Иоанна ХМЕЛЕВСКАЯ

ДВЕ ГОЛОВЫ И ОДНА НОГА

 

Перевод с польского Селивановой В С .

 

Есть же такие счастливицы, горько вздыхает пани Иоанна, которым не надо беспокоиться о прическе. Шевелюра у них от природы густая, пышная и сама собой укладывается волнами. А вот пани Иоанна часами вынуждена просиживать в парикмахерской или - того хуже - постоянно мучиться с бигуди и феном.

А поскольку пани Иоанна направляется из Варшавы в Париж к любимому мужчине, то воистину переживает муки мученические. С одной стороны, нельзя предстать перед любимым человеком в растрепанном виде, а с другой - как сохранить в дороге первозданность завивки? Сплошная головная боль! Так, достанем-ка мы фен... Боже, что это?!! В багажнике собственного автомобиля найти отрезанную женскую голову! Нет, это уже слишком! Мало хлопот со своей головой, еще и чужую подбросили!

Интересно, знай Иоанна о том, что к проблеме двух голов прибавятся еще и хлопоты со сломанной ногой, не отменила бы она предстоящее путешествие? Хотя вряд ли Там, в Париже, ее жде1 мужчина всей жизни..

 

* * *

 

Я ехала на свидание с мужчиной моей жизни. Есть такой. Долгое время я не отдавала себе отчета в том, чем он был для меня. Доходило постепенно, может быть скачками, но дошло наконец, и вот теперь я ехала на встречу с ним, полностью осознав свои чувства и твердо решив, изо всех сил, насколько меня хватит, эти чувства от него скрыть. Мы не виделись двадцать лет... Некогда нас разделила судьба, то есть сложнейшее сплетение всевозможных недоразумений, жизненных перипетий, гнета государственной системы, человеческой подлости и Бог знает чего еще. Мы потеряли друг друга из виду, но во мне застряла и упрямо торчала надежда на то, что он еще появится на моем жизненном пути. Я даже видела в своем воображении эту сцену: иду, значит, я по парижской улице, чудесным образом ни капельки не постаревшая, солнышко сияет, и вот навстречу идет он...

Ладно, не обязательно навстречу, может идти за мной следом, не буду придираться к деталям. Идет, значит, за мной, уставился на мои. ноги и что-то такое знакомое видит в них...

Прошло двадцать лет, и он случайно разыскал меня. В самом деле чудо, ведь не просто же глупый случай? Услышав голос в телефонной трубке, я сразу его узнала, хотя и не поверила собственным ушам. И мгновенно куда-то делись эти минувшие двадцать лет, их просто не было, они просто не в счет, словно мы виделись на прошлой неделе или даже позавчера. Он просто взял и вернулся из времени и пространства.

И вот теперь я ехала на свидание с ним, свидание не воображаемое, а самое что ни на есть конкретное. Ехала счастливая и жутко взволнованная. А сердце терзали сомнения и тревоги: какой он увидит меня теперь, по прошествии этой бесконечной череды лет? Впрочем, его вина, что так легко рвались наши связи, вернее, он в этом виноват больше меня. Нет, судьба само собой, но и он тоже виноват. Холера. Понять - значит простить, понимала я его очень хорошо и соучастие в проделках судьбы давно простила. Вот только теперь не уверена, что ему следует об этом знать. О моих терзаниях он не имел понятия, я запросто могла затоптать эти тлеющие угли, но надо ли?..

Умнее всего будет воспринять эту мою поездку как туристическую. В конце концов, Париж есть Париж, а ведь еще можно и большой кусок Франции прихватить. Недельку провести в Париже, а затем продолжить путешествие дальше на запад, потом на юг. Париж я всегда любила, Францию тоже, что ж, проедусь по любимым местам, эти планы вроде как-то спасали мою амбицию, мой гонор. О чем я? Когда был он, уже не находилось места никаким глупостям в виде амбиций и гоноров, ничто не имело значения - А может, настроиться на дружбу? Мы старые друзья-приятели... В конце концов, надо же и о своем достоинстве подумать!

И тут я сообразила - вот и сейчас мчусь на встречу с ним точно так же, как в прежние годы неслась сломя голову на наши свидания туда, где он ждал меня...

