так ничего и не смогло установить. Кроме того, именно в девяностом году начались нападки на следователей и прокуроров, ведущих так называемое «узбекское дело», когда прозвучал массовый хор обвинителей о недопустимости обвинения целого народа или, если точнее говорить, всего правящего класса солнечной республики.

      Напуганные подобными обвинениями, ревизоры из Москвы охотно брали взятки и закрывали глаза на многочисленные нарушения законности. И хотя Гдлян с Ивановым в очень многих случаях действительно в пылу обвинения нарушали закон, они превратились под влиянием средств массовой информации в некое подобие громогласных обличителей общественной морали. Но вся тайна была в том, что Узбекистан лишь случайно попал в поле зрения правоохранительных органов, когда Нишанов не сумел защитить свою республику от нападок проверяющих. Практически во всех без исключения республиках Средней Азии и Закавказья к тому времени была схожая картина. Однако почти везде первые секретари местных компартий усердно отбивали натиски проверяющих. Особенно «отличились» руководители Азербайджана и Армении, практически не допустив повторения «узбекского дела» в своих регионах. В Грузии был арестован даже друг Шеварднадзе, секретарь ЦК, который серьезно рассматривался Москвой в качестве возможного преемника главы Грузии.

      Нужно было представить себе всю эту смесь неустроенности, неуверенности в завтрашнем дне, уже начавшую галопировать инфляцию, девальвацию рубля, введение повсеместно карточек на основные продукты питания, национальное брожение в республиках Прибалтики, победу антикоммунистических сил в Грузии и Армении, чтобы понять, как трудно и одновременно как легко было в этот день работать майору Евсееву и всей приехавшей с ним команде.

      В этот вечер он наконец подготовил все необхот димые документы, чтобы вылететь завтра утром. Воз» вращаясь в гостиницу, где он оставался со своей группой, Евсеев не забыл заказать на завтра самолет и предупредить охрану об особом режиме транспортировки груза к самолету. И лишь после этого, поймав такси, поехал в гостиницу, чтобы принять душ и отоспаться. Сегодняшний день он смело мог занести в свой актив. Получив ключи у дежурного, он поднялся по лестнице наверх и прошел к своему номеру, находившемуся на втором этаже. Открыл ключом дверь и увидел сидевшего в его комнате полковника Волкова из военной контрразведки, которого он слишком хорошо знал.

      — Что случилось? — испуганно спросил Евсеев.

      — Закрой дверь,— поморщился полковник, и Евсеев быстро запер за собой дверь.

      — Иди сюда, — позвал полковник. Евсеев подошел к нему бледный от ужаса.

      — Боишься, сука! — сказал довольным голосом полковник. — Это правильно, что боишься. Всех нас в такое дерьмо посадил.

      — Я только выполнял приказ генерала Матвеева, — Евсееву вдруг показалось, что полковник прилетел сюда, чтобы убрать слишком много знающего майора. А Волков, видя состояние стоявшего перед ним человека, не только не успокаивал его, но, наоборот, всем своим видом словно подтверждал его худшие опасения.

      — Ты мне генералом не прикрывайся, — с явной угрозой в голосе произнес Волков. — Кто у тебя в охране завтра полетит? Сколько человек?

      — Восемь. Старший — капитан Медведев.

      — Значит, будет девять. Я тоже полечу с вами.

      — Не могу, товарищ полковник, — взмолился Евсеев, — состав давно определен. Слишком ценный груз. Ни для кого не сделают исключения. Даже для вас.

      — Ты мне зубы не заговаривай. Я должен лететь с вами, — многозначительно сказал Волков, — а то ведь знаешь, я могу и вместо тебя полететь.

      — Что вы говорите? — испугался Евсеев. — Но как это возможно? Там же будет проверка. Люди Медведева знают моих сотрудников в лицо. У меня пять и у Медведева восемь. Тринадцать человек. Вот и все. В самолет, кроме пилотов, пустят только тринадцать человек.

      —Кто пустит?

      — Там должны быть представители вашего ведомства.

      — С ними я договорюсь.

      — Тогда нужно разрешение либо генерала Матвеева, либо самого командующего. Поймите, товарищ полковник, я просто не имею права.

      — Ты дурака не валяй! — с явной угрозой в голосе сказал полковник. — Меня местная контрразведка останавливать не будет. А под каким соусом меня в самолет посадить, это ты должен решать, а не я.

      — Но это невозможно, — снова простонал Евсеев, — просто невозможно. У нас четкий список, всего тринадцать фамилий. Нас будут считать при посадке по головам, как ящики с деньгами.

      — Тринадцать — несчастливое число, майор, — ухмыльнулся Волков, и в этот момент в дверь постучали.

      Полковник вопросительно взглянул на явно испугавшегося Евсеева.

      — Кого-нибудь ждешь?

      — Нет, никого. Никто не знает, в каком я номере. Это наверняка кто-нибудь из моей группы. Я сейчас открою.

      — Подожди, — Волков встал, подошел к двери, прислушался. Затем знаками показал, что идет в ванную комнату и, пройдя туда, затворил дверь. Евсеев лишь после этого заставил себя подойти к дверям.

      — Кто там?

      — Это я, — услышал он знакомый голос и, облегченно вздохнув, открыл. На пороге его номера стоял капитан Марис Янчорас.

      — В чем дело, Марис? — удивился Евсеев. — Почему так поздно?

      — Поговорить нужно, — коротко сказал литовец. — Он говорил по-русски почти без акцента.

      — Утром поговорим, — хотел закрыть дверь Евсеев, но капитан неожиданно подставил ногу.

      — Сейчас.

      — Поздно уже, — разозлился Евсеев, — я устал, спать хочу.

      — Я быстро уйду, — почти миролюбиво попросил Янчорас, и майор, с трудом скрывая недовольство, открыл дверь.

      — Заходи, только быстро. Они прошли в комнату.

      — Ты кого-то ждешь? — спросил капитан.

      — С чего ты взял?

      — Просто спрашиваю. Мне нужно тебе задать Два вопроса.

      — Задавай и быстрее уходи, — злился Евсеев, представлявший, как бесится в ванной комнате полковник.

      — Ты привез в Москву суммы гораздо больше тех, о которых мы договаривались, — сказал Янчорас, — я видел сегодня, как ты звонил в Баку и Тбилиси.

      — Ну и что? Размещал там остатки денег, — пожал плечами Евсеев, — ты ведь знаешь, что у нас лежало гораздо больше денег, чем было по реальной кассе.

      — Я не про это, — терпеливо сказал Янчорас, — твои суммы были намного больше тех, о которых мы мне говорил.

      — Завтра проверим, — кивнул Евсеев, — завтра все проверим и тогда поговорим.

      — Нет, — упрямо сказал Янчорас, демонстрируя поразительную тупую стойкость,— нужно решить сейчас.

      — Поздно уже, — закричал Евсеев.

      — Мы привезли сюда много денег, — сказал Янчорас, — очень много. И, по моим расчетам, ты оставляешь здесь несколько десятков миллионов.

      — Марис, — сдерживаясь, попросил Евсеев, — завтра поговорим, мне сейчас нужно выспаться.

      — Кому пойдут эти деньги? От кого они к нам пришли? — задал наконец свои вопросы капитан.

      — Только эти два вопроса тебя интересуют и больше ничего? — спросил Евсеев.

      — Это первый вопрос, — чудовищно спокойным тоном сказал Марис, — но у меня есть и второй.

      — Задавай вопрос и убирайся! — заорал Евсеев.

      — Какая будет моя доля? — спросил Янчорас.

      — Ax ты, сукин сын,— разозлился майор,— твоя доля! Твоя доля сидеть и помалкивать в тряпочку. Мы и так платим тебе достаточно. Ты на свою капитанскую зарплату «Мерседес» купил и к брату в Клайпеду отправил. Еще говоришь «моя доля». Убирайся!

      На литовца не действовала эта риторика. Он спокойно выслушал все крики майора и затем достал из кармана сложенную бумажку.

      — Здесь написано, кому и сколько ты должен заплатить за якобы уничтоженные ими деньги. Ты вчера порвал и выбросил этот листок, а я его поднял и склеил. Узнаешь?

      — Шантажист проклятый. Отдай бумагу! — кинулся к нему Евсеев, но литовец убрал бумагу в карман.

      — Мы должны договориться, — сказал он.

      — Вон отсюда! — окончательно рассвирепел Евсеев.— Он меня еще шантажировать вздумал. Ты когда иномарки покупал на мои деньги, думал бы о своей «доле»! Тогда ты был готов на все. Отдай бумагу и убирайся.

      — Ты подумай, о чем я сказал. Здесь все написано. Пять процентов мои.

      — Дурак, — прошипел майор, — пять процентов. Такие деньги даже министр обороны не получит. А ты— дешевка, я тебя держал своим заместителем. — И, уже не сдерживаясь, он бросился к капитану, чтобы отнять бумагу. Тот довольно легко отбросил приземистого Евсеева от себя. С диким криком Евсеев рухнул на пол.

      — Ax ты, гнида, — морщился он от удара своего заместителя, — все равно ни копейки не получишь.

      — Тогда я отправлю твою бумагу в КГБ, — холодно сказал Янчорас и повернулся, чтобы выйти из номера. Потом посмотрел на своего начальника и мягко сказал:

      —Ты бы лучше поделился. Такие деньги одному впрок не пойдут.

      — Иди ты к черту! — потер ушибленное плечо Евсеев. Янчорас пожал плечами, развернулся, чтобы уйти, и получил сильный удар в лицо. Только мгновенная реакция спортсмена-волейболиста позволила ему несколько ослабить удар, уходя от прямого столкновения. В следующую секунду он отбил еще один удар Волкова и сам нанес сильный удар по лицу полковника, который зашатался. Не давая ему опомниться, капитан нанес еще два удара и, оттолкнув от себя шатающегося полковника, успел сделать несколько шагов по направлению к дверям, когда вдруг в руках у Волкова появился пистолет с надетым на него глушителем.

      — Нет! — закричал в ужасе Евсеев. — Только не стреляйте!

      Волков поднял пистолет. Янчорас оглянулся, и Евсеев прыгнул, чтобы остановить полковника. Прыгнул он неудачно. Вместо того чтобы остановить старшего офицера, он вынудил его нажать на курок. Прозвучал тихий выстрел, и капитан чуть пошатнулся и лишь затем упал, словно подрубленный, ничком вперед. Пуля попала ему прямо в сердце. Он умер мгновенно.

      —Вы его убили,—застонал Евсеев. Волков быстро наклонился над телом, профессионально приложив руку к шее капитана.

      — Да, — наконец произнес он, — кажется, готов.

      — Зачем нужно было стрелять?

      — Это потому, что ты бросился под руку, — оттолкнул его Волков, — нужно быть осторожнее.

      — Поэтому вы его убили, — Евсеев подошел к лежащему на полу капитану и, подняв руку, попытался найти его пульс. Но лежавший на полу Янчорас был уже мертв. Евсеев быстро достал из его кармана бумажку и услышал насмешливый голос стоявшего над ним полковника:

      — Барахло собираешь? Дай мне эту бумагу.

      Ослушаться Евсеев не мог. Передав бумагу, растерянно опустился на стул.

      — Что теперь будет? — прошептал он, обхватив голову руками. — Что теперь будет со всеми нами?

      — Все будет в порядке, — успокоил его полковник, — труп мы отсюда заберем. Ты, кажется, говорил, что завтра вас будут считать по головам. Вот вам еще одна голова. Я могу пройти в самолет вместо него.

      — Из-за этого вы его убили? — шепотом уточнил Евсеев.

      — Конечно, нет. Ты видел, что это случайно, ты толкнул меня под руку. А вот бумагу у него я забрать хотел. И тебе тоже не дам. Пусть у меня полежит, надежнее будет.

      — Господи, — повторил Евсеев, — что теперь с нами со всеми будет?

      И, уткнувшись в свои короткие ладони, он вдруг истерически, как баба, заплакал. Вернее, даже не заплакал, а запричитал. Словно вся та тяжесть, которая висела на нем, смогла разрешиться каким-то сильным эмоциональным выходом.

      А стоявший рядом полковник убрал документ в свой карман и спокойно смотрел, как воет майор Евсеев.

     

      Мюнхен — Берлин. 25 января 1991 года (продолжение)

      — Я опять должен куда-то лететь? — спросил, уточняя последние слова Трапакова, Юджин.

      — Должен. Только не лететь. Тебе еще нужно напоследок помочь нам выяснить некоторые вещи.

      — А почему помогать нужно именно мне? Трапаков сделал знак рукой, попросив замолчать. И, поднявшись, подошел к двери. Прислушался. Все было тихо. Он вернулся и шепотом попросил:

      — Включи радио.

      Кемаль, поняв в чем дело, включил радио, и громкая музыка заполнила купе. Скэллер позволял исключать возможность применения подслушивающих средств, но не гарантировал от прямого подслушивания в том случае, если кто-нибудь из сотрудников ЦРУ будет слишком часто проходить по коридору мимо купе Юджина.

      —Ты понимаешь, —начал Трапаков, —речь идет о твоих деньгах. Их у тебя слишком много, чтобы так просто все бросить.

      —— Знаю, — спокойно сказал Кемаль, — поэтому я всегда держал часть денег на нейтральных счетах в Швейцарии и Франции. Но это действительно только часть, примерно пять-семь процентов. Вытащить все невозможно. В Лэнгли сразу поймут, что мы хотим сделать, и заблокируют все мои счета. И в Канаде, и в США.

      —Верно,—согласился Трапаков,—но только в том случае, если ты начнешь суетиться и переводить эти деньги в другие банки, на другие счета.

      — А какая мне польза от тех, которые лежат на мое имя? Если вернусь в Москву, им ничего не стоит доказать, что я сбежал, и по решению суда конфисковать все мое имущество.

      — Правильно. Именно поэтому мы и предлагаем тебе не трогать эти деньги. Вообще не трогать ни цента. Они должны лежать на твоем счету в качестве гарантии твоей платежеспособности.

      — Для чего мне такие гарантии?

      — Слушай, Кемаль, — даже здесь, в купе, при громкой музыке, с включенным скэллером в кармане, в окружении агентов КГБ, полковник Трапаков не называл своего коллегу его настоящим именем, —ты ведь гораздо лучше меня должен понимать такие вещи. Ты был капиталистом целых семнадцать лет. И семнадцать лет учился управлять миллионами долларов. Ты должен понимать, как это делается: ты дашь чек на сумму, которая у тебя есть. И которую кто-то другой попытается изъять.

      — Он должен мне что-что предложить. Какая форма сделки? — автоматически спросил Кемаль и улыбнулся. — Кажется, ты прав. Я действительно стал капиталистом.

      — Тебе все объяснят в Берлине. Нам важно, чтобы ты после прибытия в город поселился в определенной гостинице в Западной части города.

      — В Западной? — удивился Кемаль. — По-моему, это неразумно.

      — Так нужно, — пожал плечами Трапаков. — Тебе необходимо остановиться в «Гранд-отель Эспланада», так, по-моему, называется эта гостиница. Там заказан для тебя люкс, или, как говорят в таких случаях, сюит. Номер заказан с таким расчетом, что рядом с тобой в соседнем номере будем находиться мы.

      — Это не совсем правильно, — упрямо возразил Кемаль, — за мной следят сотрудники ЦРУ. Они понимают, что, переехав границу Германии, я оказываюсь в зоне, контролируемой советскими войсками. И вдруг я сам отказываюсь от этого и переезжаю в Западную зону. Они могут догадаться, что началась какая-то игра.

      — Может, ты и прав, — подумав, ответил Трапаков, — но тебе все равно нужно ехать именно в этот отель. Мы не можем ничего менять на ходу поезда.

      — Надеюсь, они все правильно просчитали, — пробормотал Кемаль. — Что мне нужно там делать?

      — Завтра днем к тебе приедет наш эксперт. Ровно в два тридцать. Он будет вместе со мной. Он и объяснит тебе весь замысел операции.

      — Понятно, — вздохнул Кемаль, — я думал, что уже вернулся домой. Выходит, я ошибался. Хотя, с другой стороны, я должен быть доволен. Возвращаюсь домой в сопровождении целого эскорта сотрудников КГБ и ЦРУ.

      — Меня просили передать тебе, что это вынужденная мера. У нас в Праге погиб один наш товарищ. И мы обязаны все проверить.

      — Кто погиб?

      — Ты его не знаешь.

      — Я многого не знаю, — согласился Юджин. — После Андропова ведь был Чебриков. И только потом Крючков. Верно?

      — Не совсем. После Андропова был еще несколько месяцев Федорчук. Потом — Чебриков. И уже во времена Горбачева назначили Крючкова.

      — А кто вместо него? Я не мог в Канаде собирать специальные сведения о советской разведке. Это сразу бы вызвало подозрения. Хотя знаю, что Шебаршин. Но я его фамилию раньше не слышал.

      — Он работал в Иране. В нашем отделе. Был там резидентом, но уже после твоего отъезда*( Восьмой отдел ПГУ КГБ СССР занимался вопросами Турции, Ирана, Афганистана, Израиля.)

      — Поэтому я его и не помню. Ты сказал, что Дроздов сейчас работает?

      — Да, Юрий Иванович сейчас начальник управления по нелегалам.

      — Ясно. Представляю, как все изменилось у нас дома. Читая там прессу, ничего нельзя было понять. Почему начались эти события в Прибалтике, война в Карабахе, ферганские события? Почему в Тбилиси все кончилось так трагически? Ничего не понимаю.

      — Я сам много не понимаю, — отмахнулся Трапаков, — и многие не понимают. Сложно объяснить. Вернешься домой, все сам узнаешь.

      — Надеюсь, — молвил Кемаль, — когда-нибудь я все-таки смогу вернуться.

      — Не так мрачно. Там планируют завершить всю операцию за несколько дней. Максимум через неделю ты будешь дома.

      — Посмотрим, — пожал плечами Кемаль, — мне очень не нравятся операции, которые проводятся вот в таком пожарном порядке. Но еще больше не нравится, когда убивают сотрудников КГБ. Поэтому я поеду в этот отель, Сережа. И постараюсь что-нибудь сделать.

     

      Бонн. 25 января 1991 года

      Они сидели вдвоем в кабинете. Здесь не было никого из посторонних. И ненужно было притворяться. Они знали друг друга уже несколько десятков лет. Оба были не просто политиками, оба были самыми известными и самыми опытными политиками Германии послевоенных лет.

      За столом сидели канцлер Коль и его заместитель, министр иностранных дел Ганс Дитрих Геншер. Коль всегда относился к своему заместителю подчеркнуто уважительно и корректно. Он никогда не забывал, как его партия, не имевшая, казалось бы, никаких шансов возглавить правительство, стала в одночасье правящей партией Германии благодаря маневру Свободных демократов — партии Геншера, переметнувшихся от социал-демократов к христианским демокпатам и изменившим таким образом баланс сил в бундестаге.

      Геншер тогда остался министром иностранных дел и вице-канцлером. И хотя грозный Штраус из Баварии много раз говорил свою любимую фразу, что в большой их коалиции «хвост не должен управлять собакой», никаких дивидендов баварский лидер от этого не получал. Геншер по-прежнему считался человеком номер два в боннской иерархии и уверенио занимал место министра иностранных дел, став к моменту объединения Германии и после смерти Андрея Громыко самым «долгоиграющим» министром иностранных дел в мире.

      Ни Коль, ни Геншер никогда не верили, что при их жизни, более того, при их правлении, наступит тот благословенный час, когда можно будет объединить раздробленную, униженную, разбитую во второй мировой войне Германию. Это была вожделенная цель, о которой они могли только мечтать. И которую сделал явью Михаил Горбачев, разрушивший прежиий «железный занавес». Ни Коль, ни Геншер не были дилетантами в политике, подобно большинству журналистов, смело рассуждающих о простых немцах, разрушивших берлинскую стену. Оба немецких политика ясно сознавали — стену разрушили только потому, что Горбачев позволил это сделать. Только поэтому. Ни Хонеккер, ни его карикатурный последователь Эгон Кренц никогда не допустили бы подобного, опираясь на советские танки и штыки. Но когда танки подучили приказ стоять в ангарах, а советские дивизии были строго предупреждены о невмешательстве во внутренние дела немцев, наступил перелом. Эту плотину уже невозможно было удержать, и она рухнула.

      Коль справедливо считал своим личным достижением объединение Германии. Но в такой же мере это распространялось и на его вице-канцлера, сделавшего поистине гигантские усилия в деле налаживания отношений с Москвой, стоявшего у истоков разрядки и по праву называемого, как и Генри Киссинджер, «великим магистром человеческих отношений».

      Сидя в кабинете Коля, он слушал уверенные рассуждения канцлера о возможности быстрейшего экономического сращивания рассеченных прежде частей единой Германии. Геншер был больший прагматик, чем Коль, и знал, что в Восточной Германии не все зависит только от объективных факторов, сдерживающих экономический рост. В немалой степени там были и факторы субъективные. Но сейчас его более всего волновали другие проблемы.

      — Мы разрешили нескольким компаниям скупать имущество и оружие у Западной группы войск, — осторожно заметил Геншер. — Может, нам стоит несколько активизироваться?

      —- Да, — согласился канцлер, — но вы знаете, меня ничего так не поражает, как масштабы коррупции в этих войсках. Они готовы продавать все, что угодно. Это какое-то массовое помешательство.

      — Они знают, что уходят, и поэтому им все равно, — пожал плечами Геншер.

      — Это наша самая большая проблема, — задумчиво произнес канцлер. — Любые события в Москве отражаются на нас. Достаточно Горбачеву заболеть, чтобы курс марки резко пошел вниз. Никто до сих пор не верит в окончательную реальность объединения.

      — Нужно настаивать, чтобы они выводили как можно быстрее войска, — понял Геншер. — Я поговорю с новым министром иностранных дел.

      — Сроки нужно максимально сократить, — заметил канцлер, — до девяносто четвертого года в Советском Союзе может произойти все что угодно. Новый лидер может даже остановить процесс вывода своих армий из Германии. Нам нужно торопиться. И насчет активизации наших усилий вы тоже правы. Меня так волнуют все эти проблемы. Я не буду чувствовать себя спокойно, пока из Германии не уйдет последний советский солдат.

      — Если бы их не было в Германии сегодня, мы бы уже завтра могли признать независимость Хорватии и Словении, — вдруг очень тихо сказал Геншер.

      — Что? — изумился канцлер. — Мы можем признать их независимость? Вы действительно об этом думаете?

      — Пока только как о возможном варианте, лет через пять-десять, — заметил Геншер, — хотя события в Югославии идут по своему сценарию и распад уже неизбежен. Нужно признавать независимость этих стран. Рано или поздно мир признает эти реалии.

      — Но это нарушение Хельсинкских договоренностей, — напомнил Коль. — Мы вместе с Югославией подписали объединенный пакт о нерушимости границ в Европе.

      — Там, кажется, была и подпись Хонеккера, — лукаво заметил Геншер, — но такой страны уже больше просто не существует. Русские ведь подписывали эти договоренности только для закрепления границы Польши и ЩР. А сегодня ГДР нет на мировой карте. Значит, мы учли реалии сегодняшнего дня.

      Учитывать реалии. Коль помнил, когда впервые услышал эти слова от лидера Советского Союза Михаила Горбачева. Весной девяностого года, когда последние выборы в ГДР окончательно подтвердили выбор немецкого народа, Коль прилетел в Москву. Ему важно было получить принципиальное согласие Горбачева на объединение его страны. Путем любых уступок, компромиссов, но вымолить у Горбачева разрешение на объединение. И вдруг Горбачев сказал ему, что между СССР, ФРГ и ГДР нет разногласий по вопросу о единстве немецкой нации. «Сами немцы должны решать свою судьбу, — вдруг с пафосом заявил Горбачев, поднимая руку, — все должны знать нашу позицию. В том числе и немцы». Коль даже не поверил переводчику, переспросив его дважды. И затем, словно проверяя самого себя, с трудом веря в услышанное, спросил: — Вы хотите сказать, что вопрос единства — это выбор прежде всего немцев?»

      — Да, — сказал Горбачев, — но с учетом существующих реалий.

      Все остальные слова Коля больше не интересовали. Он летел в Бонн, уже зная, что скоро, совсем скоро станет канцлером объединенной Германии.

      С этого времени канцлер Коль и президент Горбачев обращались друг к другу на «ты» и называли друг друга Гельмут и Михаил.

      — Реалии сегодняшнего дня»— вздохнул канцдер. — С Югославией будет не так просто. Москва ни за что не позволит нам признать независимость отделяющихся югославских республик. Если можно в Югославии, почему нельзя в Советском Союзе? Они понимают, что это неизбежно потянет одно за другим и приведет к распаду и их государства. После событий в Вильнюсе, я думаю, они более всего опасаются за Прибалтику. А мы не должны ухудшать и без того шаткое положение Горбачева. Пока советские войска в Германии, мы вынуждены считаться с фактором самого Горбачева.

      — Его положение весьма нестабильно, — осторожно заметил Геншер, — там могут быть любые изменения.

      — Этого я и опасаюсь, — нахмурился Коль. — Пришедший на смену Горбачеву преемник может оказаться менее уступчивым. И тогда нам все придется начинать сначала.

      — Мы должны думать об объединенной Германии, — настойчиво напомнил Геншер, — уже сегодня. Выход в Средиземное море через Австрию, Хорватию, Словению. В новых югославских государствах будут сильны, очень сильны прогерманские настроения. Это будет означать создание мощной базы на юге страны.

      — И неизбежный конфликт с Горбачевым. Он мне дал понять, что не хочет признания югославских республик. Иначе он не сможет остановить прибалтийские республики. Начнется общий распад.

      — Начнется, — подтвердил Геншер, — но мы всегда должны держать на всякий случай такой вариант в резерве. В Москве могут произойти любые неожиданности.

      — У вас есть какая-то определенная информация? — насторожился Коль.

      — Мне звонил Бейкер. После литовского кризиса положение Горбачева очень неустойчиво. Американцы боятся, что он может быть заменен на другого политика.

      — Американцы тоже против признания новых государств в Европе. Буш будет против. И его поддержит Миттеран, который сразу поймет, зачем нужны эти маленькие государства на юге Германии. Это опасная игра.

      — Я говорил о дальней перспективе, — возразил Геншер, — но события в Югославии могут подтолкнуть нас к принятию быстрых решений.

      — Оставим пока этот вопрос, — не согласился канцлер. — Для нас важнее сегодня вывод советских войск из Германии. И фактор присутствия их имущества на территории страны. Мы уже говорили по этому поводу. Я думаю, нам нужно сконцентрироваться на этих вопросах.

      — Согласен, — кивнул Геншер. — Я вчера говорил с моим американским коллегой. Судя по всему, у американцев все получилось. Саддам Хусейн ничего не смог сделать против американских систем вооружения.

      — Я бы удивился, если бы было иначе, — заметил канцлер, — или у вас опять было свое мнение?

      — Только не в этом случае,— засмеялся Геншер. — Я, как и вы, верю в мощь западной цивилизации.

     

      ЧАСТЬ 3 Его возвращение

      Москва. 26 января 1991 года

      Этой ночью Волков привез большой чемодан и, запихав в него тело убитого капитана, вынес к машине. Евсеев от ужаса плохо соображал и даже не мог помочь Волкову. Они выехали за город и закопали тело у каких-то кустов. При этом Волков хладнокровно разбил камнем лицо убитого и стащил с того всю одежду. Евсеев так разволновался, что, отойдя от места погребения, ощутил страшные спазмы и к машине вернулся весь перепачканный. Полковник, холодно взглянув на него, нахмурился.

      — Тоже мне офицер, — презрительно сказал контрразведчик.

      — Я не могу на такое смотреть, — взмолился Евсеев. — Как я объясню отсутствие капитана Янчораса в штабе? Своим людям, наконец?

      — А почему ты должен объяснять? — спросил Волков. —Твоя задача —доставить деньги. Куда делся капитан — ты знать не должен. Он просто не явился вовремя к самолету. Сейчас многие литовцы дезертируют из армии, спишут все на это. После Вильнюса у нас в Германии было два случая, когда литовцы бежали из частей. Из-за погибшего можешь не беспокоиться. Его никто не найдет, если, конечно, ты не будешь болтать.

      Евсеев молчал. В душе он уже тысячу раз проклинал себя за то, что связался с такими страшными людьми, как Сизов и Волков. Он еще не знал, что в тот момент, когда они везли тело убитого капитана за город, генерал Сизов позвонил по ВЧ в Москву, в ЦК КПСС.

      — Да, — снял трубку Чиновник.

      — Это я, — быстро произнес Сизов, — я не мог найти вас целый день. Поэтому звоню так поздно.

      — Я ведь просил не звонить ко мне на работу, — разозлился Чиновник, — мы уже договаривались насчет этого.

      — ВЧ невозможно прослушать, — возразил Сизов, — поэтому я и рискнул вас побеспокоить.

      — Что вам нужно?

      — У нас через три дня начнется проверка. Комплексная проверка. Мне нужно получить от вас разрешение на перевод денег.

      — Вы мне говорили, что все в порядке.

      — Я не думал, что они начнут так быстро все проверять.

      —Действуйте, —разрешил Чиновник, —но держите меня в курсе происходящего.

      И положил трубку, не попрощавшись. Сизов почти сразу приказал Ратмирову найти полковника Волкова. Найти где угодно и во что бы то ни стало. Добросовестный помощник засел за телефон, во Волкова в номере гостиницы не было. Не было его и у знакомой, чей телефон полковник оставил на всякий случай. Во втором часу ночи Ратмиров догадался позвонить к Евсееву и нашел у него полковника. Испуганный Евсеев, уже ничего не соображавший от навалившихся на него проблем, передал трубку сидевшему рядом с ним Волкову. Полчаса назад они приехали в номер и теперь, достав бутылку водки, устроили своеобразные «поминки» по убитому капитану.

      Услышав, что его ищет Ратмиров, полковник быстро взял трубку, понимая, кто поручил найти его в Берлине.

      — Полковник, — услышал он голос Ратмирова, — с вами хотят говорить.

      — Да, — прижал трубку к уху Волков.

      — Добрый вечер, — услышал он знакомый голос, — как у вас дела?

      — Все в порядке, завтра вылетаем.

      — Хорошо. Утром получите телеграмму. Я попросил Матвеева, он дал официальное разрешение, чтобы ты сопровождал самолет. У Евсеева все прошло благополучно?

      — У него да.

      —А у кого нет?

      — Пропал капитан Янчорас, — полковник понимал, что разговор по обычному телефону может быть прослушан и на всякий случай сотворял себе еще одно алиби. Но в Берлине его не поняли.

      — Как пропал?— встревоженно спросил Сизов. — Куда пропал?

      — Мы не знаем. Просто его нигде нет, — сказал Волков. — У нас в Праге был подобный случай, — Добавил он осторожно.

      Двойной смысл сказанного мог понять только Сизов. Теперь он понял. Понял, что с Янчорасом случилась такая же неприятность, как и с полковником КГБ Валентиновым. И понял, кто именно организовал эту неприятность. Он умел быстро соображать. В этом генералу ГРУ нельзя было отказать.

      — Завтра прилетайте в Берлин, но не туда, куда вы планировали. Пилоты получат специальные инструкции. Сядете на наш запасной аэродром. Это в пятидесяти километрах от города. Можете не волноваться, все предупреждены, и вас встретят.

      — Спасибо.

      — Твой друг завтра приезжает? Волков замешкался. О каком друге спрашивал Сизов?

      — Он ведь живет рядом с границей? — уточнил генерал.

      Волков наконец понял. Он спрашивает про того чеха.

      — Завтра вечером он будет в Берлине,— подтвердил полковник.

      Сизов хотел еще что-то спросить, но осторожность взяла верх, и он воздержался. Просто добавил:

      — Будьте внимательны, — и отключился. Волков осторожно положил трубку и посмотрел на сидевшего рядом с ним бледного от пережитых волнений Евсеева.

      — Давай еще по одной, — предложил полковник. Утром следующего дня из банковского хранилища выезжали тяжелые машины в сопровождении вооруженных охранников. В кузове всех трех сидели автомагчики, прикрытые брезентом. В каждой машине были и ручные пулеметы на случай внезапного нападения. Впереди шли милицейские машины ГАИ и военный «УАЗ» с находившимися в нем полковником Волковым и майором Евсеевым. Командир группы охраны находился в другом «УАЗе», замыкавшем колонну.

      Так они и проехали через весь город. Грузовики выехали на летное поле и замерли у самолета, готового к погрузке. Около самолета уже стояло вооруженное оцепление охраны аэропорта. Ящики начали вносить в самолет. Волков до последней минуты не садился, словно ожидая возможного приезда капитана Янчораса. Лишь когда командир экипажа дал сигнал к взлету, Волков вошел в самолет.

      — Наверное, сбежал, — громко сказал он, обращаясь к майору Евсееву.

      Полет прошел благополучно. Через два с половиной часа они приземлились в аэропорту, где их уже ждали сотрудники Матвеева. Около самолета стояли два генерала — Матвеев и Сизов. Только увидев их, Волков немного успокоился, перестав сжимать потной рукой рукоятку пистолета, переложенного в правый карман пальто. На Евсеева присутствие генералов, наоборот, подействовало еще хуже, словно он уже готов был к тому, что его арестуют в Германии, как только он сойдет с трапа самолета.

      Он застегнул пальто и нетвердым шагом вышел первым из самолета. Подойдя к генералам, он слабым голосом отрапортовал.

      — Груз доставлен. Вся документация оформлена. В Москве пропал капитан Янчорас.

      — С прибытием, — Матвеев кивнул ему головой, даже не спрашивая об исчезнувшем капитане. Его больше интересовал груз, доставленный группой Евсеева. Вчера он одиннадцать раз звонил в Москву, помогая майору пробивать необходимые документы. А насчет исчезновения капитана Сизов успокоил его, заявив, что у особистов давно были подозрения в отношении литовца. Именно этим он и обосновал присутствие в Москве полковника Волкова. Сизов не хотел и не мог говорить Матвееву, что вся операция спланирована в Москве и деньги, получаемые в результате этой сделки, идут на закрытые счета в швейцарские банки.

      Сразу следом за Евсеевым вышел полковник Волков. Он также подошел к генералам, здороваясь с каждым из них.

      — Литовец все-таки сбежал? — спросил Сизов. Волков понял, что тот говорит специально для Матвеева, не посвященного во все детали операции.

      — Мы его найдем, — угрюмо заметил Волков.

      — Убежден, — подтвердил Сизов.

      Сотрудники Медведева выгружали ящики. Ратмиров подошел к Евсееву и что-то тихо сказал. После чего Евсеев, подбежавший к самолету, начал регулировать выгрузку ящиков, и часть груза попала не в три грузовика, стоявшие у самолета, а в четвертый, подогнанный позже.

      Генерал Матвеев не стал дожидаться выгрузки ящиков и уехал к себе в штаб. Волков и Сизов сидели в машине генерала, наблюдая, как заканчивается погрузка. Стоял довольно сильный мороз, и солдаты работали споро, стараясь побыстрее забраться в теплые автомобили.

      — Что там у вас произошло с Янчорасом? — спросил Сизов, сидевший за рулем. Он не любил ездить с водителем, когда нужно было поговорить о чем-то важном.

      — Пришел требовать своей доли у Евсеева. А тот, дурак, струсил, начал что-то доказывать . — — Ты там был?

      — Да, случайно рядом оказался.

      — Поэтому он не приехал?

      — Не поэтому. Он начал шантажировать майора, показал какую-то бумагу. Евсеев ее порвал и выбросил, а капитан поднял и склеил. В общем, другого выхода не было.

      — Бумагу забрал?

      — Конечно.

      — Дай мне, — протянул руку Сизов, и Волков полез во внутренний карман, доставая бумагу. Сизов внимательно прочитал написанное, покачал головой, потом, достав зажигалку, поджег кончик бумаги и, дождавшись, когда она загорится, выбросил ее в окно.

      — Надеюсь, с телом не будет проблем? — спросил он, посмотрев на Волкова.

      — Думаю, не будет.

      — Куда вы его дели?

      —Закопали в лесу.