С чего вдруг мне пришло в голову ехать через Лодзь - понятия не имею. Глупее трудно придумать, ведь границу я собиралась пересечь в Згожельце, а до Вроцлава удобнее всего проехать через Раву Мазовепкую и Пётркув-Трибунальски, потом на Белхатув и так далее. Лодзь я никогда не любила, для этого приходилось выезжать из Варшавы в направлении на Блоне, а затем дорога становилась еще хуже. Ни смысла, ни логики не было в моем решении, просто какое-то умственное затмение нашло.

И в сердце не шевельнулось ни малейшего предчувствия...

Конечно же, шоссе оказалось битком забитым. И легковые машины, и гигантские ТИРы неслись один за другим. Памятуя о прошлых своих ошибках, я, проезжая через Лович, старалась не проглядеть указатель на Лодзь, потому как в Познани у меня никаких дел не было. И даже в Конине. А ведь как-то я не заметила поворота на Плоцк, вот и пришлось возвращаться обратно от Гданьска, куда сдуру проскочила. А в Копенгагене какого я дурака сваляла? Пропустила съезд на Роскилле и пугалась потом по центру города. А еще раз было - из Любека прямиком помчалась в Ганновер, когда мне нужно было в Берлин. Да, и за границей, и на родине откалывала я номера, умудряясь заблудиться там, где другому это вряд ли бы удалось. Сейчас я не могла себе позволить таких глупостей, так как времени было в обрез. Выехала я по ряду причин поздно, и хотелось засветло еще успеть доехать до Болеславца.

Дождь шел какой-то неопределенный: то лил потоками, то чуть моросил, но мокрая грязь, летевшая из-под колес множества машин, то и дело заляпывала мое лобовое стекло. Все эти бесконечные ТИРы мне удавалось обходить лишь благодаря приемистости моей машины.

Я уже сообразила, что поехала не по тому шоссе, но сворачивать было поздно. Ладно, как-нибудь продерусь через метрополию, через эту кошмарную Лодзь.

Ну и конечно, перед самой Лодзью случилась автокатастрофа. Можно сказать, подъезжая, я ее видела издалека. В катастрофу угодили две легковые машины и грузовик, полиция перекрыла шоссе. Поток машин с обеих сторон затормозил, я тоже остановилась. От пострадавших машин меня отделяли три ехавшие передо мной. Люди повыскакивали из автомобилей, метались по шоссе. Кажется, много жертв. Я тоже вышла из машины и на обочине, прямо у моих ног, увидела женщину средних дет. Похоже, от удара ее выбросило из машины. Она пыталась ползти по обочине, выбраться на асфальт. Видимо, несчастная была в шоковом состоянии. Я подбежала к ней. Надо как-то помочь. Зачем она ползет? Ведь это может ей повредить. Вокруг царили невообразимые шум и гам, люди кричали о "скорой", кто-то пустил в ход огнетушитель, хотя в нем и не было необходимости, кто-то, похоже, помчался в недалекую Лодзь за помощью.

Мы с женщиной находились в некотором отдалении от места столкновения машин, от этой груды искореженного железа. Все устремились туда, на нас никто не обращал внимания.

Нагнувшись над женщиной, я придержала ее за плечо и попросила:

- Пожалуйста, лежите спокойно, вам вредно двигаться. Сейчас прибудет "скорая помощь", а пока лежите вот здесь, тут уже ничего не взорвется.

Бедняжка наверняка была в шоке, об этом свидетельствовал и ее полубезумный взгляд, устремленный на меня, однако ползти она перестала. Я бросилась к машине, чтобы достать что-нибудь и подложить под пострадавшую. Ничего не попадалось подходящего, а надо же скорей. Ага, вот надувной матрас, разумеется ненадутый, я без него никуда не езжу, хорошо, что сунула под кресло.

Бегом вернулась к женщине и попыталась подсунуть под нее развернутое полотнище матраса, пусть хотя бы под голову и грудь. Женщина была в сознании. Беспокойно дернувшись, она опять приподнялась на одной руке, с трудом повернула голову, глянула мне прямо в лицо и со стоном произнесла:

- Беги! Беги скорей! Ведь я... Елена...

Похоже, бредила. Голос несчастной прервался, глаза закрылись, она, обмякнув, свалилась на подложенный мною матрас. Ну как же ей помочь?

Я стояла, бессильно опустив руки и не зная, что предпринять. Донесшаяся издалека сирена приближавшейся машины "скорой помощи" принесла мне неимоверное облегчение.

У меня не было никакого желания оказаться причастной к дорожному автопроисшествию. Пользы от меня как свидетеля - никакой, самого момента катастрофы я не видела. Женщине тоже помочь ничем не могу. Оставив потерявшую сознание жертву катастрофы лежать на моем матрасе и поставив крест на последнем - как-нибудь переживу,  - я вернулась к своей машине. На шоссе уже вовсю действовала дорожная полиция. Перекрыв движение в противоположном направлении, полицейские принялись краем шоссе пропускать машины. Дело у них пошло быстро, через несколько минут двинулась и я. Дождь прекратился. Проползая мимо сцепившихся машин, я опустила стекло, чтобы лучше видеть и слышать, при этом задела за торчащую из кармашка на дверце какую-то бумагу. Интересно, откуда у меня здесь макулатура? А, правда, ведь выходя из квартиры, я выгребла из почтового ящика двухдневную почту, решив прочесть ее где-нибудь по дороге,  - и без того очень задержалась с отъездом.

Катастрофа на шоссе, видимо, произвела на меня сильное впечатление, потому что никак не выходила из головы, хотя мне и нужно было думать совсем о другом. Перед глазами все время стояла несчастная женщина на обочине шоссе. И зачем она ползла? Кажется, у нее ничего не было сломано, руки и ноги наверняка действовали, правда, вся исцарапана, вымазана грязью и кровью, обращенная ко мне щека в крови, кажется, содрана кожа, одна бровь рассечена, но ведь это все мелочи. Тогда почему же она потеряла сознание? Не дай Бог, какие-нибудь внутренние повреждения, селезенка или печенка. Вряд ли, не ползла бы с поврежденной печенью. И говорила без особого труда, хотя и слабым, хриплым голосом. А сознание потеряла... так кто бы не потерял на ее месте?

И только теперь, когда от места катастрофы меня отделяли уже многие километры, до меня вдруг дошел смысл слов несчастной. Велела мне бежать. Почему, черт возьми, я должна была бежать? Потому, что ее звали Еленой? Может, просто боялась, что взорвется бак с бензином и мы сгорим? Может, потому и ползла, чтобы оказаться как можно дальше от места катастрофы?

Погоди-ка, а почему она лежала на обочине шоссе, на таком расстоянии от места столкновения машин? Не могла же в считанные секунды отползти так далеко? Подъезжая, я слышала громкий взрыв, машины столкнулись, наверное, на большой скорости, как же она уцелела? Не застегнула ремень и ее при столкновении выбросило из машины? Прекрасно, и что потом? Вылетела, значит, из машины, описав великолепную дугу, и отлетела... назад? Если бы она полетела вперед или в сторону, это можно понять, но назад... Допустим, женщина ехала не в легковой машине, а в грузовой, очень может быть. Столкновение было лобовым, это я поняла проезжая мимо, и, если бы она сидела в кабине грузовика, тоже могла бы вылететь из нее. Но не на мою же сторону дороги, а на противоположную! Так не бывает, чтобы что-нибудь, вылетевшее от сильного удара, летело кружным путем, описав дугу в сторону, противоположную движению.

Тогда откуда же появилась на обочине эта женщина?

Надо будет сразу по возвращении заехать в Лодзинскую комендатуру полиции и разузнать, что же произошло. Пусть разрешат загадку, а то ведь мне покоя не будет. В конце концов, существуют же какие-то физические законы, которые даже автокатастрофа не может изменить!

Впрочем, вскоре Лодзь позаботилась о том, чтобы выбить у меня из головы не только все законы физики, но и всякое воспоминание об автокатастрофе. В поте лица продиралась я сквозь ее улицы. Чего мне стоило не поехать ни в Катовице, ни в Калиш, а выбраться именно на Вроцлавское шоссе! Затем опять заставила себя бдить и не пропустила поворот на Згожелец, умница! И еще солнце не село, когда я уже въезжала в Болеславец.