      — Что значит «закопали»? Ты был не один?

      — С Евсеевым, конечно. Я же не мог оставить этого майора после случившегося одного в номере.

      —Да, верно.

      Сизов чуть помолчал, а потом сказал.

      — Нам нужен твой чех. Срочно нужен. Сюда прилетел генерал Дроздов из Москвы.

      — Тот самый?

      — Из КГБ. Начальник управления по работе нелегалов и специальных операций ПГУ КГБ за рубежом, — подтвердил Сизов, — они ищут убийц Валентинова. Начнут проверку через три дня. Я же предупреждал, что они нас просто так в покое не оставят. Нужно было принимать какое-нибудь решение.

      — Какое? — нахмурившись, спросил полковник. — Вы же знаете, он готовился вылететь в Софию с документами. А если бы КГБ получил эти документы?

      — Но и мы их до сих пор не имеем, — сдерживаясь, прошипел Сизов, — сделай, что хочешь, но найди эти документы. У него было всего три помощника. Это не так сложно. Когда может прилететь твой чех?

      — Я найду подполковника Ромашке, и он им позвонит.

      — Прямо сейчас. Он нам нужен. Эти деньги нельзя везти в хранилище. Там начинается проверка. Спрячем их в нашем бункере. Там никто не будет искать. Но главное— твой чех. Надеюсь, на этот раз все будет в порядке. И насчет своего друга немца не забудь. Он тоже должен заплатить за поставки оружия.

      — Они готовы платить сколько мы захотим, — напомнил полковник, — там нет никаких вопросов.

      — Это нам только кажется, что нет. Нужно будет уже сегодня вечером все решить. И с немцами, и с чехами. Откладывать нельзя. Судя по словам генерала Дроздова, проверка начнется уже через два-три дня.

      Закончивший погрузку Ратмиров подошел к машине и постучал в стекло автомобиля. Генерал открыл дверцу.

      —Действуй как договорились, —разрешил он, — охрану убери, пусть охраняют свои машины. Только ты и двое твоих ребят. Постарайтесь до ночи доехать до места. Не останавливайтесь нигде. Ни на одну минуту. Возьми для них горшки, пусть давятся в машине, но не останавливайтесь. И кушайте прямо на ходу. Ты понял?

      — Я так и хотел сделать. Куда ехать майору?

      — Со своими машинами, — зло крикнул Сизов, — вечером пусть мне позвонит.

      — Сейчас мы поедем в город, — сказал он сидящему рядом Волкову. — Позвони своему чеху, пусть срочно вылетает. Помни, у нас всего два-три дня в запасе. Найди документы. А я решу вопрос с деньгами.

      — Мне не нужно было тогда лететь в Москву, — пробормотал Волков.

      — Это ты расскажешь капитану Янчорасу, когда с ним встретишься в аду, — зло пошутил генерал, поворачивая ключ зажигания.

     

      Берлин. 26 января 1991 года

      Он приехал в отель и поселился в заранее заказанном для него номере. Трапаков сопровождал его до самого отеля, обратив внимание на двух американских агентов, следующих за Юджином по пятам. Американцы хотели снять номер рядом с поселившимся гостем из Канады. Но им пришлось довольствоваться лишь номером в другом конце этажа. Соседний номер был уже занят сотрудниками Трапакова.

      Вечером, когда Кемаль спустился поужинать в ресторан, в его номере были установлены микрофоны. Правда, американцы не знали, что уже другая пара сотрудников также устанавливала микрофоны в этом номере. Но у офицеров КГБ было большое преимущество. У них было гораздо больше времени, и они сумели зафиксировать свои микрофоны куда надежнее второй пары пришельцев. Ситуация становилась почти комической, обе пары сотрудников сидели в своих номерах, ожидая возвращения Юджина. А он в это время ужинал в ресторане отеля и разговаривал с приехавшим экспертом, не обращая внимания на суетившихся вокруг представителей местной резидентуры ЦРУ.

      Прибывший специально для встречи с Кемалем из Москвы эксперт подробно изложил ему план операции, предусмотренной в Москве. На этот раз план разрабатывали не только управления «С» и «Т», но и Шестое управление КГБ СССР, отвечавшее за экономическую безопасность.

      Эксперт, представляющий Шестое управление, постарался обрисовать все детали предстоящей операции, и Кемаль, уже имевший солидный опыт бизнесмена, понял, насколько тщательно было разработано его возвращение домой.

      Он не знал, что вечером этого дня в Берлин прибывает группа сотрудников ЦРУ во главе с Милтом Берденом. Он не знал, что в составе группы будут Уильям Тернер и Томас Райт, сумевшие вычислить его в Болгарии. И, наконец, он не знал, что Берден получил сообщение о его прибытии в Западный Берлин еще в самолете. И это известие очень встревожило Бердена. Они сидели в эконом-классе на задних сиденьях, где почти никого не было. В ЦРУ не очень поощрялись ненужные траты своих сотрудников, и, за исключением начальников отделов, никому не разрешалось летать бизнес-классом. Но принципиальный Берден не любил выделяться и поэтому решил лететь вместе со всеми эконом-классом.

      Получив известие о возвращении советского агента-нелегала в Западную зону, он, вопреки ожиданиям, очень встревожился. Теперь уже не оставалось никаких сомнений, что КГБ начал свою крупномасштабную игру, требующую особых усилий для нейтрализации подобной операции. Он понимал, что только чрезвычайные обстоятельства могли вынудить Кемаля Аслана снова вернуться в Западную зону, находящуюся под контролем союзных войск.

      С другой стороны, хорошо зная систему подстраховки и безопасности, принятую в КГБ, он уже не сомневался, что даже в Западной зоне Кемаль Аслан находится вне пределов досягаемости сотрудников ЦРУ. Агенты КГБ скорее пойдут на ликвидацию своего самого ценного агента-нелегала, чем разрешат его арест. И поэтому он уединился с Тернером и вполголоса беседовал с ним.

      — Мне не нравится все это, — мрачно заметил Берден. — Я, кажется, начинаю стареть и становлюсь ворчливым болтуном.

      — Мне тоже кажется все это подозрительным, — признался Тернер, — они придумали какой-то трюк.

      — Если бы мы знали, какой именно, — задумчиво произнес Берден, — он все время идет на грани фола. Уезжает из Америки, но переезжает в Канаду, улетает в Германию, но прилетает в Мюнхен, едет в Берлин, а оказывается в Западной зоне. Почему? Что такое они придумали, что он должен находиться именно в Западной зоне?

      — Я думаю, это связано с его деньгами, — предположил Тернер, — русские не захотят упускать такие суммы. Он попытается перевести часть своих денег на нейтральные счета.

      — Основные деньги у него в пакете акций и в «Кемикл-банке». Он не настолько глуп, — возразил Берден, —должен понимать, что мы не позволим снять ни одного цента. Как только он попытается что-либо сделать, все его счета будут заблокированы.

      — Тогда только одно объяснение, — пожал плечами Тернер, — он должен быть именно в Западной зоне, чтобы с кем-то встретиться.

      — Почему он не может сделать этого в зоне, контролируемой советскими войсками? Стены уже нет, — напомнил Берден.

      — Не могу себе представить ничего определенного.

      — Вот и я не знаю. Но должно быть логическое объяснение каждому поступку этого агента. Должно быть, — потер затылок Берден, — и нам нужно вычислить игру КГБ.

      — Может, просто его забрать?

      — Русские не пустят. В Берлин прилетел Дроздов, а вокруг Кемаля наверняка плотное кольцо охраны. Они его теперь просто так не отпустят.

      — Наверное, вы правы, — согласился Тернер.

      — В любом случае у нас будет много работы, — пробормотал Берден, — кажется, мне предстоит еще одна схватка с генералом Дроздовым. Он уже попортил нам всем кровь, когда был резидентом в Нью-Йорке. Тогда я возглавил советский отдел ЦРУ и повесил две фотографии у себя в кабинете. Они сейчас оба генералы, Дроздов и Соломатин. Ты знаешь, у меня такое предчувствие, что в Берлине скоро появится и Соломатин. Он сейчас как раз занимается нашими делами в КГБ. Я думаю, они быстро узнают, что я прилетел в Берлин. Или уже знают и ждут меня. Тернер промолчал. Он понимал, что Берден прав. Они прилетели в Берлин вечером в аэропорт Тегель. Встречавший их местный резидент ЦРУ Джордж Клейтон сказал, как только они сели в автомобиль:

      — С нашим подопечным все в порядке. Он живет в «Гранд-отель Эспланада». Приехал сегодня утром.

      Клейтону было сорок два года, он сравнительно недавно получил назначение в Берлин, и поэтому ему еще нравилась его работа. Внешне он был похож на молодого Марлона Брандо, чем очень гордился. Причем его упрямый характер часто приводил к конфликтам с другими сотрудниками местной резидентуры, которые не всегда понимали «красавчика» Джорджа и его чрезмерное рвение.

      — Кто за ним следит? — спросил Берден. Они с Тернером сидели на заднем сиденье.

      — Мы взяли соседний номер. И следим за оте-А лем. Рядом нет домов, мы не могли установить визуальное наблюдение за номером, там протекает канал.

      — Какой отель? — переспросил Берден.

      — «Гранд-отель Эспланада»,— уточнил Клейтон.

      — Название я уже слышал. Опишите мне сам отель.

      — Отель высшего класса. Открылся три года назад. Расположен в самом центре Западной части города. Улица Лютцвуфер, пятнадцать. От нашего аэропорта десять километров. В отеле четыреста два номера, из них тридцать три сюита. Есть неплохой нью-йоркский бар. Менеджер отеля — герр Берндт Фром-мхольц. Номера очень дорогие. На одного человека — от четырехсот марок, — увлеченно рассказывал Клейтон.

      — Свой гараж есть?

      — Да, конечно.

      —— Туда можно попасть из отеля?

      — Можно, но мы следим и за гаражом, отмечая все входящие и выходящие автомобили.

      — Он с кем-нибудь встречался?

      — За ужином к нему подсел какой-то тип. Мы сделали несколько фотографий. Будут готовы, когда мы прибудем на место. Я их еще не видел, мне звонили и доложили об их встрече, когда мы уже выезжали в аэропорт за вами.

      — Это было совсем не обязательно, — пробормотал Берден.

      —Что?—не понял Клейтон.

      — Ничего, продолжайте, — разрешил Берден. — Этот незнакомец ему что-нибудь передал?

      — Нет, они просто разговаривали.

      — О чем они говорили, удалось узнать?

      — Какие-то вопросы бизнеса. Наш сотрудник дважды подходил к их столику.

      — Куда потом делся этот незнакомец?

      — Уехал на такси.

      — Куда уехал?

      — В Восточную зону. Наши люди проследили за ним, но уже было темно, и в одном из дворов мы его потеряли. Он пересел в другой автомобиль и уехал.

      — Ваши люди ездят в Восточную зону? — удивился Тернер.

      — Конечно, — засмеялся Клейтон, — сейчас здесь открытый город. Сотрудники КГБ и ЦРУ ходят друг к другу в гости. Полный развал. Столько ненужных проблем. Пока, правда, справляемся.

      — Ваши сотрудники остановились в соседнем с Кемалем номере? — спросил Берден.

      — Нет, соседний номер был занят. Они в конце коридора, но уже успели побывать в сюите Кемаля Аслана и установили у него свои «приборы», — засмеялся довольный Клейтон.

      — Что? — изумился Берден. — Вы с ума сошли?

      — Они вели себя очень осторожно, — не понял его гнева резидент ЦРУ, — никаких следов. Это настоящие профессионалы.

      — Какая глупость, —- зло сказал Берден, — как непрофессионально. В соседнем номере рядом с ним наверняка находятся агенты КГБ. Номер для Кемаля Аслана был заказан заранее. Правильно? Не молчите, Клейтон.

      — Да, — ответил смущенный резидент, явно терявший свою самоуверенность.

      — И соседний номер тоже был заказан заранее, — махнул рукой Берден, — представляю, как они сейчас издеваются над нами. Как это все непрофессионально, Клейтон. Вы могли бы подождать меня, прежде чем влезать в его номер.

      Клейтон растерянно молчал.

      — Куда мы едем? — спросил Берден, чуть успокаиваясь

      — В отель «Президент», — глухо ответил обиженный Клейтон, — там вам заказаны номера.

      — Нет, — отрезал Берден, —- мы едем в «Гранд-отель».

      — У меня приказ обеспечить вашу безопасность, — явно смущаясь, выговорил Клейтон.

      — Моей безопасности ничего не угрожает. Скажите водителю, что мы едем в другой отель.

      — Вас могут там узнать. В отеле наверняка полно сотрудников КГБ, — тихо напомнил Тернер.

      — Очень хорошо, — кивнул Берден, — мне нужно, чтобы они меня видели. Более того, я хочу сам познакомиться с этим загадочным мистером Кемалем Асланом.

      — Простите,— вмешался Клейтон,— но наш бюджет… вы меня понимаете… Наша резидентура не рассчитана на подобные суммы.

      — Конечно, —- согласился Берден, — сколько стоят двухместный номер в отеле «Президент»?

      — Двести пятьдесят марок.

      — А в «Гранд-отеле»?

      — Пятьсот двадцать.

      — Ничего себе цены,— проворчал Берден,— но, думаю, это не так страшно. За два-три дня я сумею доплатить.

      — Простите, мистер Берден,— нерешительно спросил Клейтон, — но почему именно два-три дня?

      — Потому что Кемаль Аслан больше не останется в этом отеле. Он уедет. Позвоните и узнайте, до какого числа оплачен его номер.

      Клейтон поднял трубку телефона, установленного в машине.

      — Узнайте, до какого числа оплачен номер у нашего клиента.

      Через минуту он обернулся.

      — Заказан и оплачен по кредитной карточке. Он может жить сколько захочет.

      Клейтон даже улыбнулся. Этот старик Берден, приехавший сюда, решил разыгрывать из себя Пинкертона, заранее все знающего и просчитывающего. Гость из Лэнгли даже не подозревает, как сложно работать в этой неразберихе. Но Милт Берден дал ему насладиться своим маленьким триумфом.

      — Узнайте, до какого числа оплачен соседний номер, — предложил Берден, и Клейтон снова поднял трубку.

      Через минуту он растерянно повернулся.

      — До двадцать восьмого.

      — Вот это и есть наш предельный срок, — хладнокровно заметил Берден. — Значит, у нас осталось в запасе всего полтора дня. Я обязательно должен жить только в этом отеле.

     

      Берлин. 26 января 1991 года

      Сидя в автомобиле, полковник нетерпеливо поглядывал на часы. Этот проклятый чех давно должен был появиться. Почему он так запаздывает? Волков снова посмотрел на часы, потом включил радио, надеясь, что стрелки часов показывают не совсем точное время. Но все было напрасно. Гость опаздывал уже на целых пятнадцать минут. Волков представил себе, как будет нервничать генерал, когда они не приедут во время.

      Он мог бы встретить гостя и при выходе из аэропорта. Они так и договаривались сделать. Но гость, решивший лететь в Берлин, попросил ждать его именно у этого места, при выезде со стоянки аэропорта. Волков снова взглянул на часы. Прошло уже восемнадцать минут. Неужели этот мерзавец так и не приедет?

      При одной мысли об этом начинала болеть голова. Волков с силой покрутил несколько раз шеей, так, что хрустнули шейные позвонки. Почему этот гость задерживается? Может, на него вышла немецкая разведка или контрразведчики КГБ? Второе было менее вероятно, — чех еще не успел ничего сделать, чтобы привлечь внимание КГБ. Но, может, они следят за самим Волковым? И сейчас наблюдают за его машиной? Полковник посмотрел по сторонам. Кажется, все в порядке.

      На заднем сиденье его автомобиля сидел тучный, постоянно потеющий офицер из штаба армии — подполковник Ромашко. Константин Ромашко давно был завербован Волковым и давал информацию как штатный осведомитель военной контрразведки. Волков давно использовал его как связного для контактов в разных точках Восточной Германии. Ромашко работал руководителем интендантской службы и по характеру своей деятельности был связан с оставляемыми складами, вооружением и оборудованием. Часто в результате его поездок они выходили на нужных им людей. Начальство, очевидно, догадывалось о неприглядной роли подполковника, но не решалось вмешиваться, избегая ненужных ссор с могущественной военной контрразведкой.

      Волков вспомнил про Янчораса. Военная комендатура уже ищет пропавшего капитана. Если его найдут в течение недели, то обязательно поручат проверить все его бумаги. Проработав в военной контрразведке много лет, Волков знал, как именно реагируют особисты на подобные происшествия. Нужно будет поручить майору Евсееву, чтобы он все подчистил. Хотя на его сноровку рассчитывать трудно, он слишком напуган после убийства своего заместителя.

      — Когда он наконец появится? — недовольно пробормотал Волков. — Прошло уже двадцать пять минут.

      — Может, я посмотрю, — пропищал Ромашко.

      Несмотря на большое тучное тело, он имел голос и взгляд евнуха, настолько угнетала его незавидная роль штабного стукача.

      — Сиди, — строго одернул трусливого подполковника Волков, — он сам назначил это место. Значит, нам нужно здесь его ждать. Главное в нашем деле — терпение.

      — Да, вы говорили.

      — Как только он сядет в машину, ты можешь уходить. Но чтобы до вечера у себя дома не появлялся. Пусть все думают, что я с тобой ездил по городу.

      — Я понимаю, — согласился Ромашко. Он уже привык к тому, что о его «добровольной» помощи органам знали все его сослуживцы. И многие даже не здоровались с ним за руку.

      К их машине спешил уже немолодой человек в темном пальто и темной шляпе.

      — Кажется, он, — прошептал Ромашко.

      — Он должен постучать к нам в окно. Мы с ним так договаривались.

      Незнакомец подошел к ним и постучал в окно.

      — Здравствуйте, мистер Мешков, — приветливо сказал он, обращаясь к Волкову. В целях безопасности полковник военной контрразведки Волков представлялся именно так.

      — Садитесь, — пригласил Волков, показывая на сиденье рядом с собой. — Свободен, — сквозь зубы разрешил он удалиться подполковнику. Тот не заставил себя упрашивать. Он быстро вылез из машины и зашагал по направлению к стоянке такси.

      — Как у нас дела, мистер Мешков? — спросил приехавший гость. Его звали Петер Брандейс. Ему было лет пятьдесят. Немного расплющенный нос, толстые губы, ввалившиеся щеки и всегда подозрительный блеск в тусклых глазах.

      — Вашими молитвами, — пробормотал Волков. Он включил мотор и плавно отъехал от здания аэропорта, направляясь в Восточный сектор Берлина.

      — У вас есть к нам конкретные предложения? — гость говорил по-русски почти правильно, с сильным чешским, даже скорее немецким, акцентом, к которому Волков так привык за последние годы. Впрочем, это было неудивительно. Многие чехи говорили с типично немецким акцентом. Сказывалась близость культур.

      — Мы предлагали вам часть наших складов. Как раз территорию, находящуюся на границе между Чехословакией и Германией, — сказал, не глядя на своего собеседника, Волков.

      — Мы можем проверить наши позиции? — спросил приехавший.

      — Можем, — подтвердил Волков, — вот карта местности, — он достал из кармана карту, протягивая ее гостю.

      — Вы хотите продать нечто, находящееся в этом хранилище, на каких-то определенных условиях? — уточнил тот. О деньгах пока не было сказано ни слова.

      — Вам расскажут все при встрече, — туманно ответил Волков, — посмотрите пока карту.

      Приехавший начал внимательно изучать схемы.

      — Этот район я знаю,— сказал он,— район Эберсбаха, прямо на границе с Чехией. Но, по-моему, здесь какая-то ошибка. Там расположен ландшафтный заказник Оберлаузицер-Бергланд.

      — Верно, — сказал Волков, по-прежнему следя за дорогой. — Там указано именно это место.

      — Вы хотите сказать, что ваше хранилище находится именно там?

      — Конечно. Оно было там замаскировано еще двадцать лет назад. Почти сразу после событий шестьдесят восьмого года в Чехословакии.

      — Понимаю, — растерянно сказал гость, — никогда не думал, что там могут быть ваши объекты. Такое чудесное место! А где именно находится ваш объект?

      — Вам все расскажут, — снова повторил Волков. Слова гостя успокоили Волкова. Только человек, хорошо знакомый с обстановкой, мог вспомнить, где находился небольшой ландшафтный заказник. Волков посмотрел на часы и прибавил газ, представляя, как нервничает ожидавший их на улице генерал Сизов.

      К условному месту они подъехали, опоздав на сорок две минуты. Никого не было, и Волков, сдерживая ругательства, уже готов был поворачивать обратно, когда в автомобиль сел Сизов. Начался дождь, но на его пальто почти не было капель. «Значит, он стоял где-то, спрятавшись в подъезде, — понял Волков. — И наблюдал за подъехавшим автомобилем».

      — Добрый вечер, — сказал Сизов обычным спокойным голосом, — кажется, вы несколько задержались.

      Волков даже взглянул на него в зеркало заднего обзора. Неужели этот сдержанный человек был генерал Сизов?

      —Я немного опоздал, — признался гость. Машина, развернувшись, поехала в сторону Потсдама. Подсознательно Волков избегал Западного сектора Берлина. И хотя никакой границы давно не было, а Стена была разобрана на части, тем не менее он ехал через Восточную зону города в объезд.

      — Вы уже посмотрели карты местности? — спросил приехавшего Сизов.

      — Вы не представились, — весело напомнил коммерсант.

      — Да, действительно, — улыбнулся Сизов. — Я полковник Седов.

      — Очень приятно, господин полковник. Президент компании Петер Брандейс. Вот моя визитная карточка.

      Приехавший полез в карман и протянул визитку Сизову.

      Тот, взяв карточку, повертел ее в руках и положил в карман.

      — Мистер Брандейс, — начал говорить Сизов, — у нас к вам деловое предложение. Вам нужны крупные суммы советских рублей. Мы правильно поняли ваши интересы?

      — Да, — сказал чех, — но нам уже не нужны эти рубли. После обмена наши деньги превратились в бумагу. Они ничего не стоят. Теперь нас не интересуют и ваши деньги. У нас и так крупные неприятности из-за этих денег. В Праге был убит какой-то представитель КГБ, который ранее был в нашем офисе.

      — Это недоразумение, — выдавил Волков, заметив строгий взгляд сидевшего сзади генерала.

      — У нас вся полиция поднята из-за этого на ноги, — вздохнул гость.

      — Вы несколько ускоряете события, — сумел улыбнуться Сизов, — и немного отвлекаетесь от основной темы нашей беседы. Конечно, жаль, что такой неприятный случай произошел именно с вашей фирмой, но, надеюсь, полиция сумеет разобраться, что все это лишь досадное недоразумение. Мы можем предоставить вам необходимую сумму в рублях.

      — Кому они нужны? — нахмурился гость. — Эти деньги уже нигде не принимают.

      — Вы опять не поняли, господин Брандейс. Мы предлагаем вам новые советские деньги. Уже существующие в СССР.

      Наступило молчание. Волков продолжал смотреть вперед. За окном шел сильный дождь. Гость облизнул губы, впервые снял шляпу, поправляя редкие волосы.

      — У вас есть новые советские рубли? — почему-то шепотом спросил он.

      — Есть, — подтвердил Сизо, — и мы хотим их вам продать.

      — Сколько у вас денег? — вдруг спросил коммерсант. — Сто тысяч, двести, миллион?

      — Для начала речь может пойти о сумме в полмиллиарда рублей, — сухо ответил Сизов.

      Прибывший на секунду закрыл глаза. Потом открыл:

      — Я не ошибся? Вы сказали, пятьсот миллионов новых рублей?

      — Вы хорошо слышите, мистер Брандейс,— хладнокровно подтвердил Сизов.

      — Сколько вы за это хотите? — оживился коммерсант. — Какую сумму в долларах?

      — Учитывая, что это новые деньги и в ближайшие год-два им вряд ли что-нибудь грозит, я думаю, мы вправе рассчитывать на сумму в пятьдесят миллионов долларов.

      — Но это даже выше официального курса,— простонал пришелец.

      — А вы можете где-нибудь сегодня купить за эту сумму полмиллиарда новых советских рублей?— спросил генерал.

      —Да, — подумав, ответил Брандейс, — конечно, вы правы. Такой суммы никто нам не предложит. И никто не продаст.

      — Ответ вы должны дать немедленно, — напомнил Сизов.

      — Нет, — заартачился гость, — я должен посоветоваться. Это слишком большая сумма. Каким образом вы хотите получить деньги?

      — Вы должны перевести их в швейцарский банк на счет, который мы вам укажем.

      — Это мне не подходит. Я должен перевести деньги под какой-нибудь договор. Под какую-то операцию. Я лишь представитель фирмы, хотя и являюсь формально ее президентом. Мне нужно посоветоваться. И решить вопрос с такой суммой денег. А может, возможна оплата частями?

      — Нет, — решительно заявил Сизов, — деньги должны быть переведены завтра. У нас нет времени.

      — Но это невозможно, — возразил гость, — это просто нереально.

      — Останови машину, — попросил Волкова генерал, — кажется, господин Брандейс хочет выйти.

      — Не хочу, — мрачно ответил коммерсант, — я постараюсь сегодня поговорить с Прагой. Разыскать членов правления.

      — В таком случае что вам мешает это сделать сегодня ночью?

      — Но почему такая гонка? — взмолился приехавший. — Мы ведь можем все спокойно решить за семь-десять дней.

      — Не можем,— возразил Сизов,— слишком много клиентов. Мы не банк и не хранилище. И не можем держать столько наличных денег. Счет идет на часы. В любой момент нас могут просто ограбить или, перестреляв всю охрану, забрать деньги. Мы и так сильно рискуем, показывая вам эти карты. Может, именно вы и убрали этого представителя КГБ в Праге?

      — Это не смешно, — возразил Брандейс, — конечно, не мы.

      — В любом случае вы должны отчетливо понимать и наши мотивы. Слишком велик риск, и он увеличивается с каждой минутой.

      В автомобиле наступило молчание. Наконец Брандейс несмело сказал:

      — Мне все-таки нужно посоветоваться. К нам два дня назад обратилась одна итальянская фирма с просьбой подписать крупный контракт. Судя по всему они тоже хотят отмыть деньги. Им нужен счет в банке, а они готовы выложить наличные. Вы меня понимаете?

      — Это ваши проблемы, — пожал плечами Сизов, — нам нужно пятьдесят миллионов долларов. И как можно быстрее. Вы ведь догадывались, зачем вас так срочно вызывают в Берлин, могли бы и подготовиться.

      — Я поэтому вам и сказал про итальянскую фирму, — заметил Брандейс, — схема очень простая. Они могут найти компанию, которая гарантировала бы их деньги. Условно назовем эту компанию «Икс». Мы переводим в «Икс» на законных основаниях деньги, которые оседают на счетах итальянцев, а итальянские деньги «Икс» кладет на ваше имя. Это было бы идеально.

      — Только в том случае, если мы успеем все сделать за один, максимум два дня.

      — У итальянцев уже есть договоренность. Их представитель сегодня ночью прибывает в Берлин. Представитель американской компании, которая будет гарантировать сделку, также уже в Берлине. Но без нас у них все равно ничего бы не получилось. Значит, мы становимся посредниками и переводим в американскую компанию нужную сумму, которая сразу, без зачисления на счет, переводится итальянцам. А итальянские деньги зачисляются на ваш счет в швейцарском банке. Вам ведь абсолютно все равно, какие это будут деньги, лишь бы они были. У вас в отличие от нас не будет сложностей с налоговой полицией. И как только пройдет наше первое начисление к американцам, мы и заберем у вас ваши новые рубли. Вы поняли? Мы переводим деньги американцам, они — итальянцам, те платят вам, а вы разрешаете нам забрать деньги. Такой идеальный круг или четырехугольник, если хотите. Я думаю, подобный вариант всех устроит.

      — Черт, — не выдержал Волков, — кажется, нам Евсеев сюда нужен.

      — Не обязательно, — холодно отрезал Сизов, — я понял схему. Только один вопрос. Почему деньги вы хотите взять после первого начисления? Итальянцы действительно получат свои, но ведь мы с вами можем оказаться ни с чем.

      — Мистер Седов, — хитро улыбнулся гость, — я занимаюсь подобными делами много лет. Если деньги от американцев не поступят на счет итальянцев, значит, я смогу выставить претензию на свой договор. Ведь мои деньги, как вы помните, все равно не должны оставаться на счету американцев согласно нашему договору. А я их добросовестно перевел и требую в таком случае исполнения по контракту. У американцев будет два выбора: либо вернуть деньги, найдя все-таки пятьдесят миллионов, либо не возвращать, рискуя поссориться со всеми нами и получить-таки решение суда о взыскании с них не только этих пятидесяти миллионов, но и крупного штрафа в виде пени за неуплату по договору своих долгов. Ведь по нашему с ними договору они обязаны переводить деньги именно итальянцам. Как вы думаете, какой вариант при этом они выберут?

      — Почему на это идут итальянцы — я понимаю, им важно отмыть свои наличные, — вслух размышлял Сизов, — ваш личный интерес я тоже могу понять. Про наш интерес я, разумеется, знаю. Но что заставит американцев получать от вас деньги и переводить их итальянцам? Бескорыстный альтруизм? Я уже давно не верю в подобные моральные качества, особенно американских бизнесменов.

      — Я тоже не верю,— засмеялся Брандейс,— именно поэтому они и получат десять процентов от всей суммы.

      — По-моему, много,— осторожно заметил генерал.

      — По-моему, нормально. Учтите, что завтра выходной день, банки не работают, и нам нужен очень компетентный бизнесмен. За страховку нужно платить, господин Седов.

      — Значит, вы уже все продумали, — понял Сизов, — тогда зачем вы изображали из себя дурака? Зачем делали вид, что еще думаете над моим предложением? И с кем тогда вы собирались советоваться?

      — Во-первых, я не думал, что у вас могут быть такие серьезные деньги. Во-вторых, в любом случае мне нужно посоветоваться с моими компаньонами. Все-таки такая сумма!

      — Это ваше право. Но мы успеем сделать все завтра?

      — Мистер Седов, так, кажется, вы представились, хотя, я думаю, это не ваша настоящая фамилия. Я не могу гарантировать, что завтра мы все решим. Но я почти абсолютно могу быть уверен, что мы решим все проблемы до послезавтра. Вас устраивает такой вариант?

      — Да, — сказал генерал Сизов, — он меня устраивает. Теперь мне нужны имена участников сделки.

      — От итальянцев приедет Аньезо Бонелли,— сразу сказал гость, — вернее, уже прилетел. Самолет из Рима сел полчаса назад.

      — А кто будет от американцев?

      — Легендарная личность. Я не думал, что он принимает участие и в подобных сделках. Его знают во всем мире.

      — Как его имя? — не выдержал Сизов.

      — Его зовут Кемаль Аслан. Он американский гражданин, но долгое время жил в Болгарии. Это один из самых значительных людей, с кем я когда-либо имел дело.

      «Кажется, где-то я слышал это имя», — мелькнула у Сизова мысль.

      Сизов и Волков, беседующие с приехавшим гостем, даже не подозревали, что следом за ними идут сразу три машины. Еще больше они бы удивились, узнав, что это машины БНД — федеральной службы разведки Германии.

     

      Берлин. 26 января 1991 года. Западная зона

      Приехав в «Гранд-отель», Берден и Тернер остановились на пятом этаже. На шестой, где жил Кемаль Аслан, попасть они уже не смогли, все номера были заняты. Но, к большому сожалению Бердена, не было мест и в номере, находящемся как раз под номером Кемаля Аслана. Его занимала пара каких-то эксцентричных португальцев.

      Разместившись в номере и выслушав последние сообщения от наблюдавших за приехавшим гостем сотрудников ЦРУ, Берден и Тернер по предложению Клейтона спустились в ресторан поужинать.

      Берден был сосредоточен и молчалив. Он уже понял, что счет пошел на часы и они обязаны выяснить, какую игру начала советская разведка. Им успели привезти фотографии незнакомца, с которым встречался Кемаль Аслан. Берден внимательно изучил все фотографии. Он никогда не видел этого человека. Но, судя по всему, разговор у них был достаточно оживленный.

      Он взглянул на свои часы. Почти не оставалось времени на продумывание вариантов. Ничего определенного уже не сделать. Можно, конечно, прибегнуть к простому решению проблемы, похитив советского агента. Но врываться в номер Кемаля Аслана — это самое глупое, что они могут придумать. Здесь все-таки не американская территория, хотя и Западный сектор Берлина. Он понимал, что охранявшие своего агента офицеры КГБ просто не позволят делать подобных вещей. Сейчас границ между секторами не существует, и в гостиницу через достаточно короткое время может подъехать целый взвод советских ком-мандос. Или даже рота. И никто их не остановит. Он вздохнул. Падение берлинской стены было не только большим благом, оно создало дополнительно очень много проблем.

      — Мистер Берден, — деликатно кашлянув, отвлек его от мрачных мыслей Тернер, — может, нам стоит вызвать сюда больше наших людей? Чтобы они были поблизости.

      — Не надо, — отмахнулся Берден, — сейчас у нас с русскими мир. Горбачев и Буш называют друг друга по именам. Нам не простят, если мы устроим что-нибудь в духе «холодной войны».

      — Мы могли бы его выкрасть, — предложил идиот Клейтон.

      — Угу. И начать третью мировую войну, — ответил Берден.

      — Почему? — обиделся местный резидент. — У меня здесь достаточное количество людей. Русские даже пикнуть не сумеют, как мы его отправим в расположение нашей воинской части и оттуда вывезем на самолете в Лэнгли.

      — Для чего? — вдруг спросил Берден.

      Клейтон смешался. Он ожидал любого вопроса, но только не этого.

      — Как для чего… — развел он руками,— этот человек нанес такой ущерб нашей стране.

      — Правильно. Но его арестом мы этот ущерб не восстановим. И ничего нового не узнаем. Он столько лет был в США, что мы знаем о советской разведке гораздо больше, чем он. Его арест принесет нам только моральное удовлетворение. И мы не узнаем, для чего советская разведка начала эту игру. По-моему, это неперспективно. Мы должны скорее оставить его на свободе и, наблюдая за ним, пытаться понять, что именно они затеяли.

      — Может, вы и правы, — недовольно согласился Джордж, — но в любом случае я мог бы очень быстро избавиться от советских офицеров в этом отеле. Пока это все-таки наша зона влияния и Западный Берлин.

      — Берлин уже единый город, — напомнил Берден, — а с русскими сейчас вообще нельзя ссориться. У меня есть прямые указания Эшби. Нам просто необходима их поддержка в войне против Саддама Хусейна, и никакой, даже самый ценный, агент не должен срывать наших новых партнерских отношений.

      — Но он агент КГБ, нелегально работавший в нашей стране, — взорвался-таки Клейтон.

      — В вас говорят старые предрассудки. Главное для нас узнать, что именно они придумали. Почему выбрали такой маршрут для своего лучшего агента, почему рискуют, зная, что мы можем пойти на ваше предложение и арестовать его? Почему Кемаль Аслан сидит в нашей зоне? Вот эти вопросы пока без ответа. И я не уеду из Берлина, пока не получу на них должного ответа.

      Тернер молча слушал Бердена. Он понимал, что Милт прав. Но даже он считал, что Берден слишком осторожничает и можно рискнуть, пойдя на некоторые более решительные действия. Однако привыкший доверять многоопытному Бердену, он не стал возражать, слушая разговор между начальником советского отдела ЦРУ и местным резидентом.

      После ужина они вышли в холл, направляясь к лифту, чтобы подняться в свой номер. И в этот момент Берден вдруг остановился. Как-то смешался, словно раздумывая, что именно нужно сделать. В другом конце холла сидели двое мужчин. Тернер заметил мгновенные взгляды, которыми обменялись Берден и один из сидевших, пожилой, лет пятидесяти человек с характерной внешностью — тяжелым подбородком, светлыми, голубыми глазами и пепельными волосами. Незнакомец так же, как и Берден, замер на мгновение, но затем, словно оценив молчание Милта, чуть заметно кивнул ему, поспешно надев темные очки.

      Берден прошел в лифт за Клейтоном, который не заметил этих мгновенных взглядов и кивков. Тернер замыкал шествие. В кабине лифта все молчали. Уильям не хотел спрашивать при Клейтоне, а Берден, видимо, ничего не хотел рассказывать.

      Проводив их до номера, Клейтон кивнул на прощанье.

      — Утром я за вами приеду. Если что-нибудь нужно, можете мне позвонить. Наверху трое наших сотрудников. Еще двое будут все время находиться в баре. На всякий случай я держу половину своей команды в эту ночь у себя в офисе. Через десять минут после вашего звонка они могут здесь появиться.

      — Я думаю, ночь пройдет спокойно, — ответил Берден на прощанье, — можете не беспокоить своих людей.

      — Осторожность не помешает, — самоуверенно ответил Клейтон. Попрощавшись, он пошел обратно к лифту.

      И только когда Милт и Уильям вошли в номер и за ними наконец закрылась дверь, Берден, устало прислонившись к дверям номера, спросил:

      — Ты видел сидящего в холле человека?

      — Который сидел в другом конце у бара?

      — Так ты его заметил?

      — Я заметил ваши взгляды и понял, что вы знакомы.

      — Это Вилли Хефнер. Я его хорошо знаю. Раньше он работал в Пуллахе.

      Тернер все понял. В Пуллахе у Мюнхена была расположена штаб-квартира западногерманской разведки.

      — Он работал в отделе специальных операций против СССР,— продолжал Берден,— но последние два года, по моим сведениям, руководил специальным отделом БНД. Понимаешь, в чем дело? Хефнер слишком значительная фигура, чтобы просто так появиться в отеле. И тем более в такой момент, когда сюда приехали столько сотрудников КГБ. И наш нелегал.

      — Может, он из-за сотрудников КГБ и приехал?

      — Не похоже. Сейчас, когда не существует никаких границ между двумя Германиями, советские офицеры могут передвигаться по всей стране. И наверняка этим усердно пользуются. Но почему внимание Хефнера привлек именно наш отель? Ничего так просто не бывает, Уильям. Я не верю в случайные совпадения у профессионалов такого класса.

      — И вы думаете, он прибыл сюда из-за нашего агента?

      — Во всяком случае, из-за чего-то такого, чего мы пока не знаем. Если я прав, у нас очень скоро будут гости. Он понимает отлично, что и я так просто не мог прилететь из Лэнгли для того, чтобы провести уик-энд в отеле, где «случайно» оказалось так много сотрудников КГБ, ЦРУ и БНД. Он обязательно к нам поднимется. Хотя бы для того, чтобы мы уточнили наши позиции.

      Ждать пришлось недолго, минут десять. Но сначала раздался телефонный звонок.

      — Берден, — услышал Милт в трубке знакомый голос, — я думал, что обознался.

      — Это ты, Хефнер? Как у тебя дела?

      — Все в порядке. К тебе можно подняться?

      — Конечно, я тебя жду.

      — Милт… — замялся Хефнер, — с тобой рядом были твои друзья. Одного я знаю, он торгует здесь «хот-догами». А второй?

      Берден улыбнулся. Назвать так местного резидента ЦРУ мог только знающий человек.

      — Второй — мой друг. Он тоже торгует подобным товаром, но вместе со мной в Америке, — успокоил он своего собеседника.

      — Тогда все о'кей. Я поднимусь к вам. Берден положил трубку.

      —- Сейчас он поднимется, — задумчиво сказал Милт, — здесь происходят очень интересные вещи, Уильям. Ты не считаешь, что концентрация секретных агентов на один метр площади этого отеля превосходит допустимые нормы?

      Тернер улыбнулся. Через три минуты в дверь постучали. Уильям, заметив взгляд Бердена, не тронулся места. Милт подошел и открыл дверь.

      — Добрый вечер, Берден. С приездом в Германию, — протянул ему руку вошедший в номер Хефнер.

      Немцы традиционно обращались друг к другу только по фамилии, и Берден знал это. Именно поэтому в дальнейшем они называли друг друга исключительно по фамилии.

      — Это мой друг Уильям Тернер, — представил своего напарника Берден.

      — Очень приятно, — кивнул Хефнер, — вы, очевидно, тоже торгуете «хот-догами»?

      — Он наш сотрудник, — подтвердил Берден,— садись в кресло. Что ты будешь пить?

      — Мы, немцы, традиционно любим пиво. Сильные напитки не для нас. Кажется, мы уже пережили все свои наиболее сильные страсти и теперь перешли на менее крепкие напитки.

      Хефнер сел в кресло. А Тернер, достав из мини-бара банку пива и бокал, поставил все на столик перед гостем. После чего сел на кровать, внимательно наблюдая за пришедшим. Берден сидел на стуле и пил свой апельсиновый сок. После перелетов, особенно таких утомительных, у него всегда немного болела голова.

      — Теперь рассказывай, — потребовал Берден, увидев, как Хефнер открывает банку и наливает пиво в бокал, — только не говори, что ты оказался в этом отеле случайно, зайдя навестить тетушку своей жены.

      Хефнер не спеша выпил пиво. Поставил бокал.

      — По-моему, скорее я должен задавать подобный вопрос. В конце концов, я живу несколько ближе к Западному Берлину и этому отелю, чем ты, Берден. Разве не так?

      Милт рассмеялся.

      — Кажется, ты прав. Просто, когда я внезапно увидел тебя в холле отеля, мне показалось, что ты не очень хочешь себя обнаруживать. Я был прав?

      — Как и ты, Берден. С тобой рядом был Джордж Клейтон, местный резидент вашей конторы по продаже «хот-догов». И, кажется, он в отеле не один.

      — Ты тоже не один, Хефнер. Твой напарник продает немецкие «хот-доги» наверняка не хуже наших ребят. Я думаю, все правильно. Так и должно быть. Английский писатель, наш бывший коллега Джон Ле Карре, называл ваш город «вечным городом шпионов». Я думал, после падения берлинской стены произойдут какие-нибудь изменения, но, кажется, я ошибся. Здесь все по-прежнему.

      Хефнер налил себе еще немного пива и хитро прищурился.

      —Ты, как всегда, хитрец, Берден. Давай начистоту, чем ты здесь занимаешься? Может, ты перепутал зоны? Мы уже начали забывать, что мы были когда-то «вечным городом шпионов». Но, кажется, вы не даете нам об этом забыть. Даже после падения стены, Берден. Вы все никак не хотите уходить из нашего города. Кстати, твое появление здесь — лучшее тому доказательство. Насколько я помню, твоя специализация— все-таки советский отдел, а здесь Западная зона. Сейчас границы не существует, так почему ты здесь, а не там?

      _ Согласен. Откровенность за откровенность. Я прилетел сюда специально. У нас серьезная операция, Хефнер.

      _ И у нас тоже, Берден. Мы тоже приехали сюда специально в отель. Ты был прав.

      — Ты ведь занимался специальными операциями Хефнер. С каких пор тебя стали интересовать советские агенты?

      — С тех пор, как тебя стали интересовать торговцы наркотиками.

      — Ничего не понимаю, — пожал плечами Берден, — давай без лишних слов. За кем вы охотитесь?

      Вместо ответа Хефнер достал из кармана пачку фотографий.

      — Можешь посмотреть. Представитель итальянской мафии. У нас есть подозрение, что они пытаются через немецкие банки отмывать свои деньги. Его зовут Аньезо Бонелли.

      Берден смотрел на фотографии. Итальянец был черноволосым сухощавым человеком лет пятидесяти. На лице выделялись большие глаза с темными обводами, умные, грустные и немного уставшие.

      — Это тот тип, за которым вы охотитесь? — спросил Милт.

      — Да. Но, по-моему, и вы приехали за ним. Разве не так?

      — Нет, — ответил Берден, — у нас совсем другой объект. Уильям, дай мне наши фотографии, — попросил он Тернера, и тот достал из кармана пачку фотографий.

      — Может, ты знаешь этих людей?— спросил Берден, протягивая свои фотографии Хефнеру. Тот долго и внимательно рассматривал карточки.

      — Нет, — огорченно сказал он, — этих двоих я не знаю. Первый раз вижу. Мы приехали в отель только недавно, вслед за поселившимся тут Бонелли. По просьбе итальянской полиции мы ведем его с самой границы.

      — Ясно. Значит, наши дороги не пересекаются, — усмехнулся Берден.

      Хефнер протянул ему фотографии.

      — Невозможно поверить в подобное совпадение, — улыбнулся он. — И как зовут твоего агента, из-за которого ты перелетел через океан?

      — Кемаль Аслан, — назвал имя Берден. Пачка в руках Хефнера дрогнула.

      — Не может быть, — прошептал он, — значит, это американский бизнесмен Кемаль Аслан?

      — Да, а в чем дело?

      — Мне передали всего час назад из Рима. Аньезо Бонелли получил указание встретиться в Берлине с бизнесменом Кемалем Асланом.

      — Это невозможно, — возразил Берден, — Кемаль Аслан — агент КГБ.

      — У меня точные данные, — заорал Хефнер, — мой итальянец должен встретиться с твоим бизнесменом. Они проворачивают какую-то аферу. В Берлин сегодня днем прилетел постоянный партнер Бонелли Петер Брандейс из Чехословакии.

      —Здесь какая-то ошибка,— упрямо возразил БерДбН,— мы следим за этим бизнесменом много лет. Он не имеет никакого отношения к наркотикам.

      — Подожди, — Хефнер положил фотографии на стол и бросился к телефону,— сейчас я узнаю от своих ребят, где этот чех.

      Он набрал номер телефона и терпеливо ждал, пока там ответят. Когда наконец подняли трубку, он нервно спросил:

      — Что у вас нового? Что-о-о? — Он положил трубку и изумленно уставился на американцев.

      — Что-нибудь случилось? — спросил Берден.

      — Случилось, — несколько неуверенно произнес Хефнер, — Брандейс встречался с двумя людьми в Восточной зоне. Мои люди не сумели их вычислить.

      — Кажется, мы приехали не зря, — обернулся к Тернеру Милт Берден.

     

      Берлин. 26-27 января 1991 года. Восточная зона

      Оставив Брандейса у небольшого отеля, они поехали прямо на конспиративную квартиру Сизова. По дороге генерал долго молчал. Потом наконец сказал:

      — Неприятный тип этот Брандейс. Типичный прохвост. Зачем ему столько наших денег?

      — Он говорил про итальянцев. Может, с наркотиками связан, — беспечно ответил Волков.

      — Только этого нам не хватало, — нахмурился генерал, — приходится иметь дело с подобными мерзавцами из-за глупости нашего генерала Матвеева. Вчера на совещании у Беликова я понял, что им что-то стало известно. Все из-за этого убийства Валентинова в Праге.

      — Дранников тоже был? — спросил Волков, оглянувшись.

      — Был, конечно. Завтра он тебя нагрузит работой, можешь не беспокоиться. Будешь еще искать убитого капитана Янчораса. Как думаешь, найдешь?

      — Найду, — блеснул золотым зубом полковник и вдруг, снова обернувшись, озабоченно сказал:

      — Кажется, за нами следят.

      — Только этого не хватало, — пробормотал Сизов, не оборачиваясь, — с чего ты взял?

      —Три автомобиля, и все время меняются, —уверенно сказал Волков. — Я давно обратил внимание. Такие номера мы сами часто делаем.

      — В нашей зоне, — нахмурился Сизов, — кто это может быть?

      — Не наши, — отмахнулся Волков, — немцы дурака валяют. Вычисляют машины нашей контрразведки и ездят по всему городу, демонстрируя свои возможности.

      — Может, это сотрудники Дроздова? — спросил Сизов, демонстрируя выдержку и по-прежнему не оглядываясь.

      — Я знаю все машины местной резидентуры КГБ, — ответил Волков, — это точно не они. Но мы сейчас проверим. Здесь недалеко наша часть. Если там сидят сотрудники КГБ или мои коллеги, они спокойно проедут караульный пост. Если нет, — значит, немцы.

      — Черт побери, — громко выругался Сизов, — только немцев нам здесь не хватало. Хотя ты прав. У Макеева не хватит смелости организовать подобное триумфальное шествие по городу. И денег на бензин. Три машины — это слишком много для его сотрудников. У них в городе, кажется, всего четыре автомобиля. Из которых два возят их жен и детей.

      Они подъехали к шлагбауму, где стояли солдаты. Офицер проверил пропуска, посмотрел документы и, козырнув, разрешил въезд на территорию части. Волков медленно въехал и через пятьсот метров резко свернул направо, останавливаясь у щитов с агитационными плакатами. Они ждали минут десять. Все было тихо.

      — Немцы, — кивнул Волков, — я так и думал. Они теперь просто валяют дурака.

      — Это мы валяем дурака, — жестко отрезал генерал, — до сих пор не нашли документы Валентинова. Учти, что у нас в запасе всего два дня. Потом сюда приедут церберы Дроздова и перевернут все вверх дном. И наверняка полетят в Прагу.

      — Мы там все проверяли, — возразил Волков, — никаких документов не было.

      — Ты мне это уже говорил, — напомнил генерал, — но пока ничего не сделал.

      — Как я мог что-нибудь сделать? — изумился Волков. — Я ведь в Москву ездил по вашему приказу.

      — И по моему приказу ты капитана убивал? — зло напомнил Сизов. — Или по моему приказу ты навел на Валентинова убийцу? Не надо, ничего не говори. Я знаю, кто убил Валентинова. Но навел именно ты. В общем, так. Раз уж на тебе висят эти убитые, давай доводи дело до конца. У Валентинова в городе были связные. Трое. Сегодня до утра ты лично должен побывать у каждого в доме. У каждого! Переверни их квартиры вверх дном, но найди документы Валентинова. Я думаю, что он оставил их кому-то из этой тройки, не очень доверяя местной резидентуре. Или не доверяя нам. Хотя нет, подожди.

      Он задумался, затем, словно решив какую-то сложную задачу, кивнул сам себе и быстро сказал:

      — Найди всех его связных и узнай, кто из них должен был вылететь в тот день в Прагу. Это единственно возможный вариант. Нет, погоди… Ты помнишь, когда был убит Валентинов? Какого числа?

      — Конечно, помню, — пробормотал Волков, — восьмого января.

      — Утром поезжай в местное отделение «Люфтганзы» и выясни, кто из этих троих заказывал билеты в Прагу. Ты меня понял? По фамилиям выясни.

      — Вы гений, — восхищенно сказал полковник, — мы бы ни за что не догадались.

      — Утром сам все проверь, — словно не расслышав его последних слов, сказал Сизов. — Если я догадался, значит, может догадаться и Дроздов. А это нам ни к чему.

      — Может, я через аэропорт проверю, — предложил вдруг Волков, — чтобы мы не ждали утра. Там ведь наверняка работают их диспетчеры. Необязательно ждать столько времени.

      — Слушай, ты прямо меняешься на глазах, — повернулся к нему генерал,— это очень хорошая мысль. Быстро туда, а потом мне оттуда позвони. Я буду ждать тебя на работе. Деньги у тебя есть?

      —Деньги? — удивился полковник. — Какие деньги?

      — Я сейчас сяду за руль и постараюсь покататься с немцами по городу. А ты подождешь минут десять, выйдешь отсюда и поймаешь такси. На такси поедешь в аэропорт. Туда и обратно нужно марок семьдесят-восемьдесят, не меньше. Необязательно, чтобы нашу машину видели в аэропорту. Так есть у тебя деньги?

      — На такси хватит.

      — Значит, запомни. Номер первый — Ральф Циге. Тот самый, который помогал Валентинову в банковских делах. Номер второй — Софи Хабер, она работает на КГБ уже лет пять. И, наконец, ювелир Яков Горский — номер три. Вот среди этих фамилий ищи того, кто должен был вылететь в Прагу восьмого или девятого января. Можешь проверить и другие компании, если был рейс Берлин — Прага в тот день. Понял?

      — Все ясно. А может, с немцами вам самому не нужно ездить? Кого-нибудь пошлем вместо нас?

      — Не нужно. Чем меньше людей будет знать, тем лучше. Я немного покатаюсь по городу, а потом поеду в штаб. Туда они не посмеют сунуться. Через два часа жду твоего звонка.

      — Хорошо, — полковник вышел из автомобиля и, подождав, пока Сизов сядет за руль, кивнул на прощанье.

      —Я вам позвоню.

      — Договорились, — Сизов резко рванул автомобиль с места и поехал к шлагбауму. Полковник ждал минут десять и лишь затем не спеша двинулся следом. У шлагбаума он увидел дежурного офицера.

      — Где здесь можно найти такси? — спросил он у капитана, показывая свое удостоверение офицера военной контрразведки.

      — Сейчас уже поздно, но мы можем вызвать по телефону, — предложил офицер, — вам далеко ехать?

      — Нет, в центр города.

      — Скоро пойдет наша машина, товарищ полковник. Если хотите, можете подождать.

      — Не могу. У меня нет времени. Лучше вызовите такси.

      Капитан кивнул, бегом бросился к своему помещению. Волков проводил его одобрительным взглядом. Он привык, что контрразведчиков в Советском Союзе не только уважали, но и боялись. Дежурный офицер вернулся через две минуты.

      — Сейчас машина будет, — запыхавшись, сказал он.

      Волков ничего не ответил. Машина пришла довольно скоро, и он, сев в такси, попросил отвезти его в центр. Предусмотрительный полковник не хотел рисковать. Никто не должен знать, куда и зачем он ездил в эту ночь. И только отпустив машину и проверив, нет ли за ним наблюдения, Волков нашел другое такси и приказал отвезти его срочно в аэропорт. В огромном городе было два международных аэропорта, все еще привычно обслуживающих Западную и Восточную зоны. Волков поехал не в «свой» аэропорт, где можно было найти более лояльного сотрудника, а в Тегель, всегда работавший на Западный Берлин. Расчет его был верным. В Восточной зоне бывших чиновников ГДР давно поменяли на убежденных диссидентов и антикоммунистов. А в сытом Западном Берлине все оставалось по-прежнему, и именно здесь ему могли оказать необходимую помощь.

      Через полчаса он был в аэропорту. Еще некоторое время ушло на то, чтобы найти офис компании «Люфтганза». Волков неплохо изъяснялся по-немецки и сумел убедить миловидную девушку, сидевшую за компьютером, проверить данные за восьмое и девятое ноября. Девушке он объяснил, что ищет своих родственников, уехавших в Прагу.

      Девушка любезно набрала имя Ральфа Циге. Компьютер исправно показал, что человек с такой фамилией не летал в Прагу в начале января. И не заказывал билета. Волков нахмурился. Они были убеждены, что документы Валентинова должен был привезти именно Циге. Может, они напрасно надеялись на немцев, а резидент КГБ доверял именно своему бывшему соотечественнику, осевшему в Берлине?

      — Проверьте фамилию Горский. Герр Яков Горский, — попросил полковник, нахмурившись. Девушка удивленно посмотрела на него.

      — Он тоже ваш немецкий родственник?

      — Да, — кивнул Волков, — проверьте, пожалуйста.

      Девушка снова ввела имя в компьютер.

      — Нет, -— сказала она через некоторое время, — с таким именем никто в Прагу не летал. Нашей компанией, во всяком случае.

      «Может, они летали самолетами другой компании? — мелькнула у полковника мысль. — Или вообще ездили поездом. И тогда мы ничего не узнаем».

      — Проверьте еще одно имя. Софи Хабер, — попросил он в третий раз.

      Девушка уже подозрительно взглянула на него, но, ничего не сказав, в третий раз ввела имя. Потом долго читала появившуюся на компьютере информацию.

      — Эта фрау тоже не летала в Прагу, — любезно сказала она.

      — Спасибо, — Волков уже собирался отойти, когда девушка остановила его.

      — Подождите. Фрау Хабер взяла билет на девятое января в Прагу, но затем вернула его.

      — Как вы сказали? — чуть не закричал Волков.

      — Она вернула билет девятого января утром, — ответила девушка, — фрау Хабер не вылетала в Берлин.

      Волков, даже не поблагодарив девушку, взглянул на часы и бросился к выходу. Остановив на улице такси, он попросил отвезти его в Берлин.

      «Только бы генерал уже вернулся в штаб», — нетерпеливо думал Волков, глядя на часы.

      Прошла лишь пара часов, и Сизов вполне мог подъехать чуть позже. Но ему повезло. Уже подъезжая к зданию, он понял, что генерал вернулся. Его автомобиль стоял, припаркованный на стоянке. Видимо, Сизову надоела игра с немцами в кошки-мышки.

      Полковник ворвался в кабинет генерала, тяжело дыша.

      — Я узнал, кто должен был лететь в Прагу, — сказал он, закрывая дверь. — Это Софи Хабер. Нам нужно ехать к ней.

      Сизов холодно взглянул на него.

      — Возьми людей и действуй. До утра документы должны быть у меня на столе.

     

      Москва. 27 января 1991 года

      В этот день, в воскресенье, председатель КГБ приехал на работу. Он ждал окончательных результатов аналитического управления генерала Леонова. Сотрудники просчитывали возможность введения в стране чрезвычайного положения и давали прогнозы на возможные результаты референдума о сохранении СССР, который должен был состояться в марте этого года.

      Он всю неделю ждал результата и теперь, рано утром приехав на работу, знал, что генерал Леонов уже ждет его с конкретным результатом, полученным его сотрудниками. До того как возглавить аналитическое управление КГБ СССР, генерал Леонов был заместителем начальника ПТУ КГБ СССР и много лет работал вместе с Крючковым. Они давно и хорошо знали друг друга. Именно поэтому председатель КГБ и поручил эту сложную задачу генералу.

      Сейчас, сидя в своем кабинете, Крючков в который раз подумал, что в стране все идет не так, как нужно. Сведения, получаемые от Циклопа — ответственного сотрудника ЦРУ Олдриджа Эймса, еще раз подтверждали: в ЦРУ взят курс на развал Советского Союза, на дискредитацию его правоохранительных органов, прежде всего КГБ и МВД.

      Эти сведения Крючков несколько исправлял, чтобы не сгущать краски до такой степени, и передавал все материалы Горбачеву. Президент читал, внимательно слушал председателя КГБ, но отмахивался, считая, что война шпионов не для него. Крючков никогда не говорил в Верховном Совете и даже на Политбюро ЦК КПСС, что у него есть абсолютно надежный источник информации в ЦРУ, который указывает ему на все планы американцев. Он просто не имел права подставлять столь ценного агента, как Циклоп. Но сам, знакомясь с информацией, в полной мере сознавал и меру своей ответственности за развал великого государства.

      Многие новые политики и журналисты, смело обличая существующий режим и его аппарат, не знали о специальной программе, разработанной ЦРУ. Конечно, в стране существовала масса объективных причин для кризиса — ухудшение экономической ситуации, огромный вал безналичных денег, превращенных в наличные после возникновения в конце восьмидесятых многочисленных кооперативов, наконец, взрыв национализма в союзных республиках. Но все это накладывалось на программу ЦРУ. Эймс доносил об этом каждый месяц. А председатель КГБ, имея информацию, не смел ничего говорить.

      Привыкший за многие десятилетия к безусловному подчинению Генеральному секретарю ЦК КПСС, приученный выполнять все указания Кремля, сам выходец из партийного аппарата, Крючков не мог даже представить себе, что Горбачев и окружавшие его люди могут ошибаться. Многолетняя служба у Андропова была для Крючкова, безусловно, большой школой, но вместе с тем неординарная личность Андропова подавила в Крючкове все зародыши инициативы, привив ему своеобразный синдром «вечного помощника», когда человек, выдвинутый на первые роли в государстве, не мог уже принимать абсолютно ответственные и самостоятельные решения. И теперь Крючков не хотел, просто не мог в силу своих убеждений и взглядов брать на себя смелость критиковать Генерального секретаря, явно ведущего страну в тупик. Ему все казалось, что Горбачев умнее его, лучше его знает, куда он ведет огромную страну.

      Теперь, сидя за столом в ожидании генерала Леонова, он еще раз твердо решил для себя, что введение чрезвычайного положения— единственный выход, который еще может спасти страну.

      Леонов вошел без доклада. Сидевший в приемной секретарь сам вызвал его, попросив зайти к председателю КГБ.

      —Доброе утро, Владимир Александрович, — сказал генерал, появляясь в кабинете. Крючков, кивнув ему в знак приветствия, чуть приподнялся, чтобы поздороваться с генералом, и показал на стул, стоявший перед его столом. Леонов сел, раскрывая папку, которую держал в руках.

      — Я слушаю, — разрешил Крючков. Он достал из ящика стола ручные эспандеры и начал нервно сжимать их. Леонов, знавший о подобной привычке председателя, уже не обращая внимания на эспандеры, заговорил:

      — Расчет анализов, который был сделан нашими сотрудниками совместно с ведущими специалистами Академии наук СССР и социологическими службами, показывает, что референдум закончится вполне нормально.

      — Они знали, зачем проводится подобный опрос? — перебил его Крючков.

      —Конечно, нет, — удивился Леонов. — Мы только использовали результаты их анализов.

      — Продолжайте.

      — Даже с учетом того, что некоторые доли процентов по областям и республикам могут колебаться, а общая погрешность может составить от трех до четырех процентов, даже при этом мы имеем положительный результат предварительного опроса наших людей. С учетом позиций республик Прибалтики и Закавказья мы все равно получаем не меньше семидесяти пяти процентов населения, которое выскажется за сохранение Советского Союза.

      — Хорошо, — сказал после недолгого молчания Крючков, — а по второму вопросу?

      — Мы проанализировали и такую возможность, — сразу ответил генерал. — Если чрезвычайное положение будет введено указом президента Горбачева, то в целом реакция на это известие будет положительной. Даже в странах Запада теперь понимают, что лучше иметь дело с одним Горбачевым, чем с пятнадцатью лидерами новых государств. При этом ядерное оружие окажется минимум в четырех-пяти государствах.

      — Мировое общественное мнение сейчас на стороне нашего президента, — одобрительно сказал Крючков, — но меня больше интересует, как воспримут это событие в нашей стране.

      — В некоторых республиках даже поддержат. Это традиционно республики Средней Азии. Это Азербайджан, где президент Муталибов с трудом держит под контролем оппозиционные силы. Это Молдавия, где мы имеем убежденных сторонников Советского государства. В некоторых районах Приднестровья за сохранение страны выскажется более девяноста процентов. Даже в Грузии и в Армении, которые более других говорили о примате национальных ценностей, Гамсахурдиа и Тер-Петросян не будут против сохранения своих стран в составе единой страны. Будут некоторые осложнения лишь в Москве, Ленинграде, Литве, Эстонии. Но это лишь пять-десять процентов от общего числа голосующих. Они вполне укладываются в рамки наших подсчетов. У меня есть основания утверждать — введение чрезвычайного положения пройдет относительно спокойно и мирно.

      Крючков вдруг вспомнил, как Филипп Боб-ков, его первый заместитель, вышедший несколько дней назад на пенсию, сказал ему в последнем разговоре:

      — Ненадежный человек этот наш президент. Ваш президент, — поправился он тогда. — Будь с ним поосторожнее.

      И теперь председатель, подняв голову, задал неожиданный даже для себя самого вопрос:

      — Вы просчитывали ситуацию только в том случае, если чрезвычайное положение вводит сам президент?

      Леонов не был полным циником. Но столько лет» проведенных в КГБ СССР, в элитарных отделах и управлениях разведки, сделали его немного циничным. Он улыбнулся:

      — Мы на всякий случай предусмотрели и резервный вариант. В случае внезапной отставки президента либо его болезни. Или смерти.

      После этих слов в кабинете наступила тишина. И только тогда Крючков сказал, словно опомнившись:

      — Болезни, конечно, болезни.

      В этот момент зазвонил телефон правительственной связи. Крючков удивленно взглянул на аппарат. Кто это может быть в воскресенье утром? С президентом и премьером у него другие телефоны. А это кто-то из высшего руководства страны. Странно, обычно в воскресенье они не выходят на работу. Либерал Горбачев разрешил партийному аппарату не делать вид, что они работают и по выходным дням.

      Крючков поднял трубку.

      — Я вас слушаю.

      — Доброе утро, Владимир Александрович, — услышал он характерный резкий голос маршала Ахро» меева, военного советника президента.

      —Доброе утро,— он знал, что Ахромеев был типичным трудоголиком и выходил на работу даже в выходные дни.

      — Я снова беспокою вас по германскому вопросу, — сказал Ахромеев, — мне кажется, нам нужно все-таки более четко зафиксировать наши позиции.

      — Вы имеете в виду вывод наших войск, — понял Крючков. Он знал, как серьезно возражал против поспешного вывода маршал Ахромеев, знал, как были недовольны военные. Но Шеварднадзе, бывший тогда министром иностранных дел Советского Союза, давил на военных, кричал, что они всегда были против разрядки, против мирных переговоров. А когда к процессу подключились Горбачев и Яковлев, дисциплинированные генералы дали себя уговорить. Неужели Ахромеев снова вспомнил об этом?

      — Мне кажется, — осторожно заметил маршал, — нам нужно переговорить еще раз с Михаилом Сергеевичем. Мы как-то очень туманно обозначили участие будущей Германии в НАТО. Если их войска придвинутся к границам Польши и Чехословакии, то вполне может получиться, что они захотят постепенно принимать в военные структуры НАТО и другие восточноевропейские страны. НАТО может оказаться у самых наших границ. Мне кажется, нам нужно как-то этому противодействовать. Хотя бы закрепить это более четко в наших договорах с немцами.

      — Да, конечно, — согласился Крючков. Он уважал маршала, зная его прямой и справедливый характер. Ахромеев был одним из тех,, кто наиболее болезненно воспринимал все процессы, проходившие в стране в последние несколько лет. — Я с вами согласен.

      — Спасибо, — поблагодарил маршал, — если разрешите, я сошлюсь и на ваше мнение.

      — Мы могли бы подготовить подробную справку, — заметил пунктуальный Крючков, — указать там все возможные последствия наших поспешных решений по Германии.

      Маршал попрощался и положил трубку. Крючков посмотрел на Леонова.

      — Нужно будет подготовить справку и по Германии. Просчитать возможные последствия продвижения НАТО к нашим границам, — глухо сказал он, — Дроздов, кажется, сейчас в Германии. Вы должны были вместе с ним продумать операцию по возвращению Юджина домой.

      — Там все в порядке. В Берлин вылетел и полковник Сапин. Он подтверждает, что убийство Валентинова совершено с целью сокрытия документов, имеющихся у нашего резидента. Там большие хищения в Западной группе войск, — ответил Леонов.

      — Да, — помрачнел Крючков, — везде одинаково плохо. Лучше продолжим наш разговор. На чем мы остановились?

      Леонов достал из кармана лист бумаги.

      — Вот данные наших аналитиков,— серьезно сказал он, посмотрев на Крючкова, — в случае, если введение чрезвычайного положения не будет санкционировано самим Горбачевым, подобная попытка имеет довольно большую степень риска. Она может не получить одобрения у людей, особенно в двух центральных городах России. Даже в случае болезни президента.

      Он кончил говорить и, подняв голову, уловил быстрый взгляд Крючкова.

      — Только в случае болезни президента, — хрипло подтвердил председатель КГБ.

      — Мы взяли именно этот вариант,— ответил Леонов, уже понимая, почему его так расспрашивают.

      Он собрал документы в папку и сделал движение, словно собирался встать и уйти.

      — Может, нам продумать еще один вариант, — вдруг задумчиво, словно для себя, сказал Крючков.

      Леонов замер. Повернулся и посмотрел на генерала, которого знал уже не первый год.

      — Мы продумаем разные варианты, — сказал он, гаядя в глаза Крючкову.

      — У меня есть точные данные. Американцы разрабатывают планы ликвидации СССР и КГБ*( Крючков не имел права говорить в Верховном Совете, даже намекать на получаемую информацию от Эймса. Строгие правила игры не позволяли ему раскрывать самого ценного агента КГБ в ЦРУ. И вся его риторика, не подкрепленная убедительными доказательствами, была потрачена впустую. Крючков так и не сумел никого убедить, что ЦРУ действительно разрабатывало планы расчленения СССР и дискредитации КГБ. Лишь спустя несколько лет после развала Советского Союза, разгрома КГБ, собственного ареста и амнистии Крючков узнал, что самый ценный агент КГБ Олдридж Эймс был арестован, выданный предателем из г Москвы. И только тогда весь мир с удивлением, а многие бывшие граждане СССР с ужасом узнали, что нудный, бесцветный, черствый Крючков был прав, когда говорил об угрозе стране. Но было уже слишком поздно. И все забыли, что несколько лет назад именно председатель КГБ говорил о подобной страшной перспективе.) —впервые в жизни нарушив собственные принципы и правила, сказал Крючков. И хотя он знал генерала Леонова много лет, он не сказал, откуда и от кого получил эти точные данные. Он и без того сказал слишком много.

      Леонов все понял. Он работал в первом главном управлении и вместе с Крючковым получал сведения е вербовке Циклопа. Это был один из самых больших секретов советской разведки. Но даже здесь, в кабинете председателя КГБ, они не стали называть имени агента и его клички. Это было строжайшее табу, и оба генерала знали правила игры.

      Леонов знал, что Крючков несколько раз направлял докладные записки в Политбюро, выступал на закрытом заседании Верховного Совета СССР. Но ему не верили. Запущенная антипропагандистская кампания, питаемая к тому же многолетней подспудной ненавистью к КГБ, не позволяла многим депутатам трезво прислушаться к мнению Крючкова. Для многих само имя Крючкова было синонимом мощного карательного аппарата, так долго и безжалостно подавлявшего все возможные попытки свободомыслия. И ему просто не верили, считая, что он, проведя столько лет в КГБ, болен обыкновенной болезнью «шпиономании».

      — На всякий случай, — Крючков говорил словно для себя, — сделайте несколько вариантов введения чрезвычайного положения.

      Леонов все понял. Поднявшись, он пошел к дверям. Входя, обернулся. Крючков, сидевший за столом, казался каким-то особенно постаревшим и осунувшимся, словно впервые в жизни совершил акт предательства.

     

      Берлин. 27 января. Восточная зона

      Волков поднял с постели двух своих сотрудников, приказав им быть у него в пять часов утра. Он проверил личное оружие. Срочный запрос позволил определить, что Софи Хабер жила одна. Она развелась с мужем четыре года назад, а единственная дочь жила в Лейпциге у бабушки. Фрау Хабер было тридцать девять лет, она была программистом и работала на КГБ уже с тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года.

      Для себя полковник Волков твердо решил, что не остановится ни перед чем, но найдет документы погибшего Валентинова. Именно поэтому он приказал своим сотрудникам взять оружие и быть готовыми к любым неожиданностям. Оба офицера военной контрразведки, подчинявшиеся Волкову, конечно, не знали, зачем и куда они едут в такую рань. Но в организациях подобного рода вопросов начальству не задают. Там просто исполняют приказы. Любые приказы.

      Они выехали ровно в пять десять. А уже через пятнадцать минут были на месте. Фрау Хабер жила в многоэтажном доме на окраине города, на четвертом этаже, в двадцать шестой квартире. Когда они подъехали к дому, Волков приказал одному из офицеров оставаться внизу, а сам со вторым поднялся наверх. Его сотрудники всегда ходили в штатском и умели говорить по-немецки. Поднявшись наверх по лестнице, Волков осторожно огляделся и позвонил. Никто не ответил. Тогда он позвонил еще раз, настойчивее прежнего. Наконец а дверью послышались осторожные шаги.

      — Кто там? — спросил женский голос.

      — Здесь живет фрау Хабер? — спросил вместо ответа Волков.

      — Да, это я, — женщина открыла дверь. На пороге стояла среднего роста белокурая женщина в розовом халате. Волосы коротко подстрижены. Голубые глаза глядели тревожно, но без особого испуга.

      — Мы из советской военной части, — достаточно тихо сказал Волков, чтобы его услышала только хозяйка, — вы разрешите войти?

      — Да, конечно, — посторонилась женщина. Полковник шагнул в квартиру и попридержал идущего за ним сотрудника.

      — Подожди меня здесь.

      И, войдя в квартиру, запер дверь. Женщина прошла в гостиную, села на диван, приглашая незваного гостя сесть в кресло, стоявшее напротив. Волков осторожно прошел и опустился в кресло.