Шедший весь день с перерывами дождь в Болеславце как раз сделал антракт, но я все равно, прежде чем подъехать на заправку, убедилась, что автоматы с бензином стоят под навесом. Спохватилась! Там, на шоссе, бегая с матрасом, я не обращала внимания на моросящий дождь, и, хотя сама не промокла, на голове можно было поставить крест, как и на матрасе. Столько сил потребовало от меня сооружение прически и ее хватило бы на несколько дней, если держать в сухом виде. Влага же, даже в минимальных количествах, необратимо разрушала шедевр парикмахерского искусства. А ведь я ехала на встречу с мужчиной моей жизни...

Разместившись в гостинице, я, чрезвычайно огорченная, печально оглядела себя в зеркале. Ничего не поделаешь, придется закрутить волосики на бигуди. Решение-то я приняла, а вот осуществить его не сумела. Дело в том, что косметичку с бигудями я засунула в свою огромную дорожную сумку, лежавшую в багажнике. Сумка была неподъемной, да я и не собиралась ее поднимать в дороге, отложив минимум необходимых вещей в небольшую подручную сумочку. Хорошо продумала, что потребуется в дороге, и отложила эти вещи. Бигуди в число необходимых вещей не входили, недаром я столько времени перед отъездом просидела в парикмахерской, вот и не стала ненужный балласт пихать в подручную сумку. Сейчас не было сил копаться в большой торбе. Да Бог с ней, с головой, займусь ею позже, в Штутгарте мне не обязательно быть красивой.

Книга для чтения находилась в сумочке. Вообще-то, следовало бы наконец прочесть корреспонденцию, извлеченную перед отъездом из почтового ящика Жаль, раньше не сообразила, теперь не хотелось опять спускаться за письмами к машине. Ничего, подождут. А может, там что срочное? Отсюда, из Болеславца, я еще могла бы позвонить, пока нахожусь в Польше. Да ладно, устала я, позвонить, в конце кондов, можно теперь отовсюду, пусть письма полежат до завтра...

Правильно не занялась я волосами в Болеславце! Иначе на границе среди обрушившихся на меня неприятностей не нашлось бы ничего, о чем можно было бы думать с удовольствием.

Целый час и пятнадцать минут я простояла в очереди, растянувшейся на пол-Згожельца. Вернее, проезжая по два-три метра. Такой хвост в начале мая?! Чтобы убить время, читала книгу. И лишь когда меня от пограничного заслона отделяло всего несколько автомашин, я спохватилась: надо же прочитать почту! Эх, упустила такую оказию, ведь все равно потерянное время. Ну да ладно, еще немного этого времени осталось.

И, отложив книжку, я взялась за письма.

Так, банковские извещения... Ну с этими я расправилась в два счета. Приглашение в Австралию на писательский конгресс не доставило мне радости. Не поеду, пожалуй: в Тихом океане слишком часто свирепствуют тайфуны, удовольствие то еще. Предложение какого-то неизвестного мне издательства заключить на редкость несправедливый по отношению ко мне договор, ну его. Ага, вот и личные письма.

И я распечатала первое подвернувшееся, даже не взглянув на адрес на конверте.

Проше пани,  - было написано в письме,  - я считаю, что вы должны это знать, потому и пишу вам. Хотя и очень боюсь. Пишет вам некая Елена Выстраш...

Туг подошла моя очередь. Ткнув куда-то начатое письмо,  - думаю, опять в сумку на дверце,  - я подала пограничнику паспорт. Пока еще нашему пограничнику. Тот шлепнул печать и нетерпеливым жестом велел отваливать. Затем наступила очередь немецкого пограничника. Не зная, что ему может понадобиться, я на всякий случай выгребла все свои наличные документы.

- Зеленую карточку! (Речь идет об оплаченной страховке на автомашину, вкладыше в загранпаспорт. - Здесь и далее примеч. Переводчика) - решительно потребовал он.

Очень хорошо, зеленую карточку - пожалуйста, у меня была зеленая карточка, а как же! Ведь сейчас столько разговоров об этой карточке, только и слышишь "зеленая карточка, зеленая карточка". На шоссе, ближе к границе, чуть ли не на каждом столбе висел шит с напоминанием: "А у тебя есть зеленая карточка?"

Я выгребла из кучи документов свою зеленую карточку и подала немецкому пограничнику. Тот посмотрел на нее и покачал головой.

- Nicht gut,  - сказал он. - Не есть хорошо. Я удивилась и возмутилась. Почему же нехорошо? До сих пор все время было хорошо, а сейчас вдруг перестало? С чего бы это?