      Женщина взяла сигареты с тумбочки, закурила,

      — Что случилось? — спросила она.

      — Вы работали на КГБ? — спросил Волков. Женщина ничего не сказала. Только удивленно взглянула на своего гостя:

      —Кто вы такой?

      — Я из военной контрразведки, — сказал Волков, — расследую причины смерти вашего бывшего резидента, убитого в Праге.

      Женщина взглянула на него.

      — У вас есть документы?

      — Конечно,— недовольным голосом ответил Волков. Он все-таки надеялся, что до этого не дойдет.

      — Покажите, — предложила женщина, — я не могу разговаривать на подобные темы с незнакомыми людьми.

      «Дура», — подумал Волков, но удостоверение из кармана достал и передал его хозяйке.

      Та внимательно посмотрела. Кивнула, возвращая.

      — Что вам нужно, полковник?

      — Документы, — улыбнулся Волков. — «Лучше бы она не смотрела документы,— снова подумал он, — теперь ее участь решена».

      — Какие документы? —спросила женщина.

      — Которые вам оставил резидент Валентинов. Вы ведь должны были лететь к нему в Прагу, но затем вернули свой билет, узнав о его смерти.

      Женщина по-прежнему молча курила. Затем решительно раздавила окурок в пепельнице.

      — Для этого не стоило врываться ко мне так рано, — сказала она наконец, — конечно, у меня оставались некоторые бумаги вашего резидента. Но я должна была передать их только сотруднику, который скажет пароль. А вы знаете пароль, полковник?

      Волков стиснул скулы.

      — Где документы? — свистящим шепотом спросил он.

      Она молчала, видимо, начиная о чем-то догадываться.

      — Отдавай документы, сука, — по-русски сказал Волков.

      Теперь она начала понимать. Женщина открыла рот, чтобы закричать, и именно в тот момент он метнулся к ней, зажал ей рот. ;

      —Молчать, — сказал он грубо, — где документы? Женщина смотрела на него, широко раскрыв глаза. Внезапно извернувшись, она укусила полковника за ладонь и левой рукой сильно ударила ниже пояса. От неожиданности он на секунду замешкался и отпустил женщину. Она вскочила и бросилась к дверям. Он хотел броситься за ней, но, споткнувшись о столик, упал.

      — Проклятье, — прорычал он.

      Она успела добежать до дверей, даже открыть их, но, увидев на лестничной клетке офицера, пришедшего с полковником, чисто машинально сразу снова закрыла дверь. И в этот момент подскочивший сзади полковник схватил ее за плечи.

      Схватка была недолгой. Он достал свой ремень и связад ей руки, после чего заткнул рот. И открыл дверь. Его офицер уже трижды звонил.

      — Что случилось? — спросил он.

      — Все в порядке, все нормально, — успокоил его полковник, — спустись вниз и жди меня там.

      Сотрудник был образцовым офицером и не стал задавать лишних вопросов. Он молча повернулся и пошел вниз по лестнице. Волков вернулся обратно.

      —Где документы, стерва? — почти ласково спросил, наклоняясь над женщиной. Затем поднял ее и перенес на диван.

      — Мне нужны документы, — четко сказал он, — не нужно так геройствовать, фрау Хабер. Здесь вам не Сталинград.

      Она смотрела на него полными ужаса глазами. Полковник снял повязку, освобождая ей лицо. Достал пистолет. Предупредил:

      — Только не нужно лишних слов. Если будешь кричать, я тебя пристрелю. Где документы?

      — Они не у меня, — наконец произнесла женщина, — они уже совсем в другом месте.

      — Эти сказки ты будешь рассказывать кому-нибудь другому, — возразил полковник, — лучше скажи, где находятся документы.

      — Вы начали кричать и не дали мне договорить, полковник, — тихо сказала женщина, — документов у меня нет. Их давно забрали ваши люди. Я поэтому вам сказала, что вы должны знать пароль. А если бы вы знали пароль, вам было бы известно, что документы у меня уже забрали.

      — Решила со мной поиграть, — разозлился полковник, — ладно, когда надумаешь, скажи.

      Он снова намотал на нижнюю часть лица платок. И рванул на ней халат. Поняв, что он хочет делать, женщина начала извиваться под ним.

      — Поздно уже, — улыбнулся Волков, срывая с нее нижнее белье, — уже поздно, моя дорогая, — он начал расстегивать брюки, — теперь уже поздно, — говорил он, тиская женщину.

      Сопротивление было недолгим. Она ничего не могла сделать со связанными руками. Он насиловал ее грубо, жестоко, скорее причиняя неприятную боль и унижение от сознания своей беспомощности, чем действительно мучая ее.

      Под конец она просто закрыла глаза, уже ни о чем не думая. Он начал удовлетворенно мычать, тиская ее грудь. И она почувствовала, как освобождается левая рука. Она вспомнила о небольшом пистолете, который лежал у нее в ящике стола, и снова начала извиваться, пытаясь высвободить руку. Он, самонадеянный, как и все мужчины, решил, что сумел возбудить ее по-настоящему, и удвоил свои усилия.

      И в этот момент в дверь позвонили. Полковник выругался. Кажется, он взял с собой слишком исполнительных сотрудников. Он предпочел прервать свое занятие.

      — Все равно скажешь, — шепнул он женщине и, поднявшись, стал оправляться перед тем, как открыть дверь. Надел пиджак, лежавший на полу, положил в карман оружие.

      Она уже почти высвободила руку. Он прошел к двери и, даже не посмотрев в глазок, открыл ее. На пороге стоял незнакомый Волкову человек.

      — Кто вам нужен? — растерялся полковник.

      — Вы, полковник Волков, — спокойно сказал незнакомец, — я приехал, чтобы вас арестовать. Я полковник Сапин из специальной инспекции КГБ СССР.

      Он еще не договорил, как полковник судорожно начал доставать пистолет. Или просто хотел дотронуться до оружия, чтобы прийти в себя. За спиной пришедшего кто-то стоял. Волков дотронулся до своего пистолета, и в этот момент прозвучал выстрел.

     

      Берлин. 27 января 1991 года. Западная зона

      В этот день многое должно было проясниться. ранним утром Тернер спустился завтракать. Предусмотрительный Берден решил больше не выходить из номера. Вчера он сознательно принял приглашение Клейтона, решив посмотреть на обстановку в отеле. Но после того как в холле встретился с Хефнером, Берден решил прекратить подобные эксперименты. Если в отеле был профессионал БНД, знавший его в лицо, то среди офицеров КГБ, безусловно, находившихся в отеле, вполне мог оказаться человек, также знавший Милта в лицо.

      Тернер спустился вниз и, дождавшись, пока подойдет официант, сделал ему заказ. С собой он предусмотрительно взял несколько газет и теперь, развернув одну из них, стал читать.

      — Вы разрешите? — вдруг раздалось над ним.

      Он поднял глаза и только страшным усилием воли не поперхнулся. Перед ним стоял Кемаль Аслан. Утром обычно все завтракали в отеле, и тот решил выбрать место за столом, где сидел только Тернер.

      — Да, конечно, — по-английски пробормотал Тернер.

      —— Вы говорите по-английски?—-спросил Кемаль, усаживаясь напротив.

      — Как видите, — пробормотал Тернер. Он представил себе, как нервничают следившие за ними американские, немецкие и советские агенты. Но встать и унти— это самое глупое, что сейчас можно было сделать. И он остался за столом, почти физически чувствуя на себе взгляды многих людей. Ему было неловко, словно он был раздетым.

      Официант быстро принес его заказ и принял новый у Кемаля.

      — Вы американец? — спросил Кемаль.

      — С чего вы взяли? — удивился Тернер.

      — Акцент. Вы из северных штатов. Так мне, во всяком случае, кажется. Наверное, вы мой соотечественник.

      — Вы тоже американец?

      — Да. Но я жил долгое время в Европе.

      — Зато по вашему акценту трудно узнать, из какого вы штата.

      — Я сам не знаю, — улыбнулся Кемаль, — долгое время жил в Техасе, в Нью-Йорке, в Массачусетсе. Мне трудно определить какой-то конкретный регион.

      — Уильям Тернер. Программист в компании «Майкрософт», — назвал знаменитую компанию Тернер, чьи дискетки он вводил в свои компьютеры.

      — Кемаль Аслан. Бизнесмен. Вот моя визитная карточка. Я много слышал о вашей компании, — он оглянулся по сторонам и протянул свою визитную карточку.

      «Господи, — весело подумал Тернер, — меня ведь не выпустят отсюда живым, пока я не покажу всем эту визитку. Они решат, что я и есть его связной».

      Он вдруг понял, почему Кемаль так охотно разговаривает именно с ним. Ему нужен был любой собеседник, чтобы окончательно запутать следивших за ним агентов ЦРУ. Они наверняка бросятся проверять пазговорчивого собеседника Кемаля и потратят на это некоторое время и силы. А ему нужен был лишь один день. «Но здесь ему очень не повезло. Он подсел именно к агенту ЦРУ», — подумал Тернер.

      Когда принесли завтрак Кемалю, они замолчали оба. И теперь сам Уильям Тернер молча наблюдал за сидевшим напротив него человеком. Он не хотел признаваться даже самому себе, но чувства невольного уважения и некоторого восхищения были преобладающими в его отношении к советскому супершпиону.

      «Как же он выдерживал все это столько лет?» — ошеломленно думал Тернер. Откуда черпал в себе силы семнадцать лет, разлученный с родиной, со своей семьей, со своими родными и близкими? Семнадцать лет невероятной, изнурительной работы, когда невозможно расслабиться ни на одну секунду. Он незаметно смотрел на советского агента. Нормальные руки, чуть более удлиненные пальцы, как у аристократов или музыкантов. Наверное, в молодости он был даже красивее. Сейчас меньше волос. Десять лет назад он носил небольшие усы щеточкой над верхней губой, делавшие его похожим на киногероев тридцатых годов. Сейчас Кемаль несколько располнел, поправился.

      Как и прежде, умные, подвижные глаза. Четкие черты лица. Спокойный взгляд. Или это последствия чудовищной силы воли, когда невероятным усилием ежечасно заставляешь себя не думать об опасностях? Тернер знал почти всю жизнь этого человека за поcледние семнадцать лет. Знал, сколько раз он оказывался на грани провала, как попал в тюрьму и чудом вышел оттуда, сумев доказать ФБР свою невиновность. Знал, как Кемаль терял своих связных. Знал, что в Америке он оставил горячо любимую женщину и единственного сына. И даже знание этого не позволяло Тернеру понять — почему? Во имя каких принципов действовал этот человек? Неужели только для спасения прогнившего советского режима коммунистов, обреченность которого уже видна невооруженным глазом? Или здесь было нечто другое?

      Тернер вспомнил слова президента Эйзенхауэра. Тот однажды заметил, что у «солдат коммунистических армий есть нечто такое, что позволяет им быть сильнее, чем солдатам демократических армий». Может быть, это «нечто» присутствовало и у Кемаля? И он тоже коммунистический фанатик? Неужели фанатик может столько лет держаться на этом чувстве? Тоже не похоже. Фанатизм — сильное чувство. И безрассудное. Оно сжигает человека, не позволяя разуму преобладать. Фанатизм — это выход строго направленных эмоций, облеченных в уродливую форму.

      Сидевший за столом, заметив осторожный взгляд Тернера, широко улыбнулся. Уильям улыбнулся в ответ. «Он ведь хороший бизнесмен, очень богатый человек, — снова продолжал думать Тернер. — Зачем ему ехать обратно? Чтобы обрести свой ад в разрушаемой, охваченной националистическими взрывами стране? Как все это нерационально. Ему придется отказываться от всего. И непонятно, во имя чего. Неужели он действительно советский агент-нелегал? Может, это настоящий болгарин? Или турок?»

      «Сколько же силы в этом человеке», — в который раз с отчаянием подумал Тернер. Непостижимый характер советского агента нервировал его.

      Кемаль вдруг быстро выпил свой кофе и посмотрел на часы.

      — Опаздываю, —улыбнулся он и, попрощавшись кивком, поспешил к выходу.

      Тернер сумел заметить, как одновременно за ушедшим поднялось сразу несколько человек.

      «Начинаются карнавальные игры», — подумал он, улыбаясь.

      По договоренности с Хефнером американские сотрудники ЦРУ должны были следить за Кемалем нарочито вызывающе, чтобы обратить на себя внимание офицеров КГБ. В свою очередь, уже за сотрудниками КГБ следили профессионалы БНД. «Настоящее карнавальное шествие, вполне оправдывающее знаменитое выражение о «вечном городе шпионов», — думал Тернер.

      Он спокойно закончил завтрак и пошел к лифту. Едва он вошел в лифт, как вслед за ним туда втиснулись еще двое.

      — Мистер Тернер, — услышал он знакомый голос Хефнера, — может, вы покажете, что именно вам дал советский агент?

      — Свою визитную карточку, — засмеялся Тернер, доставая из кармана карточку Кемаля Аслана. Хефнер повертел в руках визитку.

      — Он умнее, чем мы думали. Черт бы его побрал. Может, он знает и о нас тоже?

      — С чего вы взяли? — удивился Тернер.

      — Почему он подсел именно к вам? Если он знал что вы представитель ЦРУ, тогда все понятно. Ни его сотрудники, ни ваши этой карточкой не заинтересуются. А вот нас она может очень заинтересовать. Как мне не нравится такая давка шпионов в одном отеле, — зло пробормотал на прощание Хефнер.

      Тернер вышел из лифта, и двери закрылись. Немцы поехали обратно на первый этаж. Он прошел к своему номеру, постучал в дверь. Никто не ответил. Он удивленно постучал еще раз. Снова никто не ответил. Уильям заколотил изо всех сил. Только этого не хватало. Он прислушался. В номере было тихо.

      «Интересно, что могло случиться с Берденом?» — несколько пугаясь, подумал он. Неужели, пока Тернер беседовал с агентом КГБ, советские разведчики проникли в номер и убили Милта? Или похитили его? Нет, это невозможно. Сейчас не пятидесятые годы. Они ведь понимают, что такие вещи не прощаются. Он снова постучал. Отсутствие Бердена уже серьезно тревожило. Нужно что-то делать. Но уходить отсюда нельзя. Может, агенты еще в номере и, воспользовавшись отсутствием Тернера, сумеют уйти безнаказанными.

      Как же быть? Он оглянулся. Никого нет рядом. Дверь, конечно, не сломать, он снова прислушался. На осторожного Милта Бердена это не похоже. Куда он мог деться? Нужно попытаться самому открыть дверь. Он пошарил по карманам, почему он не взял второго ключа? Нет, этот замок так просто не откроешь. Да и в карманах ничего нет.

      Он постучал в соседний номер. Дверь открыла какая-то смуглая женщина лет пятидесяти. Увидев мужчину, она сильно смутилась.

      «Надеюсь, здесь не гарем», — подумал Тернер.

      — Можно от вас позвонить?— показал он знаками. — Моя дверь закрыта.

      Женщина закивала головой, с любопытством гля-дя на незнакомца. Кинувшись к телефону, Тернер нажал кнопку вызова портье.

      — Я забыл ключ, — быстро сказал он, — поднимитесь ко мне наверх с запасным ключом.

      Поблагодарив женщину, он снова прошел к своему номеру. Женщина закрыла дверь и громко вздохнула. Правда, непонятно, был ли это вздох испуга или разочарования. Через минуту появился портье. Он открыл двери, и Тернер, оттолкнув его, бросился в номер. Но напрасно. В номере никого не было. Милт Берден исчез, не оставив никаких следов.

      Тернер с проклятиями бросился к телефону, набрал номер местной резидентуры ЦРУ. И как только там подняли трубку, он закричал:

      — Дайте Джорджа Клейтона!

      — Кто говорит? — спросил невозмутимый голос.

      — Уильям Тернер. Он меня знает. Через минуту раздался самоуверенный голос Клейтона:

      —Я слушаю.

      — Берден исчез,— сказал, чуть успокаиваясь, Тернер.

      — Как это «исчез»? — испугался Клейтон. — Куда он мог деться? Наверное, его похитили русские агенты. Нужно сообщить в Лэнгли.

      «Господи, какой идиот», — поморщился Тернер.

      —Подождите, —попросил он, —нам нужно сначала выяснить, куда он делся. Они не могли его насильно увести из номера. Внизу были ваши люди. Это было невозможно. Он ушел сам. Нужно выяснить куда именно он ушел. Думайте, думайте.

      — Я не знаю, — Клейтон представил себе, что будет с ним, если Берден действительно пропадет. Это даже не скандал. Это будет самая настоящая сенсация. Его карьера навсегда будет закончена.

      — Томас Райт у вас? — спросил Тернер.

      — Да, — сумел выдавить Клейтон.

      — Я сейчас приеду, — Тернер бросил трубку.

      Схватив пальто, он бросился к выходу. Спустился вниз. Оставив ключ портье, поспешил к выходу. У порога стояло такси, но, верный негласному правилу профессионалов, он никогда не садился в такси. «Правило справедливо»,— подумал он. Необязательно, чтобы кто-то узнал от шофера, дежурившего рядом с отелем такси, куда именно он поехал.

      Но, выбежав на улицу, он стал нетерпеливо озираться в поисках такси. Ничего нет. «Дурацкое правило, — тут же подумал он. — Как быстро мы меняем свое мнение, — вдруг пришла в голову мысль, — в зависимости от смены обстоятельств».

      Наконец появилась машина. Кажется, такси. Он поднял руку. Машина плавно затормозила рядом. Он быстро сел на заднее сиденье, назвал адрес. Водитель ничего не стал переспрашивать. Тернер, успокоившись, стал смотреть в лицо.

      Они ехали гораздо больше, чем он предполагал, и Тернер, уже встревожившись, хотел спросить — куда именно они едут? И в этот момент водитель, обернувшись, сказал на чистом английском языке, показывая на соседний дом:

      — Вас ждут в этом здании. Можете в него войти, мистер Тернер.

     

      Берлин. 27 января 1991 года. Восточная зона

      Полковник Волков успел удивленно оглянуться на выстрел и лишь затем, покачнувшись, упал на пол. У дивана стояла раздетая женщина с дымящимся пистолетом в руках. Сапин наклонился над Волковым, тот попытался что-то сказать, но изо рта пошла кровавая пена.

      —Врача, быстро! — приказал Сапин, поднимаясь.

      Женщина по-прежнему стояла неподвижно.

      — Опустите пистолет, — попросил Сапин, шагнув к ней.

      — Стойте! — крикнула испуганная хозяйка. На лестничной клетке уже появились соседи, услышавшие крики и выстрел. Сотрудники Сапина с трудом успокаивали людей.

      — Отдайте пистолет,— нахмурился Сапин,— вы его, кажется, убили. Не беспокойтесь. Я из КГБ.

      — Он тоже говорил, что из КГБ, — ответила женщина, — но не знал пароля. И требовал у меня документы.

      — Я все знаю, — сказал Сапин, — если хотите, я назову пароль.

      И он сказал пароль. Женщина смотрела на него широко раскрыв глаза, и вдруг, опустив пистолет, заплакала, словно наконец сознавая, что именно произошло.

      Сапин шагнул к ней, осторожно взял из руки оружие, обнял судорожно рыдавшую женщину за плечи.

      — Успокойтесь, — просил он, — успокойтесь. В квартиру привели обоих сотрудников Волкова.

      Они смотрели на лежавшего полковника, ничего не понимая.

      — Когда приедут врачи? — спросил Сапин.

      — Уже выехали, — сказал один из его людей, — мы вызвали наших из военной части, чтобы не привлекать немцев.

      — Правильно сделали, — кивнул Сапин, — кажется, ему уже не поможешь, — показал он на переставшего хрипеть Волкова.

      — Где документы? — спросил он у женщины.

      — Я их ему не отдала, — сказала сквозь слезы фрау Хабер, — они у меня в спальне. В шкафу есть специальное место.

      — Спасибо вам, — поблагодарил ее Сапин, — вы сделали очень нужное дело.

      Она прошла в спальню, а он с грустью посмотрел ей вслед. Участь этой женщины была решена. И не потому что она была посвящена в секреты КГБ и ее нужно было убирать. Как раз обратное. Она сначала работала на «Штази», потом стала сотрудничать и с КГБ. В прежней ГДР это считалось почти выполнением долга, патриотической обязанностью членов партии. В нынешней Германии таким больше не было места.

      Успевшие захватить часть документов «Штази», новые власти объединенной Германии начали охоту на бывших сотрудников спецслужб Германии и их агентов. Многие восточные немцы, полагавшие, что защищают свое государство, преданно служа его идеалам, мгновенно превращались в предателей и подонков. Подобная метаморфоза была не просто испытанием для людей. Она была самым страшным наказанием, когда считавший себя вчера добропорядочным гражданином и хорошим патриотом восточный немец вдруг, словно по взмаху волшебной палочки, оказывался пособником извергов-коммунистов, предателем своей родины и отщепенцем в собственной стране. Подобного удара многие не выдерживали. Но Сапин знал, что почти все, кто сотрудничал со «Штази» в той или иной форме и чьи имена становились известны, на всю жизнь получали клеймо врага народа, изгонялись со службы и даже привлекались к уголовной ответственности.

      Женщина вернулась с документами. Это был небольшой конверт с вложенными в него листками бумаги.

      — Полковник Валентинов хотел, чтобы я привезла их к нему в Прагу. Он говорил, что не может доверять никому в Берлине, даже среди советских офицеров.

      — Правильно говорил, — сказал Сапин. На лестнице послышался шум поднимавшихся людей. Это были врачи. Сразу несколько человек вошли в квартиру, которая уже и без того напоминала какой-то штаб по организации субботника.

      Сапин поморщился. Если немецкие власти до этого и не знали, что Софи Хабер работала на КГБ, то теперь об этом будет знать весь город. И он снова с огорчением посмотрел на женщину, которой пришлось так много вынести.

      Еще через полчаса он увозил ее в штаб группы армий, куда привезли и тело убитого Волкова. Полковник скончался, не приходя в сознание. Сапин позвонил Дроздову и Макееву, рассказал о случившемся.

      — Нужно сообщить обо всем немецкой полиции, -— предложил Макеев.

      — Но тогда мы выдадим нашего агента, — возразил Сапин, — у нее будет довольно сложная жизнь после того, как все узнают о ее сотрудничестве с КГБ.

      — Вы можете предложить другой вариант?— Макеев был недоволен появлением здесь представителей специальной инспекции КГБ, ведущих независимое расследование без участия его людей. Сначала Москва присылает независимого резидента Валентинова, затем за ним — Сапина и в обоих случаях ничего не сообщает местному резиденту. Это было не просто досадное совпадение. Это была пощечина самому Макееву. Он все отлично понял. В Москве больше не верили в его способность адекватно реагировать на ситуацию, держать ее под своим контролем. Это могло означать только одно: его собирались отзывать из Берлина. Именно поэтому он так дерзил полковнику Сапину. В другое время при одном упоминании специальной инспекции КГБ у местных резидентов подскакивало давление.

      Сапин понимал, что Макеев прав. И от этого переживал еще больше. Но ничего не смог придумать, и уже через час представители немецкой полиции допрашивали фрау Софи Хабер по поводу убийства полковника Советской Армии, ворвавшегося к ней в пьяном виде и угрожавшего ей насилием. Это было все, что сумел придумать Сапин.

      К двенадцати часам дня он приехал к Дроздову. У того уже сидел мрачный Макеев. Очевидно, генерал высказал за это время все претензии, накопившиеся у Москвы к местной резидентуре КГБ.

      — Как дела с Юджином? — спросил Сапин.

      — Пока все идет по плану. Он уже встретился с Бонелли, — ответил Дроздов, — но у нас, кажется, будут серьезные проблемы. Ты знаешь, кто прилетел из Америки и остановился в этом отеле?

      — Надеюсь, не сам Джордж Буш, — пошутил Сапин.

      — Милт Берден, — сообщил ошеломляющую новость генерал, — собственной персоной. Один из моих сотрудников узнал его, когда он ужинал вчера в ресторане отеля.

      — Он может нам все испортить, — встревожился Сапин.

      — Если уже не испортил. Но мы не можем ничего сделать. Все должно идти по плану. Сегодня днем Бонелли встретится со своим чехословацким коллегой. И только тогда мы узнаем, кто стоит за аферой с деньгами. У Волкова наверняка были покровители.

      — Я знаю генерала Дранникова, — возразил Сапин, — он честный, порядочный человек.

      — Может быть, — согласился Дроздов, — но Волков полетел в Москву как раз в тот момент, когда там меняли деньги. Я жду с минуты на минуту сообщения из Москвы. Там во время командировки исчез капитан Янчорас. Может, это просто дезертирство, которое участилось среди литовцев после Вильнюса. А если нечто другое? Наши сотрудники сейчас все проверяют на месте.

      — Может, начать комплексную проверку финансовых служб прямо сегодня? — предложил Макеев. — Все опечатаем и начнем?

      — Наши сотрудники-ревизоры прилетят только завтра, — напомнил Дроздов, — и уже послезавтра сумеют приступить к работе. Мы ведь специально начинаем операцию с опозданием, чтобы выяснить, кто стоит за всеми этими махинациями. На этом и построен наш план. Если убийцы Валентинова действительно попытаются спрятать деньги, они наверняка через подставных лиц выйдут на Бо-нелли и Юджина. А это самое главное, что нам нужно.

      — Представляю, как ему хочется домой, — прошептал Сапин.

      — Нам всем хочется домой, — пожал плечами Дроздов.

      В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошли два генерала — Дранников и Сизов. Почти одновременно руководители военной контрразведки и представитель ГРУ узнали о смерти полковника Волкова. И оба поспешили приехать в местную резидентуруКГБ.

      — Что случилось? — с порога спросил Дранников. — Мне передали, что убит мой заместитель.

      — Верно, — кивнул Дроздов, — его застрелила женщина, которую он пытался изнасиловать.

      — Это на него не похоже, — нахмурился Дранников.

      — Может, ошибка, — Сизов поздоровался со всеми за руку и прямо в пальто сел в стоявшее в углу кресло.

      — Полковник Сапин, — представил приехавшего из Москвы генерал Дроздов. — А насчет ошибки не знаю. Сейчас мы все проверяем. Женщина у нас, она уже дает показания немецкой полиции.

      — Он поехал не один, — возразил Дранников, — взял двоих наших офицеров. Если он поехал насиловать женщину, зачем ему два свидетеля? Это ведь глупо.

      Дроздов и Сапин переглянулись.

      — Мы тоже так считаем, — осторожно сказал Сапин.

      — Нужно все тщательно проверить, — предложил Дранников, — если хотите, я дам всех своих людей. Может, это немцы просто подстроили убийство?

      — Мы ознакомим вас со всеми материалами, — разрешил Дроздов, и в этот момент вошел один из офицеров КГБ.

      — Срочное сообщение из Москвы, — сказал он.

      Дроздов взял листок, прочитал сообщение. Потом посмотрел на сидевших перед ним генералов.

      — Теперь мы можем сказать, — сообщил он дрогнувшим голосом. — Мы собираемся начинать комплексную проверку. Два дня назад во время командировки в Москву пропал заместитель начальника финансовой службы капитан Янчорас. Многие полагали, что он дезертировал. Но мы только что получили сообщение из Москвы. В номере, где оставался его руководитель, майор Евсеев, на полу в коридоре обнаружены плохо затертые пятна крови. Удалось установить, что кровь той же группы, что и у капитана Янчораса. И еще — самое главное. В ванной комнате найдены отпечатки пальцев полковника Волкова. Кажется, круг смыкается. Мы должны срочно арестовать майора Евсеева.

      Он смотрел в этот момент на Дранникова и не видел лица Сизова. Но Сапин успел разглядеть лицо генерала ГРУ. Это была смерть страха, удивления, отчаяния и надежды. И полковник Сапин подумал, что они никогда всерьез не занимались офицерами Главного разведывательного управления.

     

      Берлин. 27 января 1991 года. Западная зона

      В это время Кемаль Аслан находился недалеко от Бранденбургских ворот. Нужно было видеть эти ворота до сооружения стены и во время ее сооружения, чтобы понять те разительные изменения, которые здесь произошли. Если в прежние времена было опасно даже близко подходить к стене, то теперь на месте бывшей границы ничего не было. Камни и развалины давно убрали, предприимчивые коммерсанты даже разделили их на маленькие сувениры и продавали всем желающим.

      Несколько лет назад любая попытка подойти к стене могла кончиться плачевно. Пограничники ГДР стреляли на поражение, и довольно много людей заплатили своей жизнью за попытку перейти в «лучший мир» на земле, наивно полагая, что «лучший мир» возможно обрести совсем рядом, для чего достаточно лишь перейти стену.

      Теперь на этом месте десятки людей продавали имущество Советской Армии: форму, погоны, ордена, медали, фуражки. Великая армия перестала существовать, и вместо нее появился сброд алчущих наживы коробейников, пьяниц, воров и просто опустившихся людей. В толпе продавцов сновали цыгане, было много румын и поляков. Некоторые из них ходили в теплых советских шинелях и шапках-ушанках, а один отважный мадьяр даже нацепил на себя офицерский полушубок с генеральскими погонами. Кемаль шел мимо них, нахмурив брови. Как он ни старался не обращать внимания на подобный балаган, вид офицерских шинелей и воинских наград больно бил по самолюбию разведчика.

      В одном месте торговали солдатскими консервами, похищенными с интендантских складов, в другом была налажена сувенирная продажа камней — остатков стены. Еще в одном месте продавали сапоги и ботинки солдат. И хотя обувь была новая, тоже украденная со складов, смотреть на нее было особенно неприятно. Сапоги и ботинки стояли, построившись в ряд, словно трофеи, оставшиеся после смерти их владельцев. Кемаль вспомнил увиденную однажды груду обуви в Освенциме, куда они ездили на экскурсию всем стройотрядом, когда вместе с другими студентами он работал в Польше.

      Обойдя своеобразный «толчок» у Бранденбургских ворот, он зашагал к музею древней истории, расположенному в Восточной части города, недалеко от бывшей стены. Он ни разу не обернулся, даже не проверил, кто именно следит за ним, зная, что американские и советские агенты идут буквально по пятам.

      Было довольно холодно, и он вдруг с удивлением вспомнил, что забыл свои перчатки в отеле. Раньше с ним подобного не случалось. Людей почти не было. Пунктуальные немцы в воскресный день не очень любили появляться на улицах города. Он шагал и думал, как поменялось все в этом городе. Раньше нельзя было так просто пройти из Западной части в Восточную. Но стал ли мир безопаснее, стал ли он лучше после того, как восторженные толпы молодых немцев снесли символ — стену, так зримо делившую Германию пополам? Кемаль не был тогда в Германии и смотрел все по телевизору. Тогда ему казалось, что это торжество здравого смысла. Увидев сегодня эту толкучку, он впервые подумал, что не все так однозначно.

      У музея его уже ждала машина. Он вдруг подумал, что американцы, совершившие с ним пешую прогулку от Бранденбургских ворот, не успеют добежать до своей машины. Ему было даже жаль расставаться с невидимым эскортом. Но, обернувшись, он увидел лишь нескольких случайных прохожих и быстро сел в «Ауди».

      За рулем был Трапаков. Ничего больше говорить было не нужно. Машина, набирая скорость, помчалась по улицам Восточной зоны и уже через десять минут снова въехала в Западную зону.

      — Оторвались, — уверенно сказал Трапаков. — Представляю, какие у них сейчас рожи. Едем в Европа-центр. Там нас будет ждать твой итальянец.

      — Ты напрасно думаешь, что мне доставляет удовольствие встречаться с этим грязным типом, — пробормотал Кемаль. — Знаешь, Сережа, я, кажется, очень устал. Просто на пределе. Еще один день — и больше не выдержу, свалюсь.

      — Один день, -— успокоил его Трапаков, — остался всего лишь последний день. А потом я сам отвезу тебя в аэропорт.

      Кемаль ничего не ответил. Он уже прокручивал для себя предстоящий разговор с итальянцем. Как опытный бизнесмен он понимал — итальянец привез «грязные» деньги, чтобы как-то их отмыть. У него не было сомнений, каким образом он достал эти деньги. Такие суммы наличными бывали только у мафии, у торговцев наркотиками.

      — Вон там стоит его машина, — показал Трапаков. — Он, кстати, остановился в том же отеле, что и ты. Это было нужно из-за того, что почти нет времени. Ни у кого. Ни у чехов, которые переведут тебе деньги, ни у итальянцев, которые их получат. Ни тем более у тех, кто передаст деньги чеками, получив их на свой швейцарский счет от итальянцев. Мы пока не можем выяснить, кто стоит за всеми переговорами с чехами и итальянцами. Ясно лишь, что это очень компетентные люди, знающие нашу систему подходов, наши правила агентурной работы и даже наших резидентов, одного из которых они убрали в Праге, а другого — в Будапеште.

      — Ясно. Тогда я пойду, — сказал Кемаль, — пока. Он вышел из автомобиля и зашагал к темно-вишневому «БМВ», стоявшему на другой стороне улицы. Даже здесь, в самом центре бывшего Западного Берлина, в выходной день почти никого не было. Несколько машин, редкие прохожие, кажется, все было в порядке. Он оглянулся и сел в автомобиль. Машина Трапакова сразу отъехала.

      — Добрый день, — поздоровался Кемаль.

      — Здравствуйте, — улыбнулся итальянец, показывая зубы.

      По-английски он говорил хорошо, безо всякого акцента, столь характерного даже для некоторых итальянцев — жителей Нью-Йорка.

      — Вы хотели со мной встретиться, — холодно сказал Кемаль. Он вдруг понял, что ему не нужно изображать бизнесмена, возмущенного незаконностью подобной сделки с мерзавцами. Он действительно был возмущен и действительно презирал своего собеседника, объективно даже помогавшего советской разведке выявить мерзавцев в Западной группе войск. Но сам итальянец об этом, разумеется, не знал.

      —Мистер Брандейс, наверное, вам все рассказал, — улыбнулся итальянец. Бонелли не смущал подобный холодный прием американского бизнесмена. Он привык к подобной реакции. Они брезговали здороваться с ним за руку, но совсем не брезговали его деньгами. И это делало его почти философом.

      — Я не знаю никакого Брандейса, — так же холодно произнес Кемаль, — я должен только подписать договор и перевести вам деньги со счета, который я узнаю сразу после подписания. Договор при вас?

      — Да, конечно, — итальянец достал договор, — здесь, правда, нет адвокатов, — не удержался он от язвительной насмешки.

      Кемаль холодно взглянул на него, но ничего не сказал.

      Он внимательно читал текст. Потом спросил:

      — Здесь все три экземпляра?

      — Конечно.

      — Вы их подписали? На них есть ваша печать?

      —Разумеется, —удивился Бонелли, —я все приготовил заранее.

      — Я забираю все три экземпляра, — решительно сказал Кемаль.

      — Но мы так не договаривались, —- заметил итальянец, — как тогда вы сможете гарантировать мне перевод денег?

      — Моего слова вполне достаточно, — заметил Кемаль. — Я не мошенник, чтобы бегать по улицам от ваших друзей. И потом, мой договор с вами все равно ничего не решает. Где договор с чехословацкой компанией, которая должна мне перевести деньги?

      — Он тоже здесь, — достал из «дипломата» вторую серию договоров Бонелли и, не удержавшись, спросил: — Эти документы вы тоже заберете с собой? Или все-таки подпишете?

      — Конечно, подпишу. И оставлю вам как гарантию, что я эти деньги получил. Впрочем, нет. Подождите. Здесь не указаны гарантии поставщика.

      — Вашего слова достаточно, — неприятно улыбнулся Бонелли, — и потом, вам действительно никуда не скрыться.

      — Я не об этом, — отмахнулся Кемаль, — в случае, если по каким-либо причинам деньги к вам не поступят, я готов гарантировать их пакетом акций своей компании. И я дам новый счет, откуда мне легче будет перевести вам деньги.

      — Да? — удивленно взглянул на него Бонелли. — Вы невероятно благородный человек, мистер американский бизнесмен. Хотя, говорят, раньше и у вас были проблемы.