Пограничный контроль тыкал пальцем в какую-то рубрику и пытался растолковать мне доступными ему средствами:

- Vier,  - поучительно, заявил он и, подумав, добавил: - Jahr. А чичас funf. Пиять.

Выхватив у немца свою карточку, я уставилась на проклятую рубрику. И в самом деле в ней фигурировал прошлый год. Ну ладно, но ведь я платила взносы в августе, а сейчас только май начинался. Я была уверена, что плачу за весь год, двенадцать месяцев, оказалось же - ничего подобного. Страховка была действительна только до конца года, в январе следовало опять платить. Ну да ладно, провались он, заплачу, так и быть. Езус-Мария, хватит ли взятой с собой наличности?

Таможенник ткнул пальцем в то место на немецкой территории, где я могу припарковать машину. Поставив ее в указанном месте, я быстрой трусцой вернулась на польскую территорию. Тут в глазах рябило от плакатов, посвященных теме зеленых карточек. Наконец-то прочитав их внимательно, я бросилась на поиски соответствующего учреждения. Обежав несколько конкурирующих, убедилась, что здесь страхуют лишь грузовой автотранспорт. А где же легковой? Порасспрашивала, выяснила - вон там, левее. Сотрудницы бюро занялись мною и попросили права. Холера! Права вместе со всеми остальными документами, кроме зеленой карточки, я оставила в машине. Пришлось смотаться в Германию. Туда и обратно бегала я бодрой рысью, никто почему-то не препятствовал, вообще на меня не обращали внимания. Получив наконец проклятую зеленую карточку,  - оформила я ее на месяц, на столько хватило денег,  - я принялась разыскивать таможенника, который велел мне ее оформить, чтобы сунуть ему под нос. Немец куда-то подевался. Махнув на него рукой, решила больше не разыскивать, по опыту зная: лучший способ привлечь внимание чиновников - сделать вид, что поступаешь по-своему, сразу появятся сами. Вот и теперь я села в машину и сделала вид, что уезжаю, потихоньку двинувшись с места. Поскольку это никого не взволновало, я махнула рукой на пограничный контроль и нажала на газ.

Дождь опять припустился, теперь всерьез. Как хорошо, что все это время у меня не было трудоемкой прически, вон какая взъерошенная копна сена вместо нее! Вот было бы обидно, если бы я накануне тратила на голову время и силы! А так только радовалась - пусть моросит. И все время, пока я занималась проклятой зеленой карточкой, в голове гвоздем засела какая-то посторонняя мысль, очень меня беспокоящая, но заняться ею не было времени.

Теперь, когда остались позади пограничные хлопоты, я могла свободно заняться этим гвоздем. Кто эта женщина, написавшая письмо? Елена Выстраш, ну и фамилия <От польского глагола wystraszyc - перепугать, распутать>. Означает ли это, что она чего-то боится или, напротив, своей фамилией вселяет страх в окружающих? И вдобавок Елена. С чем-то знакомым ассоциируется у меня эта Елена...

Туг я въехала в дорожные работы и пришлось на время расстаться с посторонними мыслями. Дорожные работы потребовали от меня полной мобилизации всех умственных и физических сил. Слева, в двадцати сантиметрах, барьер и оранжевый гребешок по асфальту, справа, на таком же расстоянии, вереница большегрузных ТИРов, автобусов и прочих грузовых машин. Слалом. На переднем стекле размазанная дождем грязь, а скорость колеблется от сорока до ста двадцати, в зависимости от идущего впереди транспорта. Гребешок извивается змеей, колонна вдруг тормозит и тащится на третьей. Возможно, это и отдых, но время бежит, а мне к вечеру надо непременно быть в Штутгарте.

Подзабыла я, где именно проходила граница между бывшей ГДР и ФРГ. Когда оба государства слились в единую Германию, еще подумала - вот намучаются немцы с переделкой гэдээровских дорог. А выходит, намучилась я... Скорее бы уж добраться до этой самой ФРГ!