      — Какие проблемы? — не понял Кемаль.

      — С техасскими ребятами, — улыбнулся Бонелли. — Там ведь были какие-то автомобильные аварии.

      Кемаль помрачнел. Он думал, что ту историю все давно забыли. Оказывается, у мафии действительно крепкая память. В восемьдесят втором Седлер, Край-тон и их люди едва не убили его, когда поняли, что документы, выкраденные с одного из военных заводов, нужны иностранной разведке. Тогда, девять лет назад, ему чудом удалось спастись. А машина Седлера действительно потерпела катастрофу, когда пыталась столкнуть в кювет автомобиль самого Кемаля. Откуда Бонелли мог про это узнать?

      — Может, и были, — ответил он, — я лично ничего не помню. Держите, я подписал договор с этой чехословацкой фирмой. Утром в десять ноль-ноль деньги должны быть у меня на счете. Здесь Европа, поэтому можно переводить на мой европейский счет в Лионском банке. В десять тридцать я переведу эти деньги вам. Вот и все. До свидания.

      Он, не дожидаясь ответа Бонелли, вышел из машины и, перейдя улицу, увидел, как к нему снова подъезжает автомобиль Трапакова. Видимо, тот просто отъехал в конец улицы, чтобы не мешать разговору. Кемаль сел в машину.

      — Ты будешь смеяться, — сказал Трапаков, — но, по-моему, твой итальянский мафиози привел на хвосте полицейских. За ним кто-то следит. И уже давно. Я видел, как они нервничали, когда вы говорили с ним в машине. Посмотри, вон та машина. И эти ребята тоже. Да и там, в окне, все время кто-то стоит за занавеской.

      — Может, американцы?

      — Не похоже. Откуда они могли про него узнать? Мне все это очень не нравится, Кемаль. Вы хоть с ним договорились на завтра?

      — Конечно, договорились. Поехали. Сидевший в машине Бонелли даже не подозревал, что в его автомобиле установлено подслушивающее устройство, позволявшее офицерам БНД слышать всю их беседу. Через полчаса записанная на пленку лента была прослушана самим Вилли Хефнером.

      — Они начали свою игру, — сказал он с улыбкой, — кажется, в этот раз мы утрем нос всем. И русским, и мафии.

      «И американцам», — подумал он, но не сказал об этом вслух.

     

      Берлин. 27 января 1991 года. Западная зона

      Тернера не удивило обращение к нему неизвестного таксиста, знавшего даже его имя. Он уже дал себе слово ничему не удивляться в этом «вечном городе шпионов». Выйдя из машины, он даже забыл заплатить за проезд, а когда, вспомнив об этом, обернулся, машина уже отъехала.

      Уже подходя к зданию, он заметил камеры скрытого наблюдения и решетки на окнах. Дверь открывалась автоматически. Тернер, не удивляясь, вошел внутрь и услышал знакомый голос Милта Бердена.

      —— Я думал, ты не приедешь.

      — Можно было меня предупредить, — улыбнулся Тернер.

      В огромной, почти на весь этаж, комнате за персональными компьютерами работали люди. Некоторые были в военной форме.

      — Филиал военной разведки Пентагона, — определил Уильям, — можно было сразу догадаться.

      — Уже все понял?— спросил Берден. К нему подошел высокий офицер в форме полковника ВВС.

      — Знакомься — Кевин Холт, руководитель военной разведки в Берлине. Это он здесь командует всем, — показал на полковника Берден, — а это Уильям Тернер, ведущий специалист ЦРУ. Я тебе о нем рассказывал, Холт.

      — Очень приятно, — протянул руку Холт, — можем подняться ко мне наверх и там спокойно переговорим.

      — Пошли, — согласился Тернер. Они поднялись по лестнице на второй этаж и, пройдя по коридору, оказались в одном из кабинетов. Берден занял место за столом, показав на стоявшее рядом кресло Тернеру. И только когда тот сел, он начал говорить.

      — Я уже вчера начал понимать, что не все так гладко, как нам кажется. Каким бы «вечным городом шпионов» ни был Берлин, но встреча представителей сразу трех разведок мира и мафии в одном отеле— это невероятное совпадение. И уже вчера я начал подозревать неладное. А когда Хефнер сказал, что по случайному совпадению сегодня должны встретиться Аньезо Бонелли и Кемаль Аслан, я начал подозревать крайнюю степень заинтересованности наших немецких друзей в этом деле. Я попросил моего старого друга Холта подключиться к моему телефону в отеле. Я понимал, что наш филиал ЦРУ будет под строгим контролем не только советской разведки, но и немецкой БНД. Поэтому с самого начала решил жить в этом отеле. И как только приехал, позвонил Холту. Выяснилось, что телефоны наших комнат прослушиваются. Причем к сотрудникам ЦРУ, прибывшим вместе с Кемалем, подключились и русские, и немцы. Но самое главное, Хефнер мне врал. Они подключились и к моему телефону.

      -Ты помнишь, что он сказал нам, когда вчера позвонил в свой центр?

      — Конечно, помню. Он сказал, что Брандейс встречался с какими-то двумя неизвестными.

      — Теперь прослушай их настоящую беседу. — Берден включил стоявший на столе магнитофон, послышался голос Хефнера:

      — Что у вас нового?

      — Брандейс встречался с двумя русскими офицерами. Мы сумели установить, кто это такие. Генерал Сизов из военной разведки русских и полковник Волков из контрразведки. Они о чем-то говорили в машине, но мы не смогли подъехать ближе. И у них в автомобиле были установлены скэллеры, искажающие запись наших приборов.

      — Что-о-о? — явно изумился Хефнер и положил трубку.

      — Теперь ты понял? — спросил Берден, — они с нами играют. Я еще вчера об этом подумал. Он меня обманул. Невозможно, чтобы немцы не узнали офицеров, встречавшихся с Брандейсом, если, конечно, это не пришельцы. А пришельцам не нужно проводить подобные махинации. Это должны быть обязательно местные офицеры, которых немцы могли легко вычислить. Поэтому я принял решение и рано утром, когда ты ушел завтракать, незаметно покинул отель. И приехал сюда. А потом попросил Холта организовать нашу встречу.

      — Но почему немцы скрывают от нас, с кем встречался Брандейс?

      — Этого я пока не знаю. Тут дело не только в мафии. Это нечто другое, более серьезное, более важное. Черт побери. Я всегда считал Тэтчер умной бабой. Она не напрасно была против объединения Германии. У нас еще будет много проблем. Сейчас мы подключились ко всем телефонам в отеле. Прослушиваем все разговоры. Я думаю, за Клейтоном и его людьми сейчас следят не только русские, но и немцы. Поэтому ты сейчас поедешь туда и будешь, громко возмущаясь, требовать, чтобы они нашли меня. Натурально возмущаться и требовать. Нужно, чтобы все поверили, что и я исчез. Немцы будут думать на русских, а русские — на немцев. И это даст нам с Холтом возможность спокойно прорабатывать наши версии. Ты меня понимаешь?

      — Конечно, понимаю. Берден потер затылок.

      — Я ведь предчувствовал, что этот агент еще задаст нам много хлопот. Не могу понять главного: почему он упрямо сидит в Западной зоне? Почему, как огня, боится Восточной зоны?

      — Может, он не хочет возвращаться к русским? — пошутил Тернер.

      — Да нет, я не об этом. Почему советская разведка оставила его в Западном Берлине? Что такого важного они собираются сделать именно сегодня и завтра? Почему он не уходит? Почему? — стукнул Берден кулаком по столу. Потом, помолчав, добавил: — И какой интерес у БНД скрывать связи русской военной разведки с представителями мафии? Почему Хефнер не сказал мне правду? Все завязано в один тугой узел, и не знаешь, с какого конца начать расследование этого дела. А у нас в запасе только сегодняшний день.

      — Что я должен делать? — поднялся Тернер.

      — Только то, что я тебе сказал. И ничего от себя .не придумывай. Этот «Гранд-отель» и так превратился в центр всех событий.

      Дверь открылась, и вошел Холт.

      — У нас есть новости, Милт, — сказал он, протягивая лист бумаги.

      Берден быстро взглянул.

      — Когда? — спросил он.

      — Сегодня ночью. Он пытался изнасиловать немку в ее доме.

      — В пять часов утра, — брезгливо поморщился Берден и, обращаясь к Тернеру, пояснил: — Сегодня ночью убит полковник Волков. Тот самый офицер из военной контрразведки русских, который встречался вчера с Петером Брандейсом. Это сообщение из полиции. Он якобы пытался изнасиловать женщину, и она его застрелила. В пять часов утра. Представляешь, он специально к ней приехал, чтобы ее насиловать и быть убитым! Какая глупость!

      — Мне это тоже не нравится, — кивнул Холт, — может, ребята Хефнера все организовали сами? У меня в полиции есть свой человек. Он сейчас передал нам информацию по этой женщине. Мои сотрудники уже проверяют ее по нашим компьютерам.

      — Это быстро? — спросил Беден.

      — Через две-три минуты мы будем все знать, — ответил Холт.

      — Не уезжай, — сказал Берден, — подожди немного. Можешь объяснить Клейтону, что таксист тебя неправильно понял. Или лучше скажешь, что вышел на другой улице, подозревая, что за тобой следят. Клейтон помешан на советских шпионах, и он тебе сразу поверит. Падение стены стало для него сущим кошмаром. Ему, по-моему, даже ночью снятся советские танки под балконами его квартиры.

      — Бонелли вернулся в свой номер и кому-то позвонил в Восточный сектор. Сейчас мы устанавливаем, кому именно, — продолжал Холт, — хотя по голосу мы считаем, что это был Брандейс. Сейчас идет идентификация его голоса.

      — О чем они говорили? — спросил Берден.

      — Ни о чем конкретном. Можешь прослушать внизу пленку. Просто передавали друг другу приветы. И договорились о встрече через два часа в ресторане «Золотой лев».

      — Я все-таки хотел бы прослушать пленку, — пробормотал Берден. — Важно уловить все нюансы их разговора.

      — Мои шифровальщики уже работают, — заметил Холт. — Почему вы в ЦРУ всегда считаете себя умнее других, Милт? Это у вас у всех такой непонятный синдром.

      — Хорошо, — улыбнулся Берден, — пусть этим занимаются твои люди.

      В комнату вошел сотрудник Холта, протянул полковнику еще один листок. Это был молодой темнокожий парень, афроамериканец.

      — Данные нашего анализа, сэр, — доложил он, — Софи Хабер. Она давно работает на КГБ.

      — Все правильно, — сказал Берден, — и они хотят, чтобы мы поверили в такую глупую версию. Полковник военной контрразведки Советской Армии накануне важнейшей операции в пять часов утра едет в другой конец города, чтобы изнасиловать женщину, которая, конечно, случайно оказывается агентом КГБ. Как все это глупо, Холт.

      — Это не я придумал, Берден, — невозмутимо заметил полковник, — наши немецкие друзья. Или наши русские друзья. Сейчас у нас появилось так много друзей, что невозможно стало работать. Куда ни плюнешь, везде наши люди.

      Он повернулся и вышел из кабинета.

      — Езжай к Джорджу Клейтону, — приказал Берден, — сядьте всем отделом на шею Кемаля Аслана и не спускайте с него глаз. Пусть Клейтон задействует всех людей, которые у него есть в Берлине. Скажи, что это его самый главный шанс в жизни.

      — Понимаю.

      — И будь осторожен, — непонятно почему тихо попросил Берден, — кажется, англичанин был прав. В этом «городе шпионов» можно всего ожидать, — он помолчал и еще тише добавил: — Даже выстрела в спину от недавних друзей.

     

      Берлин. 27 января 1991 года. Восточная зона

      Сегодня он проснулся позже обычного, благо был выходной день. После командировки, самой тяжелой за всю его жизнь, майор Евсеев хотел отдохнуть. Он даже приготовил деньги, чтобы поехать к Еве. Она брала с господ офицеров не сто марок, как другие, а сто пятьдесят. Но дело свое знала. Самое главное, он отвязался от этих денег. Теперь у него в хранилище идеальный порядок, и никакая комиссия ему не страшна.

      Он привычно поставил кофеварку, потер заросшее лицо. По воскресеньям бриться не стоит. А Ева его примет в любом виде. Евсеев давно уже отправил семью в Воронеж, к теще, и жил один. Так было и экономнее, и спокойнее. Жена любила совать нос не в свои дела, смотреть его бумаги, давать ценные советы, как лучше и экономнее расходовать деньги. При одной мысли о ней у него портилось настроение. Типичная дура. Со своим десятиклассным образованием и «пэтэушными» знаниями швеи-мотористки. Настроение начало портиться, и он, вытащив из холодильника бутылку дорогого коньяка «Бисквит», плеснул немного в стакан. Жидкость была приятной, он умел ценить подобные напитки, на которые не жалел денег. Дорогие коньяки ему дарили и сослуживцы, знавшие, как много зависит от руководителя финансовой службы.

      После коньяка настроение стало значительно лучше, и он, выпив кофе, уже твердо решил ехать к Еве, когда раздался телефонный звонок. Он несколько секунд размышлял, стоит ли вообще подходить к аппарату, но затем все-таки поднял трубку.

      — Евсеев, — услышал он тяжелое дыхание генерала Матвеева.

      — Да, это я. «Неужели заставит работать в воскресенье? —раздраженно подумал майор. —Нет, притворюсь больным и не поеду ни за что».

      — Ты чем сейчас занимаешься?

      — Завтракаю, — он постарался вложить в это слово все недовольство неожиданным звонком.

      — Дома, кроме тебя, кто-нибудь есть? — непонятно почему спросил генерал.

      — Никого. Вы же знаете, я один.

      — У тебя в запасе пять минут. Пять минут, Евсеев, ты меня понял?

      —Не… а… что…

      — Идиот, —раздраженно сказал генерал, — убирайся из дома, сукин сын, сейчас за тобой приедет КГБ. Ромашко где живет, знаешь?

      —Да.

      — Беги к нему. Возьми машину Ромашко и езжай в Потсдам. Ты знаешь, куда. Только быстро, —и генерал положил трубку.

      У Евсеева упала на пол чашка. Он сел на стул в одних трусах, задумчиво потер плечо. Потянулся за коньяком. Налил в стакан, выпил, и только тут до него дошло, что именно сказал генерал. Он вскочил на ноги. Черт возьми! У него ведь совсем нет времени Он посмотрел на часы. Заметался по кухне, выбежал в .столовую. Достал костюм, рубашку, галстук. Наверное, нужно быть в форме, хотя нет, это тоже неправильно. В форме его сразу узнают и может остановить любой патруль. Он уже надел рубашку, когда подумал, что нужно было поменять и майку. Свежие майки лежали в шкафу. Но он и так потерял много времени. Натянул носки. Бросился к батарее, где прятал пакет с деньгами. Пять тысяч марок. Рассовал их по карманам. В спальне отодвинул кровать и, подняв ковролин, достал из тайника небольшой мешочек с драгоценностями. Кажется, все.

      Он обошел две свои комнаты. Документов здесь нет, ценностей тоже. Бросился к холодильнику, где стоял коньяк. Схватил бутылку: жалко было оставлять. Сделал несколько солидных глотков и положил бутылку на стол. Потом, подумав, все-таки запихал ее в карман пальто. Как хорошо, что у него есть штатское пальто и шляпа. Он оделся, еще раз осмотрел все вокруг, почему-то плюнул на прощанье и вышел из квартиры, закрыв дверь.

      Он осторожно выглянул из подъезда. Но все было спокойно. Улица военного городка была пустынна. Он вышел и подбежал к соседнему дому, где жил Ромашко. Вбежал в подъезд, быстро поднялся наверх. Позвонил. Дверь открыл бледный подполковник.

      — Что случилось? — спросил Ромашко. Евсеев шагнул в квартиру, закрыв дверь.

      — Тебе не звонили?

      — Нет, — удивился Ромашко, — а что произошло? Сегодня же воскресенье. Мы хотели пойти с детьми погулять. У тебя такой вид…

      — Мне нужна твоя машина,— быстро сказал Евсеев. Из спальни послышалось недовольное ворчание жены подполковника. Ромашко оглянулся.

      — Я не понимаю, что происходит.

      —Давай ключи от твоей машины, дурак, —прошипел Евсеев.

      — Да-да, конечно, — подполковник поспешил в комнату и через минуту вынес ключи, — а ты не знаешь, что случилось?

      —- Ничего, — — Евсеев, схватив ключи, уже бежал к гаражу.

      Когда он выезжал из военного городка, то увидел, как в город въезжает сразу несколько автомашин. «Кажется, генерал меня спас», — с облегчением подумал Евсеев. О себе он не беспокоился. Если они убитого Янчораса будут искать год, то на живого человека уйдет еще больше времени. Может, и забудут. Сейчас везде такой бардак. А Матвеев и Сизов ему помогут сделать новые документы, и он спокойно будет жить где-нибудь в Москве или в Прибалтике. Камушки у него в кармане, с ними можно жить где угодно.

      Он вел машину осторожно, стараясь сдерживать волнение. Какой молодец Матвеев, так вовремя его предупредил. Он по привычке повернул руль, чтобы объехать Западную зону, но только потом сообразил, что объезжать необязательно. Засмеявшись, прибавил газ и въехал в Западную зону. Он любил здесь бывать. Сразу чувствовалась разница между Восточным Берлином— аскетичным, строгим, немногоголосым, и Западным — буйным, разноцветным, многоголосым.

      В Потсдам он приехал через двадцать минут. Он знал, где обычно останавливается Матвеев, и, сразу свернув, направился туда. Подъехал к небольшому одноэтажному домику. Все было тихо. Он вышел из машины, постучал. Никто не ответил. Это ему не понравилось. Постучал сильнее.

      — Не стучи, — сказал кто-то за спиной. Он обернулся. Рядом стоял Ратмиров, помощник Сизова.

      — Вы так быстро вернулись, — растерялся майор. Он знал, куда они везли деньги. К южной границе. Туда, где в горах Тюрингии был бункер военной разведки, подчинявшейся Сизову.

      — Туда мы ехали на машинах, а обратно я прилетел на самолете из Эрфурта, — пояснил Ратмиров.

      — Что случилось? — спросил Евсеев. — Почему меня хотят арестовать? Мне звонил генерал Матвеев.

      — Не знаю, — грубо ответил Ратмиров, — это не мое дело. Генерал приказал передать тебе этот «дипломат», чтобы ты отвез его в Берлин. Туда, где ты обычно встречался с ним. Он сказал — ты знаешь.

      «На конспиративной квартире военной разведки», — понял Евсеев. У Сизова. Значит, все в порядке. И Матвеев, и Сизов не отказались от него. Будут ему помогать.

      — А где сам Виктор Михайлович? —спросил он.

      — Не знаю, — ответил Ратмиров, — это не мое дело. Бери «дипломат» и проваливай. И смотри никому ничего не болтай. Ты все вещи взял из дома?

      —Конечно. Я ушел с концами. Понял, что ловить мне нечего. Как только Матвеев позвонил, я собрался и пошел к Ромашко, взял у него ключи от машины. Приехал сюда, — от волнения он начал много говорить, — ехал через весь город, даже через Западную зону. Меня никто не видел, я смотрел, чтобы никто не следил.

      Ратмиров слушал молча.

      — А что будет со мной? — наконец рискнул спросить майор.

      — Они что-нибудь придумают, — Ратмиров смотрел на Евсеева с каким-то непонятным выражением лица, словно решал для себя сложную задачу. — Ладно, — сказал он вдруг, — я поеду с тобой. Заверни в одно место, здесь недалеко.

      — Хорошо, — обрадовался Евсеев. Ему не хотелось одному через весь город возвращаться в Берлин. — Поедем вместе, — радостно сказал он.

      Ратмиров странно посмотрел на майора, но ничего не сказал. «Дипломат» они положили на заднее сиденье. Евсеев сел за руль и спросил своего попутчика, куда ехать.

      — В сторону парка, — сказал Ратмиров, — там у нас будет одно небольшое дело.

      Евсеев радостно кивнул. С могучим Ратмировьм ему было как-то спокойнее. Он повернул машину к парку, проехал метров пятьсот.

      — Куда дальше? — спросил опять. И это были его последние слова в жизни.

      Ратмиров вдруг приставил дуло пистолета к его груди. Евсеев хотел сказать, что так не стоит шутить, и даже не успел испугаться, когда раздался выстрел. Только в последнюю долю секунды майор понял все. Выстрел разнес его грудную клетку, пуля, пробив тело и переднее сиденье, не потеряла своей убойной силы и вонзилась в спинку заднего сиденья.

      Убедившись, что майор мертв, Ратмиров быстро обшарил его карманы, вынул пачку немецких марок и мешочек с драгоценностями. Только после этого он достал «дипломат» с заднего сиденья, оглянувшись по сторонам, переключил взрывное устройство и вышел из машины, хлопнув дверцей.

      Он был уже далеко, когда раздался сильный взрыв.

      Ратмиров не обернулся. Он из без того знал, как будет гореть машина, когда в ней взрывается такое количество взрывчатки. Он подошел к телефонному автомату и набрал знакомый номер.

      — Я уже позавтракал, — сообщил он поднявшему трубку генералу Сизову. Это был условный знак о гибели Евсеева.

      — Тогда приезжай, — разрешил генерал.

      Ратмиров положил трубку, потрогал драгоценности, лежавшие в кармане пиджака, и улыбнулся. Он все-таки правильно сообразил, что глупый майор приедет на встречу со всем своим барахлом. И принял правильное решение. Он еще не знал, что пожалеет о своей жадности.

     

      Берлин. 27 января 1991 года. Восточная зона

      Постаравшись не выдать своего волнения, Сизов, выйдя от Дроздова, бросился к телефону. Ему повезло. Ратмиров уже вернулся в штаб и ждал генерала, чтобы доложить ему о благополучной доставке денег. Сизов и Ратмиров понимали друг друга без лишних слов. Сизов приказал своему слишком толковому помощнику, чтобы тот дожидался его. И поспешил к своему автомобилю, в котором был установлен телефон. Снова набрав номер, он спросил Ратмирова:

      — Твои ребята остались там?

      — Конечно. Охраняют. Все как положено.

      — Позвони Матвееву. Пусть скажет своему нытику, чтобы шел к Ромашко, взял его автомобиль и ехал в Потсдам. Понимаешь? А ты его там увидишь, передашь наш обычный подарок, ты знаешь какой, ну, этот, «сувенирный набор».

      — Понял,— Ратмиров знал, что «сувенирным набором» в ГРУ называли специальный чемоданчик-»дипломат» со взрывным устройством. Он действительно все понял.

      — Я все сделаю.

      — И быстро. К нытику уже поехали, — предупредил Сизов и отключился. Ратмиров помнил, что «нытиком» называли майора Евсеева. Он все сделал правильно — нашел Матвеева, настоял, чтобы тот позвонил. Затем, взяв «дипломат», поехал в Потсдам, чтобы встретить Евсеева.

      Сизов находился в своей квартире, о которой знали немногие. Приехав сюда, он прежде всего позвонил генералу Матвееву, попросив того приехать к нему. Он не назвал адреса. Матвеев знал, куда ему нужно прибыть. Генерал появился ровно через двадцать минут после своего звонка. Войдя в квартиру и закрыв дверь, Матвеев прошел на середину комнаты и лишь тогда заорал:

      —Что происходит?! Ко мне эти суки приезжали! Кагэбэшники, всей компанией! Во главе с Макеевым. Ищут майора Евсеева. Спрашивают, не вызывал ли я его на службу? Что случилось?

      — Сядь и успокойся, — поморщился Сизов, — ничего не происходит. Нам нужно выиграть один день. Всего один день. Завтра все уже будет нормально.

      — Какое, к черту, «нормально»! Ты ничего не понимаешь! — орал генерал. — У нас на хвосте сидит КГБ. И Дранников тоже был вместе с ними. Где этот твой сука Волков? Когда не надо, он всегда возле штаба трется, а сейчас даже не сообщил о приезде Дранникова!

      —Волков убит. Его сегодня ночью застрелили, — спокойно ответил Сизов.

      — Что? — из генерала будто выпустили весь воздух. Он, задыхаясь, хватал воздух губами, настолько сильно подействовало на него это сообщение. Потом сел.

      — Как это убили?

      —— Как обычно убивают. Пулей в сердце, — разозлился Сизов. — Ты в последнее время совсем жиром заплыл. Ничего не понимаешь. Хорошо еще майору позвонить успел.

      — А если они все слышали? Спросят, куда делся Евсеев? Тут меня и прихлопнут.

      — Ничего не слышали. Мы с Дранниковым вместе про Волкова и Евсеева узнали. Он тоже ничего не знал. А подключиться к телефонам наших офицеров может только военная контрразведка или мы. Никакой КГБ в военные дела нос не смеет сунуть. Сейчас не тридцать седьмой.

      —Ты меня не агитируй! —разозлился генерал. — Смотри, какой умный, ты еще мне историю КПСС расскажи. Где Евсеев?

      — Я не знаю. Он должен был поехать в Потсдам. А если ты будешь так орать, Дранников и Макеев узнают про нас уже сегодня. Не кричи, соседи сейчас прибегут.

      — К черту! — кричал генерал. — Зачем только я с тобой связался!

      — А затем, что деньги от нас получаешь, чтобы живот свой большой набивать. Чтобы к девочкам ездить, чтобы дачу в Новгородской области строить. И в Москве квартирку купить. Вот зачем.

      — Ты и за мной следил? — злобно спросил Матвеев, но стал говорить гораздо тише.

      — А ты как думаешь? Мы в ГРУ совсем дураки, да? В игрушки играем? Это ты вор, обычный казнокрад,— разозлился окончательно Сизов,— а я под идею деньги беру. Думаешь, они мне в карман идут? Думаешь, я деньги на юг переправил, чтобы спрятать? Шкуру свою спасаю? Дурак ты, Матвеев. И всегда дураком был. Всех по себе меряешь. Пошел вон отсюда!

      Матвеев встал. Надел фуражку с достоинством, поправил пальто.

      — Где Евсеев? — спросил снова.

      — Они его не найдут, — Сизов сел на стул и стал смотреть в окно.

      Матвеев постоял немного и, ничего не сказав, вышел из квартиры. Сизов остался один. Посмотрел на часы. До звонка Брандейса было еще сорок минут.

      Он взял чистый лист бумаги. Написал слово «чех» и провел стрелку к другому слову — «Америка», а от этого слова к третьему— «Италия». Затем, уже от последнего слова, сделал еще одну стрелку и привел ее к первому слову. «Получается треугольник, — подумал он. — Для чего им нужны мы?»

      Потом аккуратно дописал слово «мы». Подумав немного, стер это слово и написал «я». И провел две стрелки. Одну от итальянцев, другую к чехам. И только потом порвал бумагу на мелкие кусочки и, собрав их в пепельницу, поджег. Он снова посмотрел на часы. Когда позвонит этот проклятый чех? Осталось всего пятнадцать минут.

      Именно в этот момент кто-то осторожно позвонил в дверь. Сизов вздрогнул. Потом, достав из кармана пистолет, проверил его и осторожно подошел к железной двери, встав с краю у глазка. За дверью был Ратмиров. Хозяин убрал оружие и открыл дверь, впуская своего помощника.

      — Что с майором?

      — Уже разговаривает на том свете с чертями, — ответил Ратмиров.

      Сизов незаметно вздохнул. Хоть этот не подвел. Он прошел в комнату. Ратмиров последовал за ним.

      — Можешь садиться, — махнул генерал. — Он ничего не спрашивал?

      — Боялся очень. Скулил все время. Готов был на все, лишь бы его не арестовали. Вы приняли правильное решение. Я думаю, он бы все рассказал, как только попал бы к ним в руки.

      — Ладно, ладно, — прервал его генерал. «Эта дубина тоже решила иметь свое мнение. Нужно поставить его на место. Раз и навсегда».

      — Если такой умный,— сказал генерал,— не нужно было стрелять в Праге без моего разрешения.

      — Я не стрелял, — возразил Ратмиров. Голос звучал слишком спокойно. И такого профессионала, как Сизов, обмануть не сумел.

      — Я же знаю твой почерк. Это ты стрелял в Праге. Умник Волков решил, что ты сумеешь подойти к Валентинову совсем близко, так как он знал тебя в лицо. И ничего не должен был подозревать. Я думал, Валентинова уберут люди Волкова или сам полковник. Но вы на месте решили иначе.

      Ратмиров молчал. На его каменном лице ничего не отражалось.

      — Ты убил резидента КГБ полковника Валентинова. Он наверняка тебя помнил и поэтому позволил подойти слишком близко. Правильно, — еще раз, уже утвердительно, повторил Сизов.

      Ратмиров молча кивнул.

      —- Это тоже я тебе приказывал? — вздохнул Сизов. — Жадный ты, Ратмиров. Сколько тебе за это дал Волков? Тысячу марок? Или две? Молчишь? Ну, молчи, молчи. Твое счастье, что расследование ведут дураки, а то давно бы узнали о твоей командировке в Прагу.

      — Волков сказал — так нужно. Среди его людей не было профессионалов.

      — Поэтому он сейчас лежит в нашем морге. А ты пока сидишь здесь, — зло напомнил генерал, — тоже мне, профессиональный убийца нашелся. Киллер задрипанный. Только не хватает, чтобы ты без моего ведома стрелял в офицеров КГБ. Раньше я тебе говорить не хотел, думал, вернешься благополучно, тогда и скажу. С завтрашнего дня уйдешь в отпуск. И чтобы целый месяц я тебя здесь не видел. Ты меня понял?

      — Хорошо, — согласился Ратмиров. Он помнил про деньги, взятые у погибшего Евсеева.

      Наконец прозвучал телефонный звонок. Сизов, взглянув на часы, быстро поднял трубку. Все было точно. Брандейс позвонил минута в минуту.

      — Слушаю, — сказал генерал.

      — Это я, — сказал Брандейс, — все в порядке. Бумаги у меня. Утром начнется перевод. Я приеду к вам в одиннадцать часов.

      —До свидания! — Сизов положил трубку. С этим, кажется, тоже разобрались. Он посмотрел на Ратмирова.

      — Ты еще здесь? Можешь ехать домой. И учти, завтра утром рапорт должен быть у меня на столе. Уедешь к себе в Киргизию. Ты ведь, кажется, оттуда родом? И будешь Там сидеть весь отпуск, все время, до тех пор, пока я тебя не позову. Нашел кого слушать! Я тебя посылал в Прагу координировать свои действия с Волковым, а не бегать по его приказу с пистолетом за нашими резидентами. — Видя, что Ратмиров никак не реагирует, он помолчал. — В хранилище охрану оставил? Там никаких неприятностей не будет?

      — Ребята остались, — кивнул Ратмиров, лениво вставая, — все будет нормально.

      — Ты подумай над моими словами, — жестко сказал на прощание Сизов, — и никогда больше самостоятельных действий не предпринимай. В нашем деле это опасно. Голову могут оторвать.

      Ратмиров кивнул как-то неопределенно, то ли соглашаясь, то ли прощаясь, и вышел. Сизов подумал, что помощник становится менее управляемым и слишком много знает.

      В этот момент зазвонил второй телефон. В квартире их было установлено два: один городской, по которому звонили все, другой — проложенный по специальному кабелю и связывающий квартиру с центром ГРУ в Берлине. Это было сделано еще тогда, когда город был поделен на две части и стена проходила сквозь его сердце. По этому телефону могли звонить только сотрудники самого Сизова, работающие в Берлине. На телефонах стояли специальные шифраторы, которые не позволяли подслушивать разговоры. Он быстро снял трубку.

      — Товарищ генерал, — услышал Сизов взволнованный голос дежурного, — наша служба зафиксировала повышенную активность военной разведки американцев в Западной части города.

      — Я сейчас приеду, пришлите за мной машину, — быстро принял решение генерал.

      — У нас еще одно срочное сообщение, — продолжал дежурный. — В Потсдаме взорван автомобиль, принадлежавший подполковнику Ромашко. Там уже работают эксперты. По предварительным данным, погиб один человек. Но Ромашко в машине не было, он сейчас дома. По его показаниям, в автомобиле находился майор Евсеев.

      — Он взорвался? — спросил генерал, уже собираясь положить трубку.

      — Нет. Его сначала застрелили. А потом взорвался автомобиль. Вы меня слышите, товарищ генерал?

      Генерал опустил трубку и со всей силы ударил кулаком по столу. Он понял, что Ратмиров застрелил Евсеева перед тем, как взорвать машину. И даже понял, почему алчный помощник это сделал. Он пожа- дел, что так быстро отпустил убийцу.

      Тому начинают нравиться подобные акции. «Кажется, мне понадобится еще один «сувенирный набор»,— с неожиданной злостью подумал Сизов.

     

      Берлин. 27 января 1991 года. Западная зона

      Брандейс не обманул. Он действительно приехал в отель к Аньезо Бонелли и забрал у него копии договоров. Об этом сразу доложили Хефнеру. Но об этом почти в это же время узнали Берден и Холт. Общее напряжение нарастало. Все хотели понять, на каких условиях участвуют игроки в этой запутанной истории.

      Для Хефнера вопросов было меньше. Он считал, что американцы, как обычно, решив не посвящать своих младших коллег в свои дела, просто начали самостоятельное расследование и подключились к Кемалю Аслану. Высокомерие американцев было известно. Даже в Берлине, в немецком городе, они чувствовали себя как дома, благо американские войска и штаб-квартиры их спецслужб были размещены именно в этом городе.

      Для Бердена вопросов было больше. Он не понимал игру не только советской, но и немецкой разведки, наблюдавшей за всеми одновременно и не вступавшей в действие. А Джордж Клейтон, местный резидент ЦРУ, после прибытия Тернера слал отчаянные шифровки в Лэнгли, доказывающие его непричастность к исчезновению Милта Бердена.

      В этот вечер все службы Берлина работали с полной нагрузкой. Все одновременно следили за всеми. Это могло случиться только в Берлине и только в это время, когда границы между двумя зонами больше не существовало. И все разведчики мира, внезапно лишившись надежного вольера, как-то защищавшего их друг от друга, начали вдруг со смущением и любопытством следить за поведением соседей.

      Сообщения к Хефнеру поступали ежечасно. Он уже знал, что майор Евсеев был застрелен, а затем в его машину положили бомбу. Но, как истинный немец, педант и аккуратист, он не понимал, зачем нужно предварительно убивать человека, чтобы потом взорвать его труп? Скрыть убийство? Но это было невозможно. Труп сильно обгорел, но пулевое ранение скрыть нельзя. Тогда почему?

      То, что не приходило в голову Хефнеру, понял сразу Берден, уже успевший изучить некоторые— наиболее типичные — реакции советских людей. Он понял, что убийство Евсеева было незапланированной операцией и прошло по личной инициативе кого-то из исполнителей. При этом он не исключал возможности ссоры, мести или шантажа.

      Но ни Хефнер, ни Берден не могли бы сразу догадаться о мотивах преступления, как сразу догадался Сизов. Для этого американцы и немцы были слишком хорошо воспитаны. Они были родом из другой цивилизации. Сизов сразу понял, что Евсеев убит из-за денег, которые он наверняка взял перед своим бегством. Понял, зачем Ратмиров сначала застрелил майора, а затем, обшарив карманы, взорвал его труп вместе с машиной.

      В этот вечер Кемаль спустился вниз поужинать.

      Он догадывался о том, что вокруг него, ставшего своеобразным центром притяжения полярных сил, бушуют вероятные страсти. Но внешне все было спокойно. Комфортабельный отель, приветливые официанты, случайные посетители. Внешний лоск был налицо. Он вдруг подумал, что не может сейчас просто так исчезнуть. Или поехать куда-нибудь погулять. Ему просто не разрешат остаться одному. И было ли в этом его счастье, он не знал.

      Ужин проходил спокойно. Никто не появлялся рядом. Он даже послушал музыку. Потом поднялся в свой номер. Вечером он смотрел телевизор. Кемаль не знал, что будет завтра. Этого не знал никто в целом мире.

      Но очень многие люди в эту ночь не спали. Он планировали его будущие действия на следующее утро.

      Клейтон, сходивший с ума из-за исчезновения Бердена, уже готов был поднять весь американский гарнизон, базировавшийся в городе, когда Берден наконец позвонил и сообщил, что вернулся после прогулки по городу в отель. Нужно было видеть лицо Клейтона, чтобы понять его чувства. Тернер вернулся в отель и вместе с Берденом действительно отправился погулять вокруг отеля. Это предложил сам Милт, и Тернер сразу же согласился.

      На прогулке Берден молчал. Он понимал, что с помощью направленного луча их можно прослушать даже на расстоянии, и не хотел давать никаких шансов ни советской разведке, ни немецкой. А когда они вернулись в номер, он показал на свой включенный скэллер и очень тихо прошептал Тернеру:

      — Ночью я уйду опять. Тебе нужно остаться здесь и все контролировать.

      Тернер кивнул и ничего не сказал.

      В три часа ночи Берден действительно вышел из номера, предупредив Тернера, что свяжется с ним рано утром. Он незаметно покинул отель через гараж, где его уже ждала специальная машина с людьми Холта. Приехав в центр военной разведки Министерства обороны США, Берден сразу сел за последние сообщения. Но предварительно он отправил срочное послание с просьбой о помощи. Уже через полчаса в Мюнхене и Гамбурге начали формировать группы специалистов ЦРУ, АНБ и военной разведки для отправки в Берлин. Самолеты ждали в аэропортах, готовые взлететь по сигналу командиров групп.

      Берден и Холт лично принимали сообщения, проверяя последние новости города. После смерти Волкова и Евсеева наступила относительная тишина. В другой части города не было зафиксировано никакого движения. Ночь прошла относительно спокойно.

      В самом Центре продолжали работать все сотрудники Холта. В четыре часа утра пришло подтверждение из Нью-Йорка. Аньезо Бонелли был представителем международного преступного синдиката и часто выполнял его поручения по отмыванию грязных денег. Еще через полчаса удалось выяснить, что встречавшийся с ним в отеле Петер Брандейс возглавляет небольшую компанию в Праге, и он часто раньше прилетал в Берлин.

      Несколько человек работали по связям Волкова и Евсеева, погибших в эту ночь. Проверялись все данные, возможные места встреч, устанавливалось, не попадали ли ранее эти советские офицеры в поле зрения военной разведки США или ЦРУ. Линии работали с полной нагрузкой. К счастью, само время помогало. Пока в Берлине была ночь, в Америке был день и можно было получать информацию достаточно оперативно и четко.

      В пять часов утра были получены фотографии Волкова и Евсеева. Выяснилось, что майор Евсеев был замечен в различных магазинах Западного Берлина, когда приобретал драгоценности. Прилагались копии его счетов.

      — Это он покупал на зарплату майора Советской Армии? — удивился Холт.

      Берден, знавший о коррупции в воинских частях, промолчал, продолжая читать поступающую информацию.

      В шесть часов тридцать минут после проверки всех агентурных сообщений выяснилось, что фотографии полковника Волкова в архиве военной разведки имеются. Волков работал в военной контрразведке, а люди Холта традиционно занимались всеми сотрудниками спецслужб другой стороны, находящимися в Берлине. Берден запросил все фотографии, имевшиеся в Центре. Компьютер начал их печатать.

      — Тебе нужно отдохнуть, — осторожно заметил Холт, видя, как выкладывается начальник советского отдела ЦРУ, — так нельзя, Милт. До утра все равно ничего не случится.

      — Нет, — возразил Берден, — сегодня утром что-то должно произойти. Мы обязаны понять, что. Понять и, если возможно, предотвратить. Мне не нравится узнавать новости последним.

      Фотографии продолжали поступать. Внезапно Холт выхватил одну из них.

      — Не может быть, — прошептал он, — этого просто не может быть.

      Берден взял фотографию. На мосту стояли два человека. Полковник Волков и… Хефнер, собственной персоной! Он перевернул фотографию. «Шестнадцатое января девяносто первого года», -— с изумлением прочел Милт Берден.

      — Значит, они встречались, — сказал он Холту, — значит, немцы ведут собственную игру.

      — Я никогда не доверял этому Хефнеру, — сказал Холт, — может, он их агент?

      — Нет. Если бы он был их агентом, они бы не встречались так открыто. Здесь нечто другое. Посмотри на фотографию. Они о чем-то спорят. Всего одиннадцать дней назад. А сегодня Волков убит. И немцы следят за нашими людьми. Холт, ты знаешь, о чем я думаю в последнее время? Эта стена была всем необходима. Она как-то сдерживала нашу ненависть и наше подозрение в строго очерченных рамках. И теперь, когда не стало стены, я не знаю, как мы все будем работать и сосуществовать. И не знаю, Холт, хорошо ли, что стены теперь нет.

      — Ты это серьезно? — спросил изумленный Холт.

      —Может, я старею, Холт, — нахмурился Беден, — не знаю. Мне не нравится это перемешивание стилей и жанров. Раньше все было ясно. Они и мы. Мы и они. И весь мир делился пополам. А сейчас… Ты понимаешь, дело ведь не в этой встрече Хефнера и Волкова. И даже не в том, что в Берлине сидит советский агент-нелегал, который столько лет обманывал всех нас. Дело в нас самих, Холт. В наших устоявшихся взглядах. Мы считали, что есть черное и белое. И правильно, наверное, считали. А теперь выяснилось, что существует целая гамма красок. И мы уже не можем перестроиться.

      —Ты стал меланхоликом. Это предательство Хефнера так на тебя подействовало?

      — А кто сказал, что он предатель? И кто вообще решил, что немцы всегда и везде будут работать только на нас? Пока была стена, они были с нами по одну сторону стены, это верно. А другие немцы, нехорошие, с нашей точки зрения, были на стороне русских. Но сейчас стены нет, и немцы вполне могут решить, что должны играть не за нашу команду, и тем более не за команду русских, а начать игру за собственные интересы. Тебе не приходила в голову такая трактовка? Да и другие наши бывшие союзники могут решить так же. Мы ведь уже арестовали агентов французских, израильских, английских спецслужб в нашей стране. Кто следующий?

      Вошел один из сотрудников Холта.

      — Две группы поддержки вылетели из Гамбурга и Мюнхена. Через полтора часа будут у нас. Берден снова взял фотографию:

      — Игру мы должны все-таки закончить, — сказал он и повернулся к компьютерам.

     

      Берлин. 28 января. Утро. Восточная зона

      Вчерашнее убийство майора Евсеева более всего потрясло именно Макеева. Он вдруг осознал, что приехавшие из Москвы офицеры, таинственная смерть Валентинова в Праге и все события вчерашнего дня связаны в один тугой узел, о наличии которого он еще не догадывался.

      Люди Дранникова занимались обстоятельствами смерти полковника Волкова, попутно проверяя все, связанное с ним. Выяснилось, что полковник действительно летал в Москву несколько дней назад и даже по разрешению генерала Матвеева прилетел вместе с командой майора Евсеева. При этом отпечатки его пальцев в ванной комнате номера, где оставался Евсеев, и пятна крови, идентифицированные как кровь капитана Янчораса, прямо указывали на трагедию, разыгравшуюся в Москве.

      Ночью были допрошены солдаты и офицеры, сопровождавшие деньги в Москву. Все единодушно показали, что ящиков было гораздо больше. Но по распоряжению самого Евсеева несколько ящиков было передано в подъехавший грузовик, который не присоединился к их общей колонне, а уехал заблаговременно. Становилось ясно: в Западной группе войск имеется разветвленная сеть хищений. К ночи об обстоятельствах гибели трех офицеров было доложено командующему Беликову. По его распоряжению была создана специальная комиссия, в которую вошли пять генералов. И среди них Сизов, Матвеев и Дранников.

      Параллельно с офицерами Дранникова расследование вели сотрудники КГБ, прилетевшие вместе с Дроздовым и Сапиным. Они первые обратили внимание на то, что Евсеев был сначала убит, а лишь затем машину взорвали. При этом профессионалы КГБ установили любопытную деталь — внутренний левый карман пиджака Евсеева был вывернут, словно его перед смертью обыскивали. Пальто на трупе офицера сильно обгорело, досталось и пиджаку. Но этот карман обгорел не так сильно и был заметен.

      Затем принялись за подполковника Ромашко. Несчастный офицер ничего не мог объяснить. Он, и так потерявший свой автомобиль, вынужден был раз пять рассказывать, как к нему прибежал майор Евсеев и попросил ключи от машины. Евсеев и раньше брал ключи, когда продал свой автомобиль и ездил даже в Западную Германию, чтобы купить новый.

      Проверка, проведенная в гараже Евсеева, подтвердила, что его автомобиль был в полном порядке. «БМВ» серебристого цвета, который он привез из Франкфурта-на-Майне уже после снятия границ и объединения страны, был почти новым, прошедшим всего пятьдесят тысяч километров.

      Беликов и Дранников настаивали начать проверку финансовой службы, возглавляемой Евсеевым, уже в понедельник, однако Дроздову удалось отговорить их, к большому удовольствию Сизова и Матвеева, также поддержавших его мнение. Дроздов изложил свою позицию очень убедительно. В понедельник вечером должны были прилететь специальные эксперты из Москвы и уже во вторник утром начать проверку. Это были лучшие специалисты, и не стоило начинать комплексную проверку в понедельник, чтобы затем повторять все сначала во вторник. Командующий согласился с этими доводами.

      Глубокой ночью полковник Сапин приехал к генералу Дроздову. Ежечасно из Западной зоны докладывали об обстановке в отеле, о приезжающих и отъезжающих гостях. В эту ночь не спали не только в Центре военной разведки американцев, не только в местном отделении БНД, но и здесь, в военном городке, где была создана своеобразная база из приехавших работников КГБ.

      Сапин вошел в кабинет Дроздова, когда тот пил чай, просматривая информацию. Увидев его, Дроздов снял очки и посмотрел на полковника.

      — Вы у нас главный свидетель убийства полковника Волкова, — сказал он добродушно, — хорошо, что вы оказались там раньше других. Документы, полученные от Софи Хабер, свидетельствуют, что в Западной группе войск была налажена целая система хищений. И в ней не последнюю роль играли полковник Волков и майор Евсеев. Видимо, это понял и Валентинов. Поэтому его и убили.

      —Я думаю, они были лишь исполнителями. Кто-то ими руководит. И этот «кто-то» — очень осведомленный человек, — сказал Сапин.

      — У вас есть конкретные имена?

      — У меня есть факты. Мы проверили автомобиль Евсеева. Он в идеальном порядке. Проверили, когда именно он приходил к Ромашко. В этот момент по телевизору шли мультфильмы и дети подполковника смотрели эту передачу. Нам удалось, таким образом, с точностью до минуты установить, что Евсеев прибежал к подполковнику домой за пять минут до того, как наши люди приехали за ним. Вы меня понимаете? Дроздов кивнул, но ничего не спросил.

      — Значит, кто-то чужой, но очень осведомленный, сумел предупредить Евсеева, объяснить, что его автомобиль не выпустят из военного городка, а если даже выпустят, то он далеко не уедет. И этот «кто-то» потом убрал Евсеева. Причем я думаю, что непосредственный исполнитель обыскал погибшего майора перед тем, как его убить. Я примерно знаю психологию таких людей, как Евсеев. Если он бежит из дома, то с собой возьмет деньги или драгоценности. У Дранни-кова были сигналы о том, что майор Евсеев часто заходит в ювелирные магазины, причем не только Восточной зоны, живет явно не по средствам. Знаете, кто вел дело Евсеева в военной контрразведке?

      — Полковник Волков? — понял Дроздов.

      — Точно. И самое главное— Дранников подтвердил, что Ромашко активно сотрудничал именно с военной контрразведкой, и его курировал все тот же Волков.

      —Все замыкается на этом полковнике, — кивнул генерал, — а он так нерасчетливо подставил себя под выстрел фрау Хабер.

      — Нужно было видеть ее состояние,— пожал плечами Сапин, — он ведь не просто требовал у нее документы. Он ее насиловал. И по-моему, даже несколько раз ударил. Это была эмоциональная реакция на шок. Ничего другого нельзя было ожидать.

      — Меня волнуют эти исчезнувшие ящики с деньгами, — сказал Дроздов, — мы не смогли вчера ничего узнать в Госбанке, там был выходной день. Надеюсь, сегодня мы все узнаем.

      — Ясно, — Сапин посмотрел на часы. — Сегодня у Юджина будет трудный день. Я еду туда, чтобы быть поближе к отелю. Мало ли что может случиться.

      — Мы уже перебазировали туда всех наших сотрудников, — сказал Дроздов, — я попросил у Беликова вертолет. В случае крайней опасности постараемся спасти Юджина. Но нужно, чтобы такой альтернативы не было. Нужно все сделать четко и аккуратно. Пока там все поймут, он должен быть уже на нашей стороне.

      — Ясно, — вздохнул Сапин, — ему не позавидуешь. Так еще никто не уходил. С таким скандалом.

      — У нас не было другого выхода. Мы же не можем оставить все его деньги американцам. Это был бы слишком хороший подарок, вполне компенсирующий им потерю Юджина.

      — Я это понимаю.

      — Электронная разведка обратила внимание на активность вчерашним вечером американцев и немцев. Мы пока не знаем, с чем это связано. Но прибытие в Берлин Милта Бердена не может быть случайным, — сказал Дроздов, — я знаю его много лет. И он наверняка уже знает, что я в Берлине. Не может не знать. Это будет наша, так сказать, очная дуэль. Первый раз в жизни. Никогда не думал, что окажусь в городе, где одновременно будут действовать наша служба и ЦРУ.

      Без стука в комнату вошел генерал Дранников.

      Хмуро поздоровался за руку с офицерами, взял стул и, не раздеваясь, в пальто сел напротив Дроздова.

      — У вас плохие новости? — понял Дроздов.

      — Да,— кивнул Дранников,— вчера мы весь день проверяли последние поездки Волкова. Знаете, куда он ездил до того, как полетел в Москву?

      — Неужели в Прагу? — спросил Сапин.

      Дранников кивнул.

      — Он был там именно в тот день, когда убили Валентинова. Об этом никто не знал, даже у нас. Но, по нашим правилам, он должен информировать меня, где находится, чтобы в случае необходимости я бы мог его найти. Так вот, я посмотрел по дням. Он был в день убийства в Праге. Это точно.

      — Прямо демоническая личность этот ваш полковник Волков, — улыбнулся Сапин, — но ведь он не мог все делать один? Или этот погибший майор. Судя по его характеристикам, он тоже не годится на роль лидера. Тогда кто?

      Дранников вздохнул. — Не знаю. Я вообще думаю, что мне пора уже уходить. Как я мог не разглядеть этого Волкова? Я ведь столько лет работаю, казалось, все в жизни видел. А вот к предательству своих сотрудников не привык. И потом, эта стена. Раньше все было ясно. А теперь все так перемешалось. Вот и Волков оказался предателем. Наверное, это и я виноват. Чего-то не учел.

      — Ты себя не вини, генерал,— строго сказал Дроздов. — Это получается, за каждого подонка мы себя казнить должны? Так не бывает. У нас тоже своего дерьма хватает.

      Вошел один из сотрудников Дроздова.

      — Брандейс только что поехал в банк. Кемаль Аслан в номере.

      — Где Бонелли?

      — Завтракает. Мы проверили. Он ночью никуда не выходил. Но приехал Милт Берден. Они сначала гуляли вместе со своим сотрудником у отеля, а потом ушли в номер. В три часа ночи, как вы и предполагали, Берден ушел через гараж. Там его ждала машина, и мы смогли установить, куда именно они поедут. Это Центр военной разведки США в Западном Берлине, простите, товарищ генерал, в Берлине. Сейчас Берден там.

      — Все правильно,— кивнул Дроздов,— он и должен быть там. Видимо, понял, что местная резиденция ЦРУ будет под нашим контролем.

      — Они тоже держат под своим контролем все наши центры, — пояснил Дранников, — и Макеева, и Сизова. Да и наш тоже. Границы нет, можно делать все что хочешь.

      Сотрудник Дроздова вышел из комнаты.

      — У них с немцами что-то непонятное происходит, — пояснил Сапин, — по нашим сведениям, в отеле работают и БНД, и ЦРУ. Причем немцы следят одновременно и за своими коллегами из Америки. Вот этого мы понять не можем. А Берден, по-моему, не столько хотел оторваться от нас, сколько от немцев, Какая интересная петрушка получается.

      — Немцы в последнее время вообще ведут себя очень самостоятельно,— вставил Дранников,— и очень активно. Сизов уже дважды обращал внимание на это.

      — А кто, кроме вас двоих, знал, что у Евсеева в номере нашли пятна крови и отпечатки пальцев Волкова? — вдруг спросил Сапин. Генералы переглянулись.

      — Только мы, — неуверенно сказал Дранников, потом, подумав, добавил: — Сизов, Макеев. И больше никто.

      — Кто-то ведь успел предупредить Евсеева о визите ваших людей, генерал, — Сапин смотрел в глаза Дранникову. — Может, среди ваших людей есть еще один «Волков»?

      — Вы хотите сказать, что Евсеева предупредили?

      — За пять минут до появления ваших людей он выбежал из квартиры и побежал к подполковнику Ромашко попросить его машину. Обратите внимание — не свою, а подполковника. Он уже знал, что на собственной машине его не выпустят из части. Его кто-то предупредил.

      — Я проверю, — поднялся Дранников.

      — Подождите, — — вдруг сказал Дроздов,— вы поехали к себе и приказали людям выезжать за Евсеевым. Если бы кто-то из ваших людей предупредил майора, он бы не успел одеться, собрать вещи и пройти к Ромашко. Сколько минут понадобилось вашим сотрудникам?

      — Минут десять, — пожал плечами Дранников.

      — Значит, Евсеев никак не мог успеть. Его предупредили немного раньше. И это могли сделать, кроме нас с вами, генерал, еще два человека. Либо генерал Сизов, либо полковник Макеев. Другого варианта просто не может быть.

      — Но это значит, что один из них…

      — Тот самый человек, которого мы ищем. Кстати, о визите Валентинова знали только они двое. И его убили в Праге. Документы мы уже получили. Они свидетельствуют о массовом хищении в Западной группе войск. Есть много фамилий, в том числе Волкова и Евсеева. А вот кто стоит за всем этим, мы не знали. Пока не знали. Теперь, кажется, этот человек ошибся. Видимо, Евсеев был связан с ним напрямую. И он принял решение убрать майора Евсеева. Но от страха Евсеев выбежал из дома так быстро, что позволил нам установить точно — ваши люди не могли его предупредить. Это могли сделать только два человека. Сизов и Макеев.

      — Взрыв в машине, — задумчиво сказал Сапин, — в ГРУ такие «дипломаты» называют «сувенирными наборами». У Макеева другие возможности.

      — Это ничего не доказывает, — возразил Дроздов, — Макеев гораздо больше знал о передвижениях Валентинова. Если это Макеев, то он мог специально применить «сувенирный набор», чтобы подозрение пало на людей Сизова.

      — А если это Сизов? Может, у него просто не было времени и он использовал то, что было под рукой? Не сам, конечно, использовал, — сказал Сапин, — он умнее Макеева. Намного умнее. Нам нужно сделать так, чтобы один из них начал ошибаться. .

      — Что конкретно вы предлагаете?— спросил Дроздов.

      — Собрать всех через полчаса и сообщить, что мы нашли документы. Хотя, нет, не так. Лучше, чтобы генерал Дранников прямо сейчас позвонил Сизову и Макееву и сообщил им об этом. А мы сумеем выяснить реакцию на это сообщение каждого из них.

      — У нас нет столько людей, — возразил Дроздов.

      — Я дам своих людей, — быстро поднялся Дранников. — Мы должны как-то реабилитироваться за Волкова. Подключимся к их телефонам и расставим своих людей. Хотя выбор у меня тоже не очень большой. Сизов и Макеев знают почти всех моих сотрудников в лицо.

      — Действуйте, генерал, — согласился Дроздов, — когда будете готовы, позвоните нам.

      Дранников кивнул на прощанье и вышел. Дроздов проводил его задумчивым взглядом.

      — Все правильно, — сказал он Сапину, — за исключением одного момента. Что, если этот неизвестный все-таки не Сизов и Макеев, а сам Дранников?

      — Понял, — быстро поднялся Сапин, — он будет следить за ними, а мои ребята за ним. Черт возьми, как все это не вовремя. Нам нужно заниматься Кемалем, а мы отвлекаемся на разных подлецов.

      — С самого начала операция так и планировалась. Не только вытащить Юджина, но спасти его деньги и благодаря этому узнать, кто стоит за всеми хищениями в Западной группе войск.

      — Да, конечно, — Сапин снял свое пальто с вешалки и обернулся к генералу.

      — Мы погнались одновременно не за двумя, а за тремя зайцами.

      —Ну и что?

      — Ничего. Просто я вспомнил известную поговорку про двух зайцев. Надеюсь, что с тремя зайцами мы справимся лучше.

     

      Берлин. 28 января 1991 года. Западная зона

      Брандейс спокойно ждал перевода денег. Договор с Кемалем лежал у него в кармане. Все было абсолютно законно. Он имел право на эту операцию. Банковский служащий лишь чуть удивился, увидев сумму перевода, но, ничего не сказав, пошел вводить данные в компьютер. На всю операцию требовалось не больше трех минут, системы были автоматизированы, и компьютеры все осуществили почти мгновенно.

      Чех огляделся. Странно, что сегодня утром здесь так много народа. Обычно бывает гораздо меньше посетителей. Брандейс не подозревал, что в офисе банка и вокруг него одновременно находятся представители трех крупнейших разведок мира— США, СССР и Германии. А если бы даже узнал, то никогда не поверил бы такому вниманию к своей скромной персоне.

      Служащий вернулся. Он был, как всегда строг и деловит.

      — Все в порядке, — сказал он, передавая подтверждение банка о переводе.

      — Спасибо, — улыбнулся Брандейс, — забирая бумаги. — От вас можно позвонить?

      — Да. Пройдите в ту комнату, — показал служащий.

      Брандейс неторопливо направился к комнате. Немецкие разведчики тут же подключились к линии банка. Американский наблюдатель достал свой прибор, надеясь услышать все через стену. Представитель КГБ выбежал на улицу, чтобы из своего автомобиля с помощью направленного на оконные стекла луча прослушать беседу и определить, куда именно будет звонить Брандейс. А тот, войдя в комнату, подошел к телефону, увидев фирменную ручку банка на столе, положил ее в карман и набрал номер телефона Аньезо Бонелли.

      — Да, — поднял трубку итальянец.

      Брандейс просто продиктовал цифры. Это был номер счета.

      Бонелли записал счет. Посмотрел на часы. Сейчас ему должны позвонить из Швейцарии. Русские дали номера счетов, на которые они должны положить деньги. «Как все это глупо», — в который раз подумал Бонелли. Он знал, как строго проверяют теперь в Италии любые счета в зарубежных банках. На Апеннинах развернулась невиданная борьба с мафией, и «Козе Ностре» приходилось придумывать тысячу новых способов, чтобы легально использовать свои миллионы и миллиарды. Именно такая возможность и представлялась в истории с Брандейсом. Деньги, которые чех перевел американской компании по договору на вполне законных основаниях, должны быть переведены в Италию. А деньги самих итальянцев сегодня утром переводили в швейцарские банки, на счета, которые указали Брандейсу его советские партнеры. Им было все равно, откуда деньги и как они попали на эти счета. У русских не задавали таких неприятных вопросов, как в Италии.

      Ровно в десять часов пять минут раздался еще один звонок. На этот раз из Швейцарии. Бонелли записал второй ряд цифр и, взяв листок, быстро вышел из номера. Лифтом он не воспользовался, решив подняться по лестнице в номер Кемаля Аслана. Постучал в дверь и, когда американец появился на пороге своего номера, молча протянул ему листок. И так же молча ушел.

      В банке Брандейс набрал номер второго телефона. Все слушавшие его агенты моментально определили, что это мог быть телефон на улице в Западной части города. Кто-то неизвестный взял трубку. Молча.

      — Все в порядке, — сказал Брандейс, — первая стрела попала в цель.

      — Можете забирать, — сказал незнакомец и отключился.

      Через пять минут у этого телефона были немцы. Еще через две минуты — американцы. Последними приехали сотрудники КГБ. Но никого найти не удалось. Компьютеры начали расшифровку идентификации голоса, пытаясь определить, кому именно он принадлежит. Но никто не решался подойти к трубке, чтобы снять отпечатки пальцев. Все понимали, что отпечатков может не быть, а подставляться под объективы кинокамер других разведок никому не хотелось.

      Берден приказал усилить контроль за отелем. Он по-прежнему не понимал, что происходит.

      Находящийся в банке Брандейс позвонил в третий раз. На этот раз в Берлин.

      — Все в порядке. Сигнал уже пошел, — сказал он и положил трубку.

      Сидевший в номере Кемаль Аслан посмотрел на лежащий перед ним листок бумаги. И, подняв бумагу, вдруг разорвал ее на мелкие кусочки. Потом посмотрел на часы. Было десять часов восемь минут утра. Он достал из шкафа пальто, оделся, осмотрел свой номер. Кажется, ничего не забыл. И вышел из номера.

      Примерно в это время Бердену на стол положили расшифровку счета, на который переводил деньги Брандейс. И последний номер телефона. Берден оше-ломленно переглянулся с Холтом. Это был номер телефона… местной резидентуры БНД. Ошибки не могло быть. Это был телефон немецкой разведки в Берлине, где сейчас находился Хефнер.

      — Это не счет Кемаля! — закричал Берден, вдруг поняв, почему американский бизнесмен так медлил в Западном секторе. Они хотели спасти его деньги! Но при чем тут немцы?

      В отеле Кемаль Аслан спустился в гараж и сел в приготовленный для него «Понтиак». За рулем сидел Трапаков.

      — Все в порядке? — улыбнулся он.

      — Кажется, да,— кивнул Кемаль,— поехали домой.

      У себя в номере Аньезо Бонелли ждал, когда американский бизнесмен принесет ему сообщение, что деньги переведены.

      Брандейс покинул банк и, сев в машину, поехал завтракать в ресторан.

      — Остановить Кемаля Аслана! — приказал Берден. — Если нужно — с применением оружия.

      «Понтиак» выехал из гаража, набирая скорость, понесся к набережной. Следом за ним выехали два автомобиля с сотрудниками ЦРУ.

      — Кажется, у нас проблемы, — сказал Трапаков, оглядываясь назад. — Нужно немного продержаться. Впереди нас будут встречать.

      Преследователи, набирая скорость, догоняли их. Именно в этот момент с соседней улицы появился грузовик. «Понтиак» сумел проскочить, а грузовик, развернувшись, перегородил дорогу. И обе машины ЦРУ врезались в него. Выскочившие из машины агенты открыли стрельбу из пистолетов и автоматов. Трапаков растерянно оглянулся.

      — Откуда появились эти спасители на грузовике?

      — Очень вовремя. Может, наши? — спросил Кемаль.

      — Нет. Наши впереди.

      В этот момент забравшийся на грузовик сотрудник ЦРУ дал длинную очередь. Кемаль сполз на сиденье. Трапаков заметил, как тот изменился в лице.

      — Подожди, родной, подожди! — закричал он, умоляя товарища не умирать.

      Он резко свернул влево. Там уже стоял абсолютно похожий «Понтиак» с двумя пассажирами, даже внешне походившими на Трапакова и Юджина.

      Это была ловушка, приготовленная советской разведкой. Но она не понадобилась. Через пять минут автомобиль с Юджином въехал в Восточную зону. К ним уже спешили машины «Скорой помощи».

      Именно в это время Бердену доложили, что грузовик, внезапно возникший на дороге, помешал американцам задержать беглецов, и его сотрудники вынуждены были открыть огонь.

      — Хефнер, сукин сын, — зло пробормотал Берден, — это его фирменный трюк. Он подобные вещи устраивал раньше в Гонконге.

      Бонелли посмотрел на часы. Было уже десять сорок. Он встревожился. Что могло произойти? Он вышел из номера и спустился вниз, к номеру американца. Постучал. Никакого ответа. Снова постучал.

      — Напрасно, — послышался голос за его спиной.

      Он резко обернулся. В коридоре стоял незнакомец. Это был Уильям Тернер.

      — Вас обманули, Бонелли, — сказал Тернер, — никакого перевода не будет.

      — Кто вы такой?

      — Я должен был арестовать этого типа. Но мы не успели. Думаю, сейчас он в Восточной зоне.

      Итальянец молчал. Он изменился в лице. Бонелли не привык, чтобы мафию кто-то обманывал. Не обращая внимания на незнакомца, он пошел к лифту, с ужасом представляя, что его ждет в Италии.

      Берден поднял трубку телефона, набрав номер Хефнера.

      — Доброе утро,— сказал он,— кажется, нам нужно поговорить.

      — Мне приехать самому, или приедешь ты?

      — А ты знаешь, где я сейчас нахожусь? — не удивился Берден.

      — Знаю.

      — Тогда приезжай, — Берден положил трубку. «Почему они это делают?» — снова подумал он. Сидевший рядом Холт, ничего не говоря, вышел из комнаты.

      Хефнер приехал довольно быстро. Он вошел в кабинет, спокойно разделся и сел напротив Бердена.

      — У меня в кармане включенный скэллер, — сказал он, — ты будешь записывать нашу беседу?

      — Нет. Но я хочу услышать твои объяснения. Я думал, вы следите за русскими, а оказалось, вы им помогаете. Может, я что-то спутал? И теперь Германия уже не наш союзник?

      — Ваш, Берден, конечно, ваш. Ты знаешь, сколько мне лет?

      — Это имеет отношение к нашим событиям?

      — Имеет. Я был совсем ребенком, когда союзная авиация нанесла удар по Дрездену. Ты, наверное, знаешь об этом из истории. Гррод был стерт с лица земли. Тогда у меня погибли все — родители, бабушка, тетя,сестра.

      Берден внимательно слушал.

      — А потом мой дядя, единственный из всей семьи оставшийся в живых, взял меня с собой в Мюнхен. И я видел, как в нашу страну пришли чужие армии. И потом разделили страну. Целых сорок лет мой дядя жил с несбыточной мечтой— снова увидеть Дрезден. Понимаешь, просто увидеть город. Но во время войны он служил в железнодорожных частях, а значит, по законам ГДР был фашистским служащим, почти нацистом. И он не мог вернуться в свой родной город. Пять лет назад он умер, так и не попав в Дрезден.

      Ты знаешь, как это неприятно, когда твоя страна разделена? Когда в столице твоего государства ты все время натыкаешься на эту проклятую стену? Не было ни одного немца, которому бы она не снилась. Она была воплощением всех сил зла, словно возникшая из наших легенд стена, по другую сторону которой жили наши братья и сестры. Любой из нас мечтал о том дне, когда мы сумеем убрать ее, сумеем объединить нацию и страну. И вот наконец в ноябре восемьдесят девятого мы сумели сокрушить этот ненавистный символ разделения. Многие из нас не верили, что доживут до этого дня, многие считали, что никогда не увидят единой Германии. Мы ведь реалисты и прагматики. Мы понимали — без согласия Москвы объединения не будет никогда. И вдруг Горбачев дал на это согласие, разрешил снести Стену и объединить страну. Ты можешь представить себе степень нашего восторга?

      — Я тебя понимаю, Хефнер. Ты считал себя обязанным русским?

      — Конечно, нет, — улыбнулся Хефнер, — я даже не знал, что именно они замышляют. Просто у всех немцев глубоко в душе сидит атавистический страх перед непредсказуемостью русских. Понимаешь меня, Берден? Мы боимся их по-прежнему. Стену ведь можно построить за один день, как тогда, раньше. Для этого нужно иметь всего-навсего несколько тысяч каменщиков. И снова разделить страну. Мы обязаны этого не допустить, Берден. Просто обязаны. Берден бросил на стол фотографии.

      — Поэтому ты встречался с этим полковником Волковым?

      — Хорошая работа, Берден, — усмехнулся Хефнер. — И поэтому тоже. Они продают свое имущество, оружие, продают все, что мы можем купить. А мы покупаем все, мы платим за все, за любые вещи, которые нам даже не нужны. За гнилое обмундирование, за старые танки, за нелетающие самолеты, за недостроенные ангары. Мы готовы купить всю их армию, лишь бы они поскорее убрались отсюда. У нас есть очень серьезные основания для беспокойства. По нашим данным, не исключено выступление весьма влиятельных людей против Горбачева. Ты представляешь, что это такое? Достаточно в Кремле появиться другому человеку, и все закрутится в другую сторону. И снова появится стена. Нам важно, чтобы они отсюда ушли. Они слишком непредсказуемы, чтобы мы не боялись. Все может повернуться по-старому, а мы этого очень не хотим.

      — А при чем тут их агент?

      — Они проводят операцию с новыми деньгами. На самом деле Брандейс — наш старый агент. Нам понадобятся новые миллионы денег на взятки, на подарки, на все, что угодно, лишь бы разложить и изгнать их армию из Германии. И Брандейс договорился о покупке новых денег. Мы перевели Кемалю Аслану пятьдесят миллионов долларов, а он должен был их дать мафии. Вместо этого мафия зачисляет деньги на счет русских офицеров, которые и выделяют нам необходимое количество денег. Все правильно. Но мы ведь не знали, что американский бизнесмен всего-навсего советский агент и вы приедете сюда за ним. Это не мы вам, а вы нам пытались помешать. Нам было очень важно, чтобы деньги прошли. Сейчас наши люди уже принимают в Тюрингии груз с новыми советскими рублями. А насчет мафии была договоренность с итальянской полицией. Они бы заморозили их деньги, если бы даже Бонелли их получил.

      — Все довольны, — заметил Берден, — а как сам Бонелли?

      — Он тоже не пропадет. Может подать в суд и получить имущество Кемаля Аслана. Или его пакет акций. Это предусмотрено договором. Он ведь не знает, что все равно ничем не сможет воспользоваться и вся сделка будет признана незаконной итальянским судом.

      — Значит, вы помогли русским спасти деньги их нелегала для КГБ? — строго подвел итог Берден. — Ты это понимаешь, Хефнер?

      — Мы же не знали, что он нелегал КГБ. Мы были обязаны провести операцию по покупке советских денег. Так получилось, Берден, ты должен нас понять — мы действовали из самых лучших побуждений. Мы готовы сделать все, что угодно, лишь бы поскорее убрать отсюда их армию.

      — Кто стоял за всей этой операцией у русских? Полковник Волков?

      — Конечно, нет,— улыбнулся Хефнер,— там все гораздо серьезнее. В сарком Берлине подобную операцию возглавляет генерал ГРУ Сизов. Но и он не главный. Мы уже догадались, что цепочка ведет в Москву. Деньги, которые итальянцы внесли в швейцарский банк, пойдут на счета тех, кто считает важным как можно быстрее вывести войска из Германии. Горбачев, Шеварднадзе, Яковлев — они ведь действуют в одиночку против очень сплоченных сил. Нам нужно было им помогать. Если даже не им самим, то их людям. Нужно было убеждать некоторых генералов, чтобы они согласились на очень короткие сроки вывода войск. Убеждать некоторых чиновников, чтобы они забыли о собственности на территории Германии. Нужно было убеждать многих влиятельных людей в Москве, что договор с Германией принесет пользу и самому Советскому Союзу. Ты меня понимаешь, Берден?

      Берден взял фотографию и отбросил ее в сторону.

      — Ты знаешь, о чем я сейчас подумал? — спросил он. — Может, нам всем и не нужно было сносить эту стену. Она так надежно защищала нас от нас самих.

     

      Берлин. 28 января 1991 года. Восточная зона

      Все получилось, как они и предполагали. Дранников позвонил и Макееву, и Сизову и рассказал о найденных документах. Теперь нужно было ждать, как отреагируют на это сообщение оба разведчика.

      Через пять минут Дроздову доложили, что Макеев, выбежав из своего кабинета, сел в машину и отъехал от здания. На предложение задержать резидента КГБ Дроздов не ответил.

      Еще через пять минут Сизов позвонил своему помощнику Ратмирову и приказал ему приехать к себе.

      Наблюдение за Макеевым позволяло сделать вывод о крайней степени возбужденности полковника. Но Дроздов по-прежнему не разрешал его арест.