Но вот наконец кончились дорожные работы а вместе с ними кончился И дождь. Погода заметно улучшилась. Пяти километров мне хватило на то, чтобы вычислить: если хочу до девяти вечера прибыть в Штутгарт, надо ехать со средней скоростью 160 км/ч. А моя машина любит 140, ну допустим, 145 или даже 150 км/ч. Левая полоса предназначалась для самых скоростных машин; чтобы пропустить их и одновременно не потерять скорость, я подгоняла свою машинку, и тогда она выдавала 160, но, похоже, была недовольна.

Все это очень нервировало, прямо-таки раздражало, и я принялась успокаивать вздрюченные нервы, наскоро сочиняя стихи: Плюется немец нам в лицо И гонит с автострады, Отряды смелые бойцов Пробьются, куда надо!

Я сама себе не поверила, когда в полдесятого вечера оказалась на окраинных улицах Штутгарта, освещенных косыми лучами предзакатного солнца. Ведь еще около двух я металась на границе, оформляя зеленую карту! Может, ошиблась в расчетах, а возможно, опять произошло обыкновенное чудо. Как бы там ни было, до Штутгарта я доехала засветло и принялась разыскивать знакомую, которая должна была заказать мне гостиницу.

Возможно, мне хотелось и есть, и пить, ведь от самой границы я ехала без остановок, но сейчас следовало думать не о жратве, а о Корнтале, предместье Штутгарта, где меня ждала знакомая. С Корнталем я была совершенно незнакома, и на карте такого не значилось. Пришлось расспрашивать местное население - без толку. Наконец попался нужный дорожный указатель. Оказавшись наконец в искомом Корнтале, я принялась разыскивать требуемую улицу. Кого ни спрошу - не знают такой. Ну что за люди, живут ведь в Корнтале, а об улицах понятия не имеют! Пришлось подключить костел. Я знала, он находится рядом с нужной мне улицей. Опять принялась расспрашивать прохожих на улицах, теперь о костеле, но как-то никто не мог мне помочь. Может, не понимали, чего я хочу? Немецкого я не знала. И вдруг какой-то молодой человек сразу меня понял и объяснил, как надо проехать. Опять чудо? С чего это вдруг я так прекрасно заговорила по-немецки? И только распрощавшись с милым молодым человеком, спохватилась - ведь мы говорили по-английски. Поехала я в соответствии с полученными указаниями и добралась наконец до костела. Правда, выехала на его зады, но это уже было неважно.

И вот я сижу в квартире своей знакомой, ем, пью, мы разговариваем. В разговоре ее муж участия не принимает, ибо польский знает так же, как я немецкий, а может, и еще хуже. И когда совсем ночью я наконец оказалась в гостинице, уже ни на что не годилась. Скорее в постель и спать, спать. На голове спутанная копна сена? Да черт с ней, какое это имеет значение?

Письмо от перепуганной Елены Выстраш я, разумеется, оставила в кармашке на дверце моей автомашины...

У первого пеажа <Во Франции скоростные автомагистрали платные. Пеаж (платежка) - специальное сооружение на шоссе, где с водителей взимается плаха за проезд> я вспомнила, что наличных денег у меня имеется только тысяча франков одной купюрой и горсть немецких марок. Попытка разменять крупную банкноту закончилась неудачно, французы предпочли немецкую валюту, тут же пересчитав ее по актуальному курсу. Не дожидаясь второго контрольного пункта, я разменяла тысячу франков на бензоколонке и почувствовала себя богатенькой.

На французской автостраде человек за рулем не работает. Может пейзажем любоваться, может книжку читать. Читать книгу я не решилась, но расслабилась и смогла наконец подумать о том, куда я еду и с какой целью.

Ну вот, еду, значит, в Париж на свидание с мужчиной моей мечты...

Впервые я увидела его, когда мне было восемнадцать лет. Увидела впервые, но еще до этого много о нем слышала. Знала его фамилию, знала, кто он такой, вокруг только о нем и говорили, знала, почему в нашумевшем политическом процессе он выступает в качестве обвиняемого. Правда, толком так и не поняла, из-за чего устроили процесс, ибо политикой никогда не интересовалась.

Зато Гжегож меня очень заинтересовал. Из института его исключили, но перед этим он успел проявить и характер, и силу воли, и вообще свою недюжинную натуру. Какая пропасть отделяла его от тех, кто высокомерно взялся судить его! Как мне хотелось подойти к нему и высказать свое восхищение, но я не осмелилась. Было мне всего восемнадцать, ему двадцать. Красивый парень, ни на кого не похож, еще подумает, что я собираюсь пококетничать с ним. И не подошла. Глупая я была, молодая, меня очень волновало мнение других - а что люди подумают? Не хватало еще, чтобы подняли на смех. А вдруг и он высмеет мои восторги?