      Сизов, не дождавшись Ратмирова, также вышел из своего кабинета и куда-то поехал. Наблюдение за обоими офицерами велось специалистами не только Дран-никова, но и подключившимися людьми Дроздова.

      Макеев резко свернул в центре, направляясь… к тому месту, где находилась резиденция самого Дроздова. Генерал Сизов проехал в Западный сектор и, выйдя из автомобиля, подошел к телефону, чтобы позвонить. Однако, к удивлению следивших, ему позвонили именно в это время и именно по этому телефону. Что ему сказали, установить не удалось, но смогли узнать, что в ответ он сказал всего два слова:

      — Можете забирать,— и, снова сев в автомобиль, поехал обратно в свою резиденцию.

      Пока ничто не свидетельствовало ни против Макеева, ни против Сизова. А приезд Макеева одинаково мог означать и его причастность к группе Волкова-Евсеева, и его полную невиновность. Дроздову доложили, что Сизов вернулся в свой кабинет и теперь принимает там Ратмирова.

      Приехал Макеев. Он был явно взволнован. Войдя в кабинет Дроздова, он сел без приглашения, чего прежде никогда себе не позволял.

      — Мне звонил Дранников, — сказал он. — Вы сумели разобраться во всех документах Валентинова. Это правда?

      — Почти, — кивнул Дроздов, — там много интересного.

      — Нужно было дать и мне посмотреть, — заявил Макеев, потом, тяжело вздохнув, добавил: — Я ведь все понимаю, Юрий Иванович. Мне уже не доверяют. И правильно делают. Работу в Берлине я провалил, не сумел остановить убийц Валентинова, прошляпил с этим Волковым. Наверное, поэтому вы мне и не доверяете.

      Дроздов молчал. Он не любил дилетантов в своей профессии. Даже честных дилетантов.

      В кабинет вошел Сапин. Не обращая внимания на скорчившегося в углу Макеева, он сказал генералу:

      — Деньги перевели. В банке все в порядке.

      — А как дела у Юджина? — спросил генерал. Сапин отвернулся.

      — Говори! — впервые в жизни сорвался Дроздов.

      — Он тяжело ранен. Но уже в нашей зоне. Сейчас он в военном госпитале. Какой-то грузовик выскочил на дорогу, и американцы открыли стрельбу. Они, видимо, в последний момент что-то поняли. Погнались за нашим автомобилем. Мы приготовили специальную ловушку, но этот грузовик появился так внезапно. Я сначала даже подумал, что это ваша идея.

      —— Какой грузовик? — не понял Дроздов.

      —- Мы не знаем, откуда он взялся, — вздохнул Сапин,—но деньги ужe переведены.

      — Что с Брандейсом? Мне всегда не нравился этот скользкий тип.

      — Мне тоже. Он с кем-то разговаривал в самом Берлине. Причем дважды. Сейчас мои ребята устанавливают, с кем он говорил во второй раз. И еще один раз он звонил Бонелли.

      — Всего три звонка, — понял Дроздов, — два в Берлин. А кому он еще звонил в Берлин?

      — В какой-то телефон-автомат в Западной зоне. У набережной, — пожал плечами Сапин, — мы приехали чуть позже других. Американцы там уже крутились. Да и немцы, по-моему, тоже.

      — Что? — холодея, спросил Дроздов. — Покажите на карте, где это место.

      Сапин взял карту и вдруг удивленно поднял голову:

      — У вас это место уже отмечено.

      — Соберите всех ваших людей, — приказал Дроздов, — там был генерал Сизов. Лично. Немедленно к нему. Нужно его арестовать, пока он не ушел.

      В это время Сизов кричал на Ратмирова:

      — Я же тебе объяснил — никакой самостоятельности! А ты что сделал? Решил ограбить Евсеева, перед тем как его убрать! Жадность тебя погубит, Ратмиров. Все тебе мало!

      Стоявший перед ним офицер молчал, моргая рыжеватыми ресницами. Он не понимал причины беспокойства генерала. Какая разница, как умрет Евсеев — с деньгами или без них. Ему они на том свете уже были не нужны.

      — Ладно, — увидев, что его крики не действуют, махнул рукой Сизов, — подготовь мою машину, сейчас уезжаем.

      «Деньги уже на счету», — подумал Сизов. Из пятидесяти миллионов долларов, лежавших в швейцарской банке, два миллиона переведены на его личный счет. С такими деньгами он не пропадет. А эти московские чиновники пусть делают свои дела без него.

      Он обвел кабинет глазами. Пропадай все к черту! Люди Дроздова все равно до него доберутся. Главное он сделал. Деньги теперь в банке, и его два миллиона ждут в Цюрихе. А на такие деньги можно жить, ни о чем не думая. Тем более что все должны убедиться в его смерти. Он достал из-под стола знакомый «дипломат», открыл и поставил его на взрыв через полчаса. Потом закрыл и, взяв его с собой, вышел.

      В машине уже сидел Ратмиров с ничего не выражавшим лицом.

      «Животное», — с ненавистью подумал генерал, усаживаясь рядом со своим помощником.

      — В Потсдам, — приказал он, — и быстро. Ратмиров обернулся на «дипломат». Он хорошо знал, что это такое.

      — Не волнуйся, — криво усмехнулся генерал, — сейчас не взорвется. Только через час.

      Когда через десять минут приехали сотрудники КГБ и военной контрразведки, они уже никого не нашли. Машина с Ратмировым и Сизовым шла в направлении Потсдама.

      — В город не заезжай, — приказал генерал, — давай в сторону Ростока.

      Ратмиров даже не изменился в лице. Он привык выполнять любые приказы генерала. Сизов смотрел на часы. До взрыва еще пять минут. Четыре. Он не будет таким кретином, чтобы выстрелить в Ратмирова, а потом его взорвать. Нужно сделать все по-умному.

      Когда до взрыва осталось всего две минуты с небольшим, он попросил:

      — Останови машину.

      Видимо, голос все-таки предательски дрогнул, так как ему впервые приходилось лично убивать человека. Ратмиров удивленно оглянулся на него, но ничего не спросил. В этот момент у генерала от напряжения защекотало в носу, и он полез за платком. Подозрительный Ратмиров решил, что генерал хочет отделаться от него точно таким же способом, каким он убил Евсеева. Ведь убийцы всегда более склонны видеть в другом человеке свое подобие. И он резко, наотмашь, ударил генерала по шее. Тот, захрипев, сполз на сиденье. Ратмиров посмотрел на часы. До взрыва еще тридцать одна минута. Он достал из кармана генерала пистолет. Нет, стрелять он не решился. Что-то его удерживало. Пусть генерал сам взрывается в этом автомобиле. Наверное, у Ратмирова просто срабатывал инстинкт убийцы, понимавшего, что убивать дважды одинаково — и Евсеева, и генерала Сизова — нельзя. И хотя ему очень хотелось выстрелить, он решил проехать до небольшой поляны и там обыскать своего генерала. В этом случае тоже вполне можно рассчитывать на удачу.

      Он посмотрел на часы, времени у него много. Целых тридцать минут. Взглянул на генерала. И в этот момент произошел взрыв. Мощность заряда на этот раз была куда сильнее. Оба офицера мгновенно превратились в горящие факелы.

      Первыми на место происшествия приехали генералы Дранников и Матвеев. Матвеев, прибывший сюда по приказу командующего, долго и громко возмущался.

      — Какие мерзавцы! — говорил он с небывалым воодушевлением. — Таких нужно расстреливать!

      А вечером у него дома раздался звонок. Матвеев поднял трубку и, услышав голос Чиновника, походов дел от страха.

      — Генерал, — строго сказал Чиновник, — командующий Беликов явно не справляется со своими обязанностями. Мы сейчас ищем другую кандидатуру. Вы меня понимаете, Матвеев?

      —Да, конечно,— испуганно сказал Матвеев.

      — Все остается по-прежнему,— сообщил Чиновник, — и в Швейцарии тоже. До свидания.

      Матвеев осторожно положил трубку и тяжело опустился на стул. Он вспомнил сгоревшие тела Сизова и Ратмирова. И впервые в жизни подумал, что совсем не торопится стать командующим Западной группой войск.

     

      Дроздов позвонил в Москву председателю КГБ СССР.

      — Владимир Александрович, операцию «Троя» мы закончили. Деньги на наших счетах, виновники убийства в Праге установлены.

      Он говорил по прямой линии связи, которую нельзя было подслушать. Это был особый кабель, проложенный между Берлином и Москвой. Но, даже разговаривая по этому телефону, он не назвал фамилии Валентинова.

      — Как там наш главный герой? — спросил председатель КГБ.

      — Он тяжело ранен, — произнес генерал. Крючков помолчал. Он не любил выражать свои эмоции. Потам сухо спросил:

      —У вас все?

      — Мне кажется, немцы проявили повышенный интерес ко всей операции. Мы все время чувствовали их присутствие.

      — Ясно, — Крючков опустил трубку. На столе лежало сообщение Циклопа. Эймс передавал из ЦРУ о повышенном внимании американских и немецких спецслужб к некоторым чиновникам, журналистам и депутатам. Под видом различных фондов и ассоциаций многих из них приглашали в западные страны, щедро оплачивая их поездки.

      Крючков в который раз подумал, что не может, не имеет права говорить о данных этого агента открыто, иначе они потеряют свой источник информации в ЦРУ. Он был наказан самой страшной карой из существующих на свете. Карой Кассандры. Знать, что его пророчество обязательно исполнится и не быть услышанным своими соотечественниками. До последнего дня, даже арестованный, он так и не сказал об этом своем знании.

      Он поднял трубку телефона снова.

      — Леонова ко мне. С аналитическими материалами.

      В военном аэропорту в это время стояли Дроздов и Сапин, прощавшиеся с Дранниковым и Макеевым. Генерал военной контрразведки был в плохом настроении. Ему казалось, что главная часть вины за все случившееся лежит именно на нем. В отличие от него Макеев выглядел более уверенным. Теперь, когда стало ясно, что во всем были виноваты высшие чины ГРУ и военной контрразведки, он чувствовал себя гораздо лучше. Словно доказанная вина офицеров как-то извиняла его поведение.

      В самолет внесли безжизненное тело Юджина. — Три зайца, — вспомнил слова Сапина Дроздов. — Деньги мы спасли, кто стоит за убийством Валентинова, — выяснили. А самого Юджина не уберегли. Может, полковник был прав. Три зайца — это было слишком много.

     

      ЧАСТЬ 4 Его будущее (год спустя)

      Лэнгли. 25 марта 1992 года

      Эшби посмотрел на лежавшую перед ним папку и тяжело вздохнул. Советский отдел все время лихорадило. После отставки Милта Бердена и развала Советского Союза они так и нe решили, кому и как вести дела по странам, возникшим в результате крушения огромной державы. С одной стороны, логичнее было снова объединить их в один постсоветский отдел. С другой — было ясно, что схожие принципы по отношению к бывшим республикам СССР уже неприменимы. Если в Прибалтике сотрудники ЦРУ могли работать почти в открытую, создавая подставные компании и филиалы, то в Белоруссии или в Узбекистане все еще чувствовалось сильное влияние бывшего КГБ, отражавшееся на работе и местных органов контрразведки, и еще рождавшихся подобных органов России.

      После развала Советского Союза нужно было коренным образом менять всю работу бывшего советского отдела. Эшби в который раз подумал, что Милт поступил слишком опрометчиво. Теперь ему придется расхлебывать всю эту кашу на огромной территории, занимавшей прежде одну шестую часть суши.

      В последнее время было и несколько непонятных проколов, когда агенты, работавшие на ЦРУ, необъяснимым образом проваливались. Еще Берден перед своим уходом подозревал, что русские имеют своего «крота» в ЦРУ, но они тогда так ничего и не смогли доказать. А этот шпион КГБ, из-за которого ушел в отставку Берден, просто получил несколько ранений в спину. Все были убеждены, что он умрет. Но, вопреки всему, он выжил. Теперь перед Эшби снова лежало на столе то самое дело Кемаля Аслана.

      «Настало время отдавать многолетние долги», — подумал Эшби.

      В кабинет вошли Арт Бэннон и Уильям Тернер.

      Поздоровавшись с ними кивком головы, Эшби показал на стоявшие рядом кресла. За этот год Бэннон поправился еще больше, а его лицо приобрело почти идеальные очертания шара. Тернер, напротив, возмужал и как-то переменился, словно руководство отделом специальных операций, который он возглавил лишь пять месяцев назад, сделало его старше и опытнее. Правда, галстук по-прежнему болтался у него на шее, как ненужная веревка, но непокорные прежде волосы были теперь коротко подстрижены и не торчали таким вызывающе смешным образом. Эшби, как и раньше, относился к Тернеру с полным доверием, хотя в последние месяцы чувствовал, что тот неуловимо меняется.

      — В прошлом году, — начал Эшби без предисловий, — мы с вами бездарно упустили советского агента Юджина. Сейчас мы знаем и его кличку в бывшем КГБ, и масштаб ущерба, нанесенного нашей стране.

      Этот агент умудрился целых семнадцать лет работать нелегалом, и мы никак не могли его раскрыть, хотя подозревали давно. А его последний трюк в Берлине 'был просто настоящей оплеухой нам всем. Мало того, что ему удалось от нас уйти, он еще сумел и спасти большую часть своих денег. Мы считали, что надежно защищены от этого, блокировав все его счета и продвижение акций его компании. А он под пакет акций провел сделку и получил пятьдесят миллионов долларов, которые сейчас русские наверняка используют против нас.

      Тернер помрачнел. Бэннон, наоборот, усмехнулся. Он слишком хорошо помнил все происшедшее в прошлом году. Именно тогда руководитель советского отдела Милт Берден, которого он так не любил, получил весьма показательный урок профессионализма.

      — Долги нужно возвращать, — загадочно произнес Эшби, — только сегодня мы наконец получили такую возможность. Я недавно был в Тель-Авиве и беседовал с представителями МОССАДа. Мне нравится их опыт работы. Каждый враг, каждый человек, нанесший тот или иной ущерб безопасности Израиля, должен быть наказан. Обязательно найден и наказан. И необязательно по решению суда. Для этого есть специальные подразделения. Израильтяне считают, что мщение должно быть безусловным и обязательным. Я думаю, мы могли бы позаимствовать нечто из арсенала своих коллег. — Он посмотрел поочередно в глаза своим сотрудникам. Глаза Бэннона ему понравились, в них был охотничий азарт и жажда самоутверждения. А вот глаза Тернера ему не понравились. В них было какое-то непонятное безразличие и тоска. Именно тоска, что его насторожило.

      — Вы хотите что-то сказать?— спросил он у Тернера.

      — Нет, я вас слушаю.

      — Год назад Юджин в результате известных нам событий был тяжело ранен и провел более полугода в больнице. После выздоровления он был отправлен на отдых, а когда вернулся, — КГБ уже не существовал. Его держали несколько месяцев в резерве. Теперь oн работает в отделе, занимающемся проблемами Турции. Это бывший Восьмой отдел. Наш человек работает в секретариате нового директора СВР. А нам нужно сделать так, чтобы они поверили, что утечка информации идет именно из бывшего Восьмого отдела разведки КГБ. Необходимо несколько сместить акценты, отвлекая внимание от нашего агента. Вы поняли мою мысль?

      Не совсем понимая своего шефа, Бэннон тем не менее кивнул. А Тернер решил уточнить:

      — Вы хотите сказать, что нужно подставить Юджина вместо нашего агента?

      — Да, — довольным голосом ответил Эшби.

      — И вы думаете, мы сможем убедить русских, что их лучший разведчик — двойной агент?

      -Именно потому, что он лучший, — сможем. Любой нормальный человек должен задать себе вопрос, за счет чего Юджину удалось продержаться столько. лет? Почему им не заинтересовались ни ФБР, ни ЦРУ? Кроме того, он был арестован и выпущен из тюрьмы.

      -Согласитесь, что оснований для подозрений больше чем достаточно.

     

      — Они нам не поверят, — упрямо сказал Тернер. Эшби нахмурился. Ему не нравилось подобное упрямство нового начальника, отдела. И, сдерживаясь, он сказал:

      — Значит, вы должны сделать все, чтобы они нам поверили.

     

      На этот раз Тернер не стал спорить, и Эшби развил свою мысль.

      — Представьте, что к нам возвращается наш офицер, семнадцать лет проработавший в тылу русских. К тому же арестованный ими и затем выпущенный на свободу. Прибавьте к этому его непонятное ранение во время возвращения, когда мы уже знали, что он агент КГБ. И участие в прошлогодних событиях германской разведки, невольно оказавшей услугу советскому агенту. Наконец, приплюсуйте к этому полную неразбериху в ЦРУ, рaзвал США, закрытие ЦРУ и изгнание из него почти всех ведущих сотрудников. И тогда вы получите картину того, что сейчас Происходит в Москве. Как вы считаете, в такой ситуации у нас есть шансы?

      Тернер молчал.

      — Прибавьте к этому и наши усилия, — подал голос Бэннон.

      — Да, — согласился Эшби, — и, конечно, наши усилия. Так как вы считаете, Уильям, у нас есть шансы?

      — Есть, — ответил Тернер, — у нас есть шансы сделать дерьмо из хорошего разведчика.

      — Прекрасно, — Эшби проигнорировал слишком грубое выражение Уильяма Тернера. — В таком случае именно вам и предстоит сделать так, чтобы русская разведка поверила в его двойную игру. Вы меня понимаете? Этим ходом мы не только выводим из круга подозреваемых своего агента, но и вводим туда мистера Юджина. Нужно сказать, он попортил нам слишком много крови в последние два десятилетия.

      — Я понимаю, — ответил Тернер. Он вспомнил, как переживал за Юджина, словно тот был его близким другом. Вспомнил прошлогоднюю драму в Берлине. И встречу с Юджином за столом «Гранд-отеля», когда тот неожиданно подсел именно к нему. Тогда он еще не знал, что этого агента в СССР называют Юджином. Теперь он это знает. Он вспомнил последние слова Милта Бердена, сказанные ему перед отставкой из ЦРУ:

      — Мы постепенно становимся заложниками системы, Уильям, заложниками наших консервативных взглядов и привычек. И начинаем мыслить только сегодняшним днем, забывая о завтрашнем. Двухполярный мир был не так плох, если мы действительно хотели сохранить мир. Боюсь, что наши бывшие союзники скоро, очень скоро, принесут нам слишком много проблем. И мы еще много раз пожалеем, что разрушили второй полюс, уравновешивающий наши материки. Даже если он был со знаком минус. В природе нужна полярность мнений, знаковые отличия. А колебания могут привести к резонансам не только в технике, но и в политике.

      После возвращения из Германии Берден написал письмо руководству ЦРУ, где утверждал, что руководство Лэнгли не всегда адекватно реагирует на события в мире, предпочитая не обращать внимания на некоторые обстоятельства в угоду генеральной концепции борьбы с мировым коммунизмом и Советским Союзом. Берден дошел до того, что начал доказывать необходимость сохранения и укрепления Советского Союза как необходимого компонента в борьбе против мирового зла — терроризма, наркомафии, ядерной мафии, нестабильных марионеточных режимов и бывших друзей, слишком зависящих от Америки раньше и не зависящих после развала СССР.

      Берден предупреждал руководство ЦРУ, что на основе всех данных в Советском Союзе скоро будет предпринята попытка переворота против Горбачева. И это был единственный пункт, который встревожил руководство ЦРУ. О нем было доложено президенту США, и Джордж Буш, бывший директор ЦРУ, в нарушение всех правил и принципов разведки, позвонил в Москву, чтобы лично предупредить Михаила Горбачева о возможной опасности. Осторожный Буш не имел права указывать источники информации и говорить слишком откровенно. А привыкший к собственной гениальности Михаил Горбачев даже не обратил внимания на слова Буша. В этом случае Буш был «большим католиком, чем папа римский». Он больше хотел сохранения на своем месте Горбачева, чем сам Горбачев и его окружение.

      Потом была попытка переворота. В эти три августовских дня Берден почему-то интересовался не столько происходящими событиями в Москве, сколько курсом немецкой марки в Берлине и Бонне. И оказался прав. Как только было объявлено о введении ГКЧП, курс немецкой марки резко пошел вниз, а курс американского доллара, наоборот, так же резко пошел вверх.

      Сразу после августа Берден подал заявление об отставке. И после развала Советского Союза ушел из ЦРУ, сказав, что нужно менять приоритеты. Все это Уильям Тернер вспомнил сейчас, пока Эшби говорил о Кемале Аслане. Он отогнал воспоминания. В конце концов, он на работе. И уже другим, уверенным и спокойным, тоном он спросил:

      — Кто-нибудь знает о нашей операции против Юджина?

      — С этой минуты только вы двое, — невозмутимо ответил Эшби, — в целях секретности операции а ней больше не должен знать никто. Даже сотрудники ваших отделов. Вы меня понимаете?

      Они молчали. Все было ясно.

     

      Москва. 27 марта 1992 года

      Сначала он видел перед собой только белую простыню. Большую белую простыню, словно накрывшую его лицо и мешавшую ему дышать. Потом он начал различать смутные тени. И наконец однажды услышал голоса.

      Позже он узнал, что провалялся в госпитале целых три месяца. И только когда врачи разрешили ему есть самому, он понял, что постепенно возвращается к жизни. Последнее, что он помнил в Берлине, были обжигающие выстрелы в спину, словно удары гигантской иглы, пробивающие его насквозь. И последний взгляд стоявшего рядом человека. Он долго не мог вспомнить, кто именно был рядом с ним.

      Только в июне девяносто первого, когда вся Москва бурно готовилась к выборам первого президента России, ему разрешили вставать и ходить. Еще через две недели его перевели в закрытый санаторий, определив дополнительный срок для полной реабилитации. Несколько раз приезжал Трапаков, передавал приветы от знакомых и приносил такой любимый и оттого такой желанный черный хлеб. Трапаков часто смеялся, что этот хлеб — самый большой дефицит в Москве и он достает его по большому блату.

      Ему не давали читать газеты, но даже из обрывков разговоров, даже из радиопередач он понимал, что в стране идут какие-то невероятные процессы, непонятные ему, непредсказуемые и сложные.

      А в один прекрасный день к нему приехали сразу несколько человек. Того, кто шел впереди, он не знал. Это был незнакомец с жесткими, волевыми чертами лица. Он постоянно оборачивался и что-то спрашивал у идущего следом генерала Дроздова. Юджин вдруг вспомнил, кто именно стоял рядом с ним в ту роковую ночь, когда его ранили. Он узнал и Дроздова, приехавшего к нему с этим незнакомцем. И идущего за ними худощавого подтянутого человека, которого он видел до этого лишь в Москве, и слышал, что он работал в Нью-Йорке. Это был генерал Соломатин, руководитель одного из отделов ПГУ КГБ.

      Юджин чувствовал, как начинает дрожать пробитая левая нога. Опираясь на палку, он ждал, словно стесняясь своего ранения, когда они подойдут к нему. И лишь затем шагнул к незнакомцу и почти по-военному четко, доложил о своем прибытии, обращаясь к неизвестному «товарищ генерал».

      Незнакомец вдруг крепко обнял Юджина.

      — Вот ты какой, — улыбнулся он, — давно мечтал с тобой познакомиться, полковник.

      И Юджин вспомнил, что Трапаков уже говорил ему о новом руководителе разведки Советского Союза генерале Леониде Шебаршине.

      А потом они сидели за столом и вспоминали связных и друзей полковника. Вспоминали погибшего Тома Лоренсберга, связного Юджина в Техасе, который, поняв, что его разоблачили, выбрал для себя пистолет. Юджин узнал, что у погибшего осталась в Москве семья.

      Приехавшие генералы разведки были не просто офицерами КГБ. Они не были ни «комсомольскими назначенцами», случайно попавшими в аппарат разведки, ни «партийными вожаками», обучающими профессионалов основам марксизма-ленинизма. Они стали самыми опытными, самыми лучшими резидентами КГБ в других странах. Каждый из них знал, сколь тяжел труд разведчика. Ибо каждый из них прошел собственную школу выживания, прежде чем стал генералом. Именно поэтому все трое понимали, сколь невероятен подвиг Юджина, сумевшего продержаться целых семнадцать лет на нелегальной работе. Никто и никогда до него не мог похвастаться подобным сроком.

      Даже легендарные Рудольф Абель и Конон Молодой не находились за рубежом такое длительное время. В истории советской ризведки были люди, которые работали многие годы на КГБ. Но это были завербованные агенты, живущие под своими настоящими именами и не рискующие ежеминутно быть раскрытыми. И в самом конце, перед расставанием, Шебаршин, улыбаясь, достал погоны капитана, потом майора, потом подполковника и, наконец, полковника. Четыре пары офицерских погон вручил он Юджину как награду за его мужество. И достал сразу несколько коробочек.

      — Я должен тебе читать все эти указы, — серьезно сказал начальник ПГУ КГБ СССР, — но, думаю, не стоит. Сам прочтешь. За операцию в восемьдесят пятом тебе присвоили звание «Герой Советского Союза». Здесь еще ордена Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды. Посмотришь потом, на досуге.

      — Поправляйся, — пожелал на прощание Дроздов, — мы тебя все будем ждать.

      Генералы уехали, а он, вернувшись к себе и сложив все награды на столе, задумчиво смотрел на них. Это была зримая концентрация его семнадцати лет, проведенных за рубежом. Практически это был итог его жизни. Он вдруг вспомнил Сандру, Марка и застонал от нахлынувшей боли. Как они там без него? Вот уже столько месяцев? Почему он им не позвонит? Он вскочил, но, осознав, где именно находится, растерянно опустился на стул.

      Эта боль преследовала его в тяжелых снах и воспоминаниях, пробуждающихся в ассоциативных цепочках. А через два дня к дому подъехала уже другая машина, и из нее вышел Трапаков, поддерживающий какую-то с трудом передвигавшуюся седую женщину.

      Вначале он даже не понял, почему Трапаков привез к нему эту незнакомую пожилую женщину. Но когда она до боли знакомым жестом поправила прядь волос, он, хватая воздух губами, словно задыхаясь, бросился к ней. Это была его мать. Он целовал ее лицо, руки, плечи, словно просил прощения за годы ее вынужденного одиночества. А она смотрела на своего повзрослевшего сына и не верила глазам. Перед ней был тот, другой, улетавший из страны семнадцать лет назад, молодой, красивый, жизнерадостный парень. Этот стоящий перед ней грузный, уже в летах мужчина не мог быть ее сыном. Он не мог так постареть и измениться. Но руки уже гладили его седую голову, а губы словно против воли шептали ласковые слова…

      Потом многие ему говорили, что он сильно поседел именно после этого дня. Может быть, это был всплеск эмоций, направленный выход которым он не давал целых семнадцать лет. .

      Первого августа он впервые приехал в Ясенево, где располагался центр советской разведки. И первый раз вместе с Сергеем Трапаковым прошел по местам, которых он никогда не видел и о которых получила лишь смутные обрывки сведений там, в Америке. Он ловил себя на мысли, что даже здесь, среди немногих людей, которые знали о его миссии в Америке, он продолжал считать себя иностранцем. Словно привычка мыслить по-другому, говорить по-другому, одеваться по-другому сказывалась на всем его поведении и даже на мышлении.

      В кабинете Трапакова, переведенного к тому времени с Дальнего Востока снова в Москву, они отмечали возвращение Юджина. Сам Крючков, когда-то много лет назад возглавлявший советскую разведку и отправлявший своего агента за границу, обещал принять его сразу после выхода на работу. Врачи были убеждены, что он сможет через месяц приступить к активной деятельности. Было условлено, что он выйдет на работу первого сентября тысяча девятьсот девяносто первого года.

      Но наступило девятнадцатое августа… Сначала он не понимал, что именно происходит. Вернувшийся после многолетнего отсутствия с устоявшимся менталитетом западного человека, он искренне возмущался: как могли руководители страны пойти на ГКЧП, предать своего президента, обмануть людей, так доверявших им?! Два дня томительного ожидания ни к чему ни привели. Он приехал в Ясенево, где двадцать первого августа уже сжигали документы. Обстановка была не просто сложной — панической. С минуты на минуту ожидали разъяренных людей у ворот комплекса. Разведчики хорошо знали, как происходили подобные события в ГДР, Чехословакии, Румынии. Особенно в последней стране, где в угаре революционного энтузиазма восставшие устроили скорый и неправедный суд, казнив Чаушеску и его жену.

      Он с трудом сумел найти Трапакова. Но тот не мог даже уделить ему время, чтобы помочь разобраться, настолько важными делами занимался — уничтожал документы ПТУ, иначе они могли в тог момент попасть в чужие руки.

      Тогда Юджин принял твердое решение попасть на прием к председателю КГБ СССР. Он считал, что имеет моральное право получить ответ на вопрос, что именно происходит с его страной, героем которой он был и в буквальном, и в переносном смысле этого слова? Он хотел понять, почему была начата подобная авантюра. Но приехав к зданию КГБ, он вдруг понял, что ничего не будет спрашивать.

      Сытые люди в каких-то куртках и спецовках, откормленные дилеры и брокеры, так расплодившиеся за последние два года, коммерсанты, кооператоры, биржевики, спекулянты, просто разная накипь, всегда возникающая при любом брожении и при любой революции, устремились на площадь Дзержинского, чтобы снести памятник, а затем, по примеру восточноевропейских стран, взять штурмрм здание КГБ. Ведь только люмпены сносят памятники, не понимая, что нельзя мстить камню за свои неустроенные души. Немногочисленные демократы на площади до хрипоты объясняли собравшимся, как опасно поддаваться эмоциям: штурм здания и столкновения повлекут с обеих сторон многочисленные жертвы.

      С трудом ему удалось попасть в здание КГБ. На первом этаже уже стояли вооруженные люди. По их ошеломленным, растерянным лицам Юджин понял, что любая атака будет просто обречена на успех. Сотрудники КГБ уже не могли стрелять в собственный народ. Это были не те чекисты, которые в двадцатом году подавляли восстание моряков в Кронштадте и расстреливали крестьян в Тамбове. И не те чекисты, которые в тридцать седьмом беспощадно избивали наркомов, заставляя из ползать в собственной блевотине и подписывать показания. И не те чекисты, что наводили ужас своей осведомленностью в шестидесятые-семидесятые годы. Это были выпускники МВТУ, МГИМО, МГУ, разведшкол, которые не могли и не хотели идти против собственного народа. В тот момент, когда восставший народ готовился штурмовать самый мрачный символ «дракона», выяснилось, что чудовище давно умерло и вместо него в замке обитают вполне респектабельные и понимающие молодые люди.

      Юджин поднялся наверх. Всюду царила паника. Сотрудники КГБ, в кабинетах которых висели портреты Дзержинского, молча наблюдали, как на площади сносят памятник «железному Феликсу». Он прошел по коридору дальше. Все куда-то спешили. Вдруг он увидел двоих мужчин, стоявший у окна. Он узнал их обоих.

      Это были генералы Шебаршин и Леонов. Леонид Шебаршин молча наблюдал, как сносят памятник Дзержинскому. Однажды он уже присутствовал при подобных эксцессах и массовых народных волнениях. Но тогда это было в другой стране. В семьдесят девятом году он работал резидентом в Иране. Спустя двенадцать лет он увидел повторение подобного в Москве.

      Стоявший рядом Леонов хмурился, но тоже молчал. Больше никого поблизости не было. Когда с памятником не удалось справиться и люди на улице замитинговали, видимо, требуя пригнать на площадь тяжелую технику, Леонов вдруг тихо сказал:

      — Арестовали Владимира Александровича, говорят, ты будешь новым председателем.

      По лицу Шебаршина пробежали тени. Он резко обернулся к Леонову.

      — Не буду! — сказал жестко. И повторил: — Не буду!

      Он вдруг увидел стоявшего в коридоре Юджина. И невесело улыбнулся.

      — Не нужно было вам сегодня сюда приходить. У нас здесь такое происходит

      — Я пришел узнать, чем могу помочь, — сказал Юджин.

      — Уже ничем, полковник. Все, что вы могли, вы и так сделали. Честно и мужественно. Езжайте домой, — посоветовал ему Шебаршин.

      На следующий день из газет Юджин узнал, что Шебаршин был председателем КГБ лишь один день. Его участь была решена. Он был слишком известным человеком в КГБ и во всем мире, чтобы ему позволили оставаться и дальше на этом посту. А потом началось непонятное…

      В КГБ был назначен новый председатель. Бывший строитель и партийный работник, бывший министр внутренних дел, достаточно строгий, принципиальный, в меру честный, но слабый профессионал. И этот человек должен был отныне решать судьбы лучших профессионалов разведки и контрразведки.

      Бакатин не понимал, что «пятилетку за три года» можно сделать в строительстве, но не в разведке. Он не просто разгонял кадры профессионалов своим воинствующим непрофессионализмом и некомпетентностью, он, сам того не желая, просто поставил под угрозу безопасность СССР и России, нанеся за всю историю ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ самый мощный удар по всей организации.

      Апофеозом его воинствующей некомпетенции стала выдача американскому посольству схемы прослушивания, на которую было затрачено столько времени, труда и денег. Проработав всего несколько месяцев на должности председателя, Бакатин так и не понял, какой колоссальный вред нанес своей собственной стране, выгнав тысячи лучших специалистов из КГБ. Даже назначение Примакова на должность руководителя разведки уже не могло спасти положения. И хотя осторожный Евгений Максимович и пытался отстаивать некоторые кадры, участь многих была решена. Практически на следующий день после путча и ареста генералов КГБ Крючкова и Плеханова из органов были уволены генералы Шебаршин и Леонов. Через некоторое время работу будут вынуждены оставить еще два выдающихся разведчика КГБ — генералы Соломатин и Дроздов. Но упрямый Бакатин считал, что незаменимых людей не бывает. Он просто путал стандартные блочные панели с таким штучным товаром, как разведчик. И через несколько месяцев был снят с работы.

      Все эти месяцы Юджин исправно приезжал на работу, но в управлении кадров не знали, куда трудоустраивать тысячи людей, и поэтому никто не хотел думать об участи непонятного агента, вернувшегося из Америки. Лишь к концу девяносто первого ему разрешили работать в Управлении охраны конституционного строя, дав, по существу, место-синекуру, лишь бы отвязаться от его назойливых притязаний снова быть полезным своей Родине.

      И только в марте, когда число уволенных из бывшего КГБ уже перешло всякие разумные пределы и в некоторых отделах образовались опасные бреши, его взяли на работу в отдел, занимающийся проблемами ближневосточных стран, в том числе и Турции. К тому времени Служба внешней разведки сумела отделиться от контрразведки в самостоятельную организацию. И именно в это время начались странные вещи. В Турции последовал ряд оглушительных провалов. Почти все планы СВР оказывались известны в Анкаре и Вашингтоне. После развала Советского Союза активность некогда далекой Турции достигла своего апогея. Был введен безвизовый режим поездок в Турцию для всех граждан бывшего СССР. А турецкие дипломаты и разведчики начали активно заселять пространство Закавказья и Средней Азии, освободившееся от опеки «старшего брата» и попавшее вместо этого в цепкие руки другого «брата».

      Активность Турции беспокоила не только дипломатов и политиков в Москве. Она начала беспокоить и разведчиков, когда два курьера, следовавших через Турцию, провалили свои задания поочередно в Испании и Франции. И тогда началась проверка.

      Однажды утром, придя на работу, он узнал, что провалился и третий агент, связной резидентуры бывшей советской разведки в Стамбуле. Как опытный специалист, он понимал, что теперь последуют поверки по линии всего отдела, занимавшегося отправкой агента в Стамбул. Но самое главное было то, что за отправку агента отвечал именно он — бывший нелегал, а ныне полковник Службы внешней разведки Амир Караев.

      По странному стечению дбстоятельств его непосредственным руководителем в отделе был назначен полковник Макеев, так провалившийся в прошлом году в Берлине. Тогда его не уволили из органов, а перевели со значительным понижением в отдел. Но в августе все причастные к операции по возвращению Юджина были либо арестованы, либо изгнаны из органов разведки. Именно тогда «перестроившийся» Макеев первым выбросил партийный билет и гневно обличал Крючкова и все руководство в некомпетентности и развале. Его активность была отмечена: он был назначен руководителем отдела. Получив сообщение об очередном провале, разъяренный полковник решил во что бы то ни стало найти виновного. И поэтому Караев был вызван для отчета о своей работе.

      — Вы знаете о провале? — закричал Макеев, когда полковник переступил порог кабинета. Он слишком явно не любил своего заместителя. Караев был Героем Советского Союза, человеком-легендой и по праву мог занимать место своего руководителя.

      — Знаю, — спокойно ответил Караев, — а в чем дело?

      — Как это могло случиться?

      — Нам нужно, все проверить. Я сам отвечал за этого человека. Кажется, у нас в отделе имеется утечка информации. Я давно это подозреваю. Слишком частые провалы.

      — Только этого не хватало, — испугался Макеев. — Наверное, вы ошибаетесь.

      — Может быть. — Караева всегда раздражал самовлюбленный начальник отдела. К тому же он страдал некомпетентностью, а этого бывший американский бизнесмен никак не мог простить.

      — Нам нужно составить список лиц, которые знали об операции, — предложил Макеев. — С кого думаете начать?

      — С себя, — ответил Караев.

      — Я этого не предлагал, — возразил Макеев. Потом, помолчав, добавил: — Иногда вы слишком горячитесь. Не нужно так спешить. Мы должны все проверить как можно точнее. К тому же у меня к вам просьба. Не нужно всем говорить этого слова — «товарищ». Оно уже вышло из моды. Вы же столько лет провели в Америке. Вам, должно быть, легче обращаться к своим коллегам как-то по-другому.

      — Называть «господами»? — не скрывая насмешки, спросил Караев.

      — Можно и так. Во всяком случае, у нас сейчас не принято говорить «товарищ». Вы ведь долго болели, несколько оторвались от нашей действительности. Вам еще нужно время, чтобы войти в курс дела. Не торопитесь. Все спокойно решится.

      — У вас ко мне все? — тяжело спросил Караев.

      — Нет, не все. Вы несколько дней назад выступали в разведшколе?

      — Да, меня туда пригласили. Вы ведь сами давали согласие на мою поездку и выступление перед курсантами.

      — Все правильно. Но мне передали, что вы приехали в аудиторию, нацепив на пиджак свою геройскую звезду. Это нескромно, Караев. Вы, профессионал, понимаете, что мы не можем гордиться своими наградами. Вы отличились в Америке, хорошо там поработали. Но прошло столько лет. Все уже можно забыть.

      Полковник молчал. Как объяснить этому Макееву, что звание Героя он получил за ту операцию, когда погиб его связной Том Лоренсберг? Как объяснить -этому человеку, ни одного дня не работавшему нелегалом, что значит ежеминутно, ежесекундно рисковать своей жизнью? Как ему объяснить все это?

      — У вас есть дети? — вместо ответа спросил вдруг Караев.

      — Есть, — удивился Макеев, — дочь и сын. А почему вы спрашиваете?

      — Вы вечером вернетесь к ним?

      — Конечно, у нас дружная семья, — не понимал его вопросов Макеев.

      — Поздравляю. Вы счастливый человек. А вот мой сын остался там, в Америке. И я его вряд ли когда-нибудь увижу.

      Он встал и вышел из кабинета, не добавив больше ни слова. А Макеев раздраженно откинулся на спинку кресла, неприязненно посмотрев ему вслед.

     

      Москва. 31 марта 1992 года ,

      Этот день он провел дома один. Был выходной, и он решил никуда сегодня не выходить. Он не хотел признаваться даже самому себе, но его двухкомнатная маленькая квартира казалась ему каким-то временным пристанищем после его особняков и квартир в Хьюстоне, Бостоне, Нью-Йорке, после его дома в Канаде.

      Зарплату за февраль еще не дали, и он, не привыкший экономить, вдруг обнаружил, что истратил все свои деньги. В доме удалось обнаружить лишь сувенирные монеты в один рубль и еще несколько трехрублевых купюр, которые теперь не имели никакой ценности.

      Правда, продукты в доме были, да и хлеб он вчера купил, но сама мысль о том, что у него впервые за столько лет нет никаких денег, вообще была какой-то смешной и унизительной одновременно. Он вспомнил, что на сберкнижке у него должно быть очень много денег. Его зарплату исправно переводили за все семнадцать лет и там должны была собраться огромная сумма. Но тут же он вдруг с удивлением понял, что по нынешним ценам это никакая не сумма. Можно, в лучшем случае, купить подержанный автомобиль. «Может, куда-нибудь вложить эти деньги?» — привычно подумал он и улыбнулся. Здесь их, конечно, вкладывать некуда. Хотя экономисты обещают, что ситуация скоро выправится. Нужно все-таки снять все деньги и купить на них что-нибудь. Продукты, например. Он покачал головой. Как все это глупо. Как будто какой-то непонятный сон. Уезжал из сравнительно сытой, обеспеченной страны семьдесят четвертого года, а вернулся в разоренную, неустроенную, издерганную страну, которая к тому же довольно быстро прекратила свое существование и стала называться по-другому.

      Полковник включил телевизор. Шла какая-то публицистическая передача. Ведущий с большой убежденностью доказывал преимущества американского образа жизни. Ему вдруг стало смешно. Он пошел на кухню, заварил себе крепкий чай. Выпил чашку. Потом по привычке, оставшейся еще от холостяцкой жизни в Америке, где он так и не привык оставлять за собой неубранные вещи, помыл чашку и поставил ее в шкаф.

      Вернувшись к телевизору, он снова начал смотреть передачу. На этот раз показывали «Клуб кинопутешествий». И вдруг на экране мелькнули дома Нового Орлеана. Он закрыл глаза. Этот город ассоциировался для него прежде всего с Сандрой. Уже целый год он ничего о ней не слышал. И не видел ее. Он не думал, что расставание будет таким болезненным. Интересно, что ей рассказали о нем? Наверное, сказали, что убит. Или сбежал в СССР. Правду, конечно, никто не станет сообщать. Тем более что им нужно было наложить арест на его имущество. Это могли сделать только по закрытому решению суда. Хорошо еще, что часть денег он успел перевести на имя Марка и их никто не сможет изъять.

      Если воспоминания о любимой женщине были самыми тягостными, то воспоминания о сыне были просто болью. Одной сплошной большой болью. Он вдруг обнаружил себя сидящим на диване с телефоном в руках. Полковник с силой положил трубку обратно на рычаги. Только этого не хватало. Конечно, никуда звонить он не имеет права. Но Господи, как тяжело ему без Марка! :

      Он вдруг вспомнил, что после своего возвращения так ни разу и не навестил семью своего погибшего связного. Том однажды спас ему жизнь и всегда был рядом во всех его начинаниях. Когда он узнал о смерти Тома, то впервые за все время пребывания в Америке заплакал. И это были его самые горькие слезы.

      «Нужно будет обязательно разыскать его родных», — подумал он с невольной горечью. Как он мог забыть своего друга, похороненного в чужой стране, на могилу которого не могли прийти родные и близкие.

      Воспоминания о Томе постепенно переросли в воспоминания о его пребывании в Америке и затем — о нынешней работе. «Почему у них все время провалы? — в который раз подумал полковник. — И именно на турецком направлении? Может, американцы начали специальную игру? Ведь они должны понимать, что несколько проколов, происшедших подряд, неизбежно вызовут повышенный интерес именно к работе сотрудников этого отдела. Не понимать этого они не могут. Выходит, они сознательно обращают внимание на это направление, чтоб… — он закрыл глаза… — чтобы отвлечь внимание от другого направления, где работает их агент!».

      Он сел к столу. Привычка работать за столом, оставшаяся после Америки, часто подводила его, когда он привычно начинал искать свои блокноты или звать кого-нибудь из секретарей. Но сейчас, взяв листок бумаги, он принялся чертить какие-то схемы, постоянно прокручивая в голове, одну и ту же мысль. Если в СВР есть ценный американский агент, значит, его нужно постоянно охранять. Но если часть информации, которую он дает, настолько важна, что не может не вызвать реакции американцев, а их реакция -будет его соответствующим провалом, то нужно отвлечь внимание российской разведки от своего агента, переключив его на другого.

      И только в этом случае может последовать несколько явных проколов с непременным обнаружением в одном из отделов СВР. От напряженных мыслей болела голова. Он взглянул на телевизор. Там шли новости. Обсуждались проблемы Черноморского флота. Потом сообщили, что война в Таджикистане идет с невероятным ожесточением обеих сторон. В конце диктор почти радостно известил об обстановке в Азербайджане, где под влиянием оппозиционных сил президент ушел в отставку и теперь наблюдается явная нестабильность.

      Он подумал о матери. Нужно, чтобы она перебралась к нему в Москву. В республиках бывшего Советского Союза сейчас очень неспокойно. Повсюду стреляют , в Приднестровье и в Абхазии тупиковая ситуация. Гражданская война в Таджикистане, развернулись военные действия между Арменией и Азербайджаном. Несколько недель назад в Азербайджане был полностью сожжен город Ходжалы. Почти все его жители — старики, женщины и дети — были перебиты, многие замерзли в поле. Он видел эти страшные кадры, когда детские трупы грузили, словно дрова, в военные вертолеты. В газетах появилось сообщение, что в нападении на город главной ударной силой был 366-й российский полк.

      И это было самое страшное известие для Юджина. Полковник КГБ, ставший теперь не по своей воле полковником российской разведки, автоматически превращался во врага своего народа, в предателя, которому отныне не было места в родной республике. И он в который раз подумал, что его страна, оставленная им семнадцать лет назад, неузнаваемо изменилась, словно один большой красивый айсберг, расколовшийся на ряд грязных страшных льдин, которые, сталкиваясь, неслись на оказавшиеся рядом корабли и лодки, сминая все вокруг в своей слепой ярости.

      Полковник понимал — путь на родину ему отныне закрыт. К власти в его республике рвались оппозиционеры, не отличавшиеся по своим методам действия от всех революционно-люмпенских масс, какие знает история человечества. Обиженные, несостоявшиеся, недовольные люди в массе своей и составляли ту толпу, которая лбами вышибала стекла в здании парламента, требуя отставки президента. Сбывалось страшное пророчество Бисмарка, сказавшего, что «все революции на земле замышляются гениями, осуществляются фанатиками, а их плодами всегда пользуются прохвосты».

      Он снова пересел на диван и вдруг незаметно для самого себя уснул. Напряжение этого дня сказалось таким странным образом. Проснувшись в одиннадцатом часу вечера, он отправился на кухню ужинать. И только там, взглянув на календарь, вдруг вспомнил, что сегодня ему исполнилось сорок шесть лет. Он так привык к дате рождения Кемаля Аслана, что никогда не отмечал собственный день рождения. И сегодня ночью на кухне, за полчаса до конца этого дня, он отмечал свой день рождения. И Сандра с Марком были за его столом. А Том Лоренсберг говорил красивые и оттого такие печальные тосты.

     

      Москва. 10 апреля 1992 года

      В этот день, выйдя чуть раньше с работы, он приехал в семью своего связного. Полковник был на автомобиле. Ем удалось снять часть денег и купить неплохую «девятку» вишневого цвета. На ней он и отправился искать Планетную улицу. Ему объяснили, что дом, который ему понадобился, будет как раз рядом с Институтом переливания крови. Как раз в этом доме и жила Ирина Хохлова, или Ирина Фишер. Он только сегодня узнал, что настоящее имя его связного было Эдуард Фишер. Он действительно был немцем, родившимся в Казахстане, в семье депортированных из Поволжья немцев.

      Нужный дом он нашел сразу и, поднявшись на четвертый этаж, позвонил. За дверью послышались медленные шаги, наконец ему открыли. Всматриваясь в темноту, он спросил:

      —Здесь живет семья Фишер?

      — Вы из собеса?— задало встречный вопрос непонятное существо, закутанное в пуховые платки, несмотря на весну.

      —Нет, но я хотел бы видеть кого-нибудь из семьи Фишер.

      —Заходите, —равнодушно пригласило существо, отступая вглубь. — Осторожнее, у нас в коридоре не горит свет.

      Они прошли в комнату. Незнакомка сняла платки, и он с удивлением увидел перед собой сравнительно молодую женщину с остатками былой красоты на лице.

      — Что вам нужно? — так же равнодушно спросила она. — Я Ирина Фишер, хотя по документам я Хохлова.

      — Я бывший коллега вашего мужа, — тихо признался полковник.

      Она не изменилась в лице.

      — Да, — сказала так же равнодушно, — вы работали вместе с ним?

      — В начале восьмидесятых, — он вдруг с ужасом подумал, что ее равнодушие не показное. Это было действительно очень много лет назад. В другую эпоху.

      — Вы были в Германии? — спросила она. Видимо, несчастной женщине не говорили, где именно находится ее муж. Просто в силу своего разумения она считала, что немец Эдуард должен обязательно работать в Германии.

      Караев решил ее не разочаровывать.

      —Был, -— сказал он, —- мы с ним очень дружили.

      — Садитесь, — предложила женщина. Даже последние его слова ее не очень взволновали. Последний раз она видела мужа еще в конце семидесятых. И он давно уже превратился в этом доме в семейную легенду.

      Полковник сел. Он чувствовал себя неловко, словно непонятно зачем побеспокоил прах мертвеца.

      — Вы знаете, как он умер? — вдруг спросила женщина. Спокойно, без надрыва.

      — Знаю.

      — Он не мучился?

      — Нет. — Он не мог сказать этой несчастной женщине, что ее муж застрелился. Сегодня она этого просто не поймет. Все идеалы, в которые они верили, оказались осмеянными и разрушенными. И говорить сегодня о том, что ее муж решил тогда остаться верным своим идеалам, было слишком больно. И не нужно. И хотя Эдуард Фишер, или Том Лоренсберг, служил не режиму маразматиков, умиравших один за другим, не системе, столь же изощренной, сколь и загнивающей, омерзительной, а своей стране, сохраняя верность данной присяге, это сегодня объяснить было невозможно. И поэтому полковник молчал.

      — Он просил вас что-нибудь передать? — снова подала первой голос женщина.

      — Нет. Там это было невозможно, — честно признался Караев. — А как у вас дела? Вы получаете за него пенсию?

      — Да, конечно, — чуть улыбнулась женщина, — на килограмм масла как раз хватает. Мне объяснили, что он был всего лишь майором. Указ о присвоении ему звания полковника вышел, но он погиб, и поэтому его отменили или не присвоили, я так ничего и не поняла. Вот и получаю пенсию за погибшего майора.

      Полковник молчал. Он сжал зубы так, что начали болеть скулы. Не нужно было даже осматриваться, чтобы увидеть, как живет эта несчастная женщина.

      —Может, я могу чем-то вам помочь? — подчиняясь своему внутреннему порыву, спросил он.

      — Нет, спасибо. — Она подняла один из платков и накрыла им голову. — У нас все есть.

      — У вас ведь была дочь? — спросил он. — Ей сейчас, должно быть, двадцать два или двадцать три года.

      — Была, — подтвердила женщина.

      — С ней что-то случилось? — холодея, спросил полковник.

      —— Нет. Она жива-здорова. Даже слишком здорова, — почти равнодушно ответила мать, но он заметил блеснувшие глаза женщины.

      — Ирина, — мягко спросил он, — сколько вам лет?

      Она стащила с головы платок.

      — Я вам кажусь очень старой? Да? Это у меня больные почки. Мне говорят, нужно выехать на курорт, а разве я могу сейчас себе такое позволить? И куда выезжать? Везде война.

      Он молчал.

      — Сорок четыре, — сказала она. — Мы поженились с Эдуардом сразу после окончания института. Тогда все казалось таким прекрасным.

      — Вы не работаете? — понял он.

      — Нет. У меня инвалидность второй группы. Поэтому я и получаю пенсию.

      — А ваша дочь?

      Женщина тяжело вздохнула. Потом сказала, не глядя на гостя.

      — Она работает. В ночных барах танцует.

      Он нахмурился, словно она его ударила. Потом встал.

      — Я не знаю, будет ли вам от этого легче, я не знаю ничего о ваших с ним отношениях, но я должен сказать вам, Ирина, что вы можете гордиться своим мужем. Он был настоящим человеком и… — полковник стеснялся этого слова, но все-таки сказал: — …подлинным патриотом своей страны. Он был героем, Ирина. И погиб как герой. Вот и все, что я хотел вам сказать. Извините, что пришел и побеспокоил вас.

      — Да, — кивнула она. И вдруг плотину ее равнодушия словно прорвало, и она беззвучно заплакала.

      — Эдик! — звала он своего мужа, твердя неподвижными губами. — Эдик!

      Полковник подошел, положил руку на ее плечо.

      Потом опустился перед ней на корточки.

      — Ирина, — мягко сказал он, взяв ее руки в свои, — много лет назад, еще в восемьдесят втором, он спас мне жизнь. Вы меня понимаете? Я хочу хоть чем-то вам помочь. Скажите мне, где работает Лена.

      Она назвала адрес. Поцеловав ей руки, он поднялся, достал все деньги, что были у него в карманах. Вчера им выдали зарплату за два месяца.

      — Это вам, — сказал он, — не отказывайтесь, пожалуйста. — И вышел из комнаты.

      Бар, где должна была танцевать молодая женщина, он нашел сразу. В это время вечера там было тихо, основные посетители появлялись после десяти. Он прошел в служебные помещения.

      — Кто вам нужен? — появился какой-то здоровый парень лет двадцати. Он был одет в спортивную форму «Адидас».

      — Вы здесь живете? — вежливо спросил полковник.

      — Нет, — удивился парень, — а чего?

      — Вы в таком виде,— показал на его форму Караев, — я думал, вы после тренировки.

      Парень нахмурился, соображая, обидеться или нет. А полковник уже открыл дверь небольшой комнаты-уборной.

      Раздался девичий крик — в комнате переодевались девушки. Парень в форме, стоявший позади Караева, схватил его за руку.

      — Уходи отсюда!

      — Мне нужно поговорить с Леной, — попросил полковник, — я друг ее отца.

      — Тоже мне друг, — засмеялся парень. — Ладно, иди говори. Когда выйдешь, сочтемся. Девочки у нас хорошие, ласковые, сразу договоришься. Но долю нам давать должен.

      — Обязательно, — поморщился Караев, входя в комнату.

      Там уже сидели на стульях две длинноногие испуганные девочки. Одна была чем-то неуловимо похожа на мать.

      — Вы Елена Фишер? — спросил Караев.

      — Нет. Я Лена Хохлова, — ответила девушка.

      — Да, конечно, — согласился полковник, он мог бы и сам догадаться. При существовавшей в стране к началу восьмидесятых годов почти официальной политике антисемитизма называть девочку фамилией Фишер было нельзя. Невозможно доказывать каждому, что это немецкая, а не еврейская фамилия. Хотя Эдуард Фишер мог быть и евреем. Разве это что-то изменило бы в их отношениях?

      — Девочка, — попросил полковник другую девушку, — может, вы нас оставите одних? Та кивнула головой и вышла из комнаты.

      — Что надо? — спросила Лена, едва за подругой закрылась дверь. — Я ведь так просто ни с кем не еду. Заранее нужно платить.

      — И много? — спросил Караев. Почему-то нестерпимо заныла пробитая грудь.

      — Триста баксов, — она врала. Обычная такса была не больше ста пятидесяти.

      — Триста, — повторил он и вдруг, размахнувшись, наотмашь ударил ее по лицу.

      Удар был настолько сильным и неожиданным, что вверг ее в состояние почти шоковое, лишив возможности даже заплакать.

      — Вы… Ты что?..

      — Дура! — со злостью сказал полковник. — Молодая и глупая дура! Я работал вместе c твоим отцом!

      — Иди ты! Кагэбэшник, — они свистнула. — Ах ты, мерзавец! — схватила какую-то коробочку, чтобы в него бросить, но он перехватил ее руку.

      — Послушай меня внимательно, девочка, — сказал Караев. — Я больше за тобой не приду. Ты уже взрослая, а я тебе не нянька. Мать бы хоть пожалела. Твой отец был моим другом. И настоящим героем. Он мечтал увидеть и обнять тебя. Если бы он сейчас тебя увидел, ему было бы очень стыдно и больно. Ты меня понимаешь? Больно! Поэтому перестань валять дурака, оденься, умойся и поедешь со мной.

      — Отпусти руку, — простонала она.

      — Как хочешь. — Он оттолкнул ее, достал записную книжку, ручку, написал свой номер.

      — Захочешь меня найти, вот телефон.

      — Забери его и катись отсюда! — зло сказала Лена. — Благодетель нашелся.

      В этот момент в комнату вошел молодой охранник в спортивной форме.

      —Ты чего, мужик, наших девушек обижаешь? — спросил, подходя ближе. — Старик уже, а все туда же. Хочешь девочку, плати и не валяй дурака.

      Полковник смотрел на девушку. Она молчала.

      — Одевайся, — уже мягче сказал он. Парень разозлился.

      — Ты кто такой?

      И вдруг получил короткий болезненный удар в шею, от которого покачнулся и грузно осел на землю.

      — Вы его убили? — шепотом спросила Лена.

      — Нет, конечно, — улыбнулся Караев, — просто заплатил. Одевайся, девочка. Нам нужно о многом поговорить.

      В эту ночь у него на квартире они говорили до утра. Он рассказал ей все или почти все, что можно было рассказать. А потом Лена заснула на его кровати и он, осторожно укрыв молодую женщину, отправился спать на диван. На следующий день она ушла от него. Он и не пытался ее остановить. Каждый выбирал в этой жизни свой путь. Спустя две недели он позвонил Ирине Хохловой. Оказалось, Лена уволилась из клуба и устроилась работать в какую-то фирму. И тогда он впервые подумал, что вернулся не зря.

     

      Москва. 23 апреля 1992 года

      В этот день заместитель директора СВР должен был принимать нелегкое решение. Имея звание контрадмирала, он занимался вопросами кадров в российской разведке. И уже несколько недель успешно сопротивлялся натиску Макеева.

      — Поймите, — убеждал его Макеев, — мы имеем уже три случая прокола на нашем направлении. Ничего так просто не происходит. Я, безусловно, ценю заслуги Юджина, зная о его блестящей работе. Но сейчас это уже не тот человек. Он сломался, не сумел адаптироваться к происшедшим изменениям. После жизни в Америке ему трудно приспособиться к нормальной работе в Москве.

      — Но внешне это совсем незаметно, — защищался контр-адмирал.

     

      — Заметно, — горячился Макеев, — очень даже заметно. Я был в Берлине в прошлом году, когда его тяжело ранили. Все произошло из-за его нервного срыва. Он мог спокойно уйти в Восточную зону, а он предпочел на глазах у всех сесть в автомобиль сотрудника КГБ и приказал направить в Восточную. Там еще была авария, и американцы открыли огонь. Я был там и поэтому точно знаю, что именно произошло.

      — Его потом наградили, — вспомнил контр-адмирал.

     

      — Конечно. И заслуженно, — подтвердил Макеев, — все-таки столько лет работал за рубежом, столько страдал. Но как специалист он уже не может принести никакой пользы. Я далек от мысли, что все провалы — это сознательная работа полковника Караева. Но ошибки, неточности, срывы могут случаться с каждым человеком. Наверное, врачи слишком рано дали разрешение.

      — Директор Примаков считает его одним из лучших наших сотрудников, — напомнил контр-адмирал и, сам того не сознавая, подлил еще больше масла в огонь.

      — Конечно, он прекрасный специалист, — занервничал Макеев, — но есть объективные показатели. Я не могу отвечать за отдел, в котором столько провалов. Кроме того, у него случаются срывы. Вот, у меня есть сообщение милиции. Он приехал в ночной клуб, увез девушку, избил охранника. Но разве так может поступить профессиональный разведчик? Ему все еще кажется, что он в своей роли, что он по-прежнему американский миллионер.

      Макеев положил на стол справку районного управления внутренних дел.

      Контр-адмирал хмуро посмотрел на бумагу.

      — Убери, — сказал он мрачно, -— не люблю пакостных доносов.

      Макеев забрал бумагу. Поднялся из-за стола.

      — Во всяком случае, я вас официально предупредил. Если у нас в отделе произойдет еще один провал, я не знаю, кто будет в таком случае виноват.

      — Подождите, — остановил его контр-адмирал. Он понимал, что в случае неудачи ответственность может пасть и на него.

      Макеев снова сел.

      — Я смотрел его личное дело, — сказал контрадмирал, — он семнадцать лет провел за рубежом. Это настоящий профессионал.

      — Был, — снова сказал Макеев, — хотя и в Америке у него случались срывы. Один раз он даже угодил в тюрьму. Вы тогда не работали у нас, а я знаю, что он в Америке даже сидел. Потом при загадочных обстоятельствах погиб его связной Том Лоренсберг. И, наконец, был выдан один из самых ценных агентов КГБ Рональд Пелтон. Все это наслаивается одно на другое. Да и история с побегом Олега Гордиевского до сих пор непонятна. Никто не знает, каким образом ему удалось бежать на Запад.

      — Это тоже вина Юджина? — не выдержал контрадмирал.

      — Нет, конечно. Но они все: Пелтон, Гордиевский и Караев— занимались разработкой операции «Айви Беллз». Странная история получается; Гордиевский бежал, Пелтон обнаружен и арестован ФБР, а Юджин, уже арестованный, выходит на свободу. Мне, например, это очень не нравится. Может, они его использовали, и он, сам того не ведая, лишь передавал нам информацию, ROTopyro ему любезно подставляли американцы.

      — Пока это все ваши домыслы. У нас нет против него фактов.

      — Я уже не говорю о его сознательных ошибках. Это может быть всего лишь следствием усталости, нервных срывов. Он ездит на встречу с курсантами и надевает звезду Героя Советского Союза. Нам ведь не нужны неприятности с аппаратом президента. Недавно его спросили, к какой партии он мог бы примкнуть, а он серьезно ответил, что к коммунистам. Это слышал Савостьянов, а он ведь может все передать в правительство или в аппарат президента.

      Контр-адмирал нахмурился. «Охота на ведьм», начавшаяся после августа девяносто первого, требовала, чтобы все государственные служащие публично каялись в грехах коммунизма и сразу становились ярыми антикоммунистами и верующими прихожанами. Стало модно появляться со свечкой в руках на праздниках в православных храмах. Одно упоминание слова «коммунисты» считалось дурным тоном и строго преследовалось руководством. Из аппаратов правоохранительных органов изгонялись десятки, сотни тысяч людей — прокуроров, следователей, оперативных работников МВД, прокуратуры, службы безопасности и разведки. Во главе Московского управления контрразведки даже был поставлен бывший диссидент Савостьянов. И хотя последний оказался на редкость порядочным и интеллигентным человеком, осознавшим всю необходимость подобных органов и стремящимся по мере сил не разваливать до конца свои службы, тем не менее контр-адмирал сразу принял решение. Рисковать было нельзя. Можно было подставить под гнев президента и его аппарата все руководство СВР, и так часто обвиняемое в симпатиях к «прежнему режиму».

      Заместитель директора СВР вдруг понял, что должен выбирать. Выбирать между спокойной жизнью руководства СВР, не позволившего президенту и его команде разогнать лучше кадры разведчиков, и одним-единственным человеком, который действительно был ранен, долго болел, давно оторвался от Родины. И он понял, каким будет его выбор. Но, будучи человеком умным и относительно порядочным, он все равно понимал настоящие мотивы действий полковника Макеева, так боявшегося держать в своем отделе другого полковника, живую легенду разведки, Героя Советского Союза. Макеев пойдет на все, лишь бы убрать из своего отдела этого человека. Убрать под любым предлогом. Но нужно соглашаться на компромисс. Из двух зол выбирают меньшее.

      «Да, — подумал контр-адмирал, — одно словосочетание «Герой Советского Союза» вызывает неприятные ассоциации». И еще он понял — решение уже состоялось.

     

      Москва. 1 мая 1992 года

      Он отмечал этот день всегда. Даже будучи далеко от Москвы. Но сегодня, в Москве, этот день не отмечали. Красная площадь была перекрыта под предлогом ремонта, и туда никого не пускали. Он, никогда в жизни не ходивший на демонстрации и всегда относившийся с некоторой иронией к этим победным маршам, тем не менее всегда испытывал в этот день какое-то радостное волнение, словно оно передавалось ему настроением людей.

      Вчера был последний день его службы. Все было ясно. Несколько дней назад его неожиданно вызвали на врачебную комиссию, и авторитетная группа врачей признала его абсолютно негодным к дальнейшей службе. Сказывались последствия ранения. Так, во всяком случае, было написано в заключении.

      Он вернулся в отдел и узнал, что полковник Макеев уже распорядился передать все его дела другим сотрудникам. Он понял, почему так спешно была собрана эта комиссия. Заместитель директора СВР по кадрам был сама любезность. Он долго говорил о заслугах Юджина, о его большом вкладе. Правда, он не сказал положенные в таких случаях слова о заслугах перед Родиной. Но это было и правильно. Прежней Родины у них уже не было. Да и врачи формально были правы. После злополучного ранения в Берлине он все время чувствовал боли в спине.

      Его очень беспокоило возможное существование чужого агента в их рядах. И перед уходом он написал обстоятельную записку с анализом происшедших неудач, передав ее Макееву для возможного доклада руководству СВР. Но Макеев «забыл» эту бумагу в своем столе, и ее никто никогда так и не прочитал.

      Вчера полковник вернулся домой поздно вечером. Поужинал и лег спать. А утром проснулся в холодном поту оттого, что снова видел во сне Сандру. Он бросился к телефону и, срываясь, набрал знакомые цифры — код Америки, код штата, номер ее телефона. Раннее утро в Москве означало поздний вечер в Америке, и он набирал цифры, постоянно получая з ответ отбойные гудки. Наконец ему повезло, сработала система приема.

      — Да, — сказала вдруг Сандра, — да, слушаю вас. Он закрыл глаза. Просто держал трубку и молчал.

      А она, на другом конце света, словно почувствовав нечто, стояла и повторяла в трубку:

      — Говорите, говорите, я слушаю вас.

      Он положил трубку, так и не сказав ни слова. Говорить о чем-то было невозможно. И не нужно.

      Сыну он звонить не стал. Было настолько больно, что он боялся сорваться и заговорить. А заговорив, услышать холодный ответ мальчика, наверняка пораженного чудовищным предательством отца. Ему ведь не скажут правду о том, что отец никогда никому не изменял, а был лишь разведчиком-нелегалом. И всегда служил только одной стране. «Одной», — усмехнулся полковник.

      Он вспомнил тот день, когда его провожали Андропов и Крючков. Тогда Юрий Владимирович сказал ему: «Вы едете не на один год и не на два. Возможно, лучшие годы вашей жизни пойдут там, за рубежом. Это очень нелегко, но так нужно. Когда вам будет особенно трудно, всегда помните, что у вас есть Родина…» Теперь Родины у него не было.

      Два дня назад он говорил с матерью. Она так и не согласилась переехать к нему в Москву. Для своих земляков и своей матери он был уже иностранцем, гражданином другого государства и полковником чужой разведки. Это был не просто чудовищный анахронизм — это была трагедия. Мать рассказала ему о том, что в их республике был отменен День Победы девятого мая. Новый национальный лидер, потерявший собственного отца на фронте, глубокомысленно рассуждал о «русско-немецкой» войне, к которой не имели никакого отношения его соотечественники. Он даже не понимал, что этими словами предает память собственного отца, память сотен тысяч погибших земляков.

      Он сидел на диване и вспоминал. Семнадцать лет, проведенные в Америке и спрессованные его памятью, вдруг начали стремительно раскручиваться и обретать ту непонятную цену, которую высчитывали обычно кадровики в военных ведомостях офицеров и воинов, отличавшихся на войне, когда зачет шел— один день за три. Так и здесь, он чувствовал себя постаревшим, разочарованным и отставшим от жизни человеком. Словно те семнадцать лет для него, как и для фронтовиков, обернулись в итоге сорока годами пребывания в другой стране, и он вернулся на Родину, которой уже не было, глубоким стариком.

      За этот день было всего лишь два звонка. Сначала позвонила Ирина Хохлова, поздравившая его с праздником и благодарившая за дочь. Полковник немного растерянно напомнил, что Лена сама выбирала себе работу. А потом позвонили из Ясенева, где работали и в этот день, и напомнили о том, что он должен сдать оружие уже завтра утром.

      В направлении, выданном ему кадровиками, значилось новое место работы — Институт имени Андропова. По образному выражению заместителя директора СВР по кадрам, он теперь будет «делиться опытом, помогать воспитывать молодых». Контр-адмирал тоже сказал несколько слов, но глаз не подымал, словно стеснялся, понимая, почему именно теперь убирают Героя несуществующей страны.

      Полковник сидел на диване. За окном сумерки. Он вдруг подумал, что тогда, в Берлине, смерть была бы лучшей наградой за все эти годы его работы. Но Сережа Трапаков не дал ему умереть.

      Сейчас Трапаков работал в Министерстве безопасности. Он вспомнил, что нужно позвонить Сергею, поздравить его с праздником. Но, поразмыслив немного, решил не звонить, чтобы не подставлять своего товарища.

      Телевизор он не включал, не желая слушать никаких комментариев. Он просто сидел и вспоминал. Погибшего связного Тома Лоренсберга, ставшего другом. Питера Льюиса, пришедшего Тому на смену, чье настоящее имя он так и не узнал. Свою жизнь в Техасе, Нью-Йорке, Канаде. Потом он снова подумал о своем отделе и обеспокоился. Все-таки нужно провести комплексную проверку, в отделе вполне мог действовать агент ЦРУ.

      Вечером, перед тем как идти спать, он привычно помыл свою чашку, почистил зубы, выключил свет в коридоре. И разделся, сложив вещи на стул. А потом лег на кровать и приставил пистолет к своему виску.

      «Марк, Сандра»,,— подумал он в последний раз перед тем, как нажать на курок.

      И прозвучал выстрел.

     

      Некоторые предварительные итоги

      Все совпадения с реальными лицами чисто случайны и являются лишь домыслом автора. Некоторые предварительные итоги жизни реально существующих в истории людей можно, однако, вспомнить, чтобы подвести черту под этим романом.

      Командующий Западной группой войск в Германии генерал армии Беликов покончил жизнь самоубийством.

      Маршал Ахромеев покончил-жизнь самоубийством.

      Через несколько дней после Беловежской Пущи Германия первой официально признала независимость Хорватии и Словении, положив начало самому кровавому и затянувшемуся конфликту на территории Европы после окончания второй мировой войны.

      Председатель КГБ СССР, четырнадцать лет руководивший советской разведкой, во времена которого были достигнуты наибольшие успехи, генерал армии Крючков за участие в ГКЧП был посажен в тюрьму. И спустя некоторое время амнистирован.

      Самые выдающиеся разведчики ПГУ КГБ генералы Леонид Шебаршин, Николай Леонов, Юрий Дроздов, Борис Соломатин были уволены из разведки после августа 1991 года.

      Под хохот германских официальных лиц, при миллионах свидетелей во всем мире новый президент России в веселом настроении «продирижировал» вывод советских войск из Германии, вошедших туда в победном мае сорок пятого. Поистине история повторяется дважды. В первом случае это была высокая трагедия, во втором — фарсовый водевиль.

      Полковник Сергей Трапаков был уволен из органов КГБ и через два года умер от разрыва сердца.

      Расследование фактов массовой коррупции и хищений в Западной группе войск так и не было доведено до конца. Попытавшийся провести самостоятельное расследование молодой журналист получил в подарок «сувенирный набор» ГРУ и погиб от взрыва бомбы.

      Руководитель советского отдела ЦРУ Милт Бер-ден подал в отставку сразу после августовских событий девяносто первого года.

      Через два года неразоблаченный агент ЦРУ в Службе внешней разведки России выдал самого ценного агента СВР за всю историю противостояния между КГБ и ЦРУ Олдриджа Эймса. В самой Америке был успешно пущен слух о небрежном Эймсе и проницательных агентах контрразведки, нашедших доказательства его измены на… мусорной свалке.

      История мирового шпионажа успешно продолжалась, трагедии по-прежнему превращались в фарс.