Глядя на убегающую назад пустую автостраду и не видя ее, я пыталась представить, что было бы, если бы я тогда подошла к Гжегожу. Не первый раз думала я об этом. Что бы было, если... Да ничего бы не было! Ведь тогда я уже три месяца как вышла замуж, мы с мужем любили друг друга, наша взаимная верность была нерушима как скала. Гжегожу я только собиралась высказать свое восхищение в чисто моральном плане, видела в нем этакого благородного рыцаря, преследуемого злобными силами. Да, рыцаря, сражающегося с коварными и безжалостными врагами не шпагой, а силой духа. А я очень любила умственно развитых рыцарей, что вовсе не означало, что готова была тут же кидаться им в объятия. Нет, нет, никаких объятий, но кто этому поверит?

А кроме всего прочего, в тот момент Гжегож был всецело поглощен разразившейся жизненной катастрофой и не до девушек ему было. Подойди я к нему со словами восторга и утешения, он бы, наверное, только автоматически поблагодарил меня - и все. Нет, ничего бы не было.

Вторично жизнь свела нас через шесть лет. Поскольку профессия у нас была одинаковая, встретила я его в проектной мастерской, где тогда работала. За прошедшие годы изменилась и я, и мое отношение к окружающему миру. Теперь меня уже не так волновало "а что люди скажут". Не выдержав, после нескольких дней совместного пребывания в одной конторе я рассказала ему о своих чувствах шестилетней давности.

- Очень жаль, что ты тогда не подошла,  - ответил он. - Я так нуждался в нормальном человеческом участии, был бы признателен и за одно доброе слово.

- Да, теперь и я считаю, если чересчур дрожать за себя - обязательно выкинешь глупость. Уж лучше бы я тебе показалась тогда глупой, пережила бы, подумаешь, большое дело!

За шесть лет многое изменилось в жизни, не только моя психика. Гжегож выбрался из житейских неурядиц, учебу на архитектурном закончил раньше меня, причем с отличием, и уже добился успехов на профессиональном поприще. И женился. В жену он был влюблен до такой степени, что аж тошно делалось. О ее внешности плохого слова не скажу, о такой внешности можно только мечтать, хотя опять сморозила глупость. Мечтать следует тогда, когда в мечтах заключается хотя бы намек, хотя бы тень надежды на их осуществление, в данном случае мне бы и десять пластических операций не помогли. Нет, я и мечтать не могла, чтобы сравняться с ней по красоте. А вот завидовать могла. И завидовала по-страшному! Характер же у нее был... ну, скажем, излишне твердый, и она никак не стоила такого беспредельного обожания. Возможно, мои оценки пристрастны, ну да по-другому я думать не могла, необъективна так необъективна. Да, к тому времени у него появилась жена и он питал к ней неземные чувства, тьфу!

Что же касается моего брака, то он как раз в это время начал постепенно распадаться. Тогда я еще не до конца все осознавала, хотя ясно чувствовала - что-то не так. Пригодилась бы мне тогда духовная поддержка, но только не любой ценой. Невзирая на все еще молодой возраст, я уже понимала: на вечные придирки мужа, его равнодушие ко мне и необоснованную критику лучшим лекарством явились бы чьи-нибудь пламенные чувства, комплименты, уверения, что я самая-самая. Достаточно было самого пошлого объяснения в любви, и уже не такими обидными казались мужнины язвительные замечания вроде нижеследующего: "На кого ты похожа с такими волосами, неужели нельзя хоть изредка сделать нормальную прическу?"

Ага, кстати о прическах.

И я сразу вернулась в день сегодняшний. В самом деле, как же я позабыла о своей голове? Холера! В Штутгарте я волосами не занималась, страшно устала. Можно сейчас, конечно, накрутить волосики на бигуди, но толку от этого мало, надо предварительно вымыть голову. В Париже Гжегож заказал мне гостиницу. Непонятно зачем, проблем с гостиницами нет, я сама могла бы найти номер в любой. Но ему так хотелось, вот и заказал, поэтому знает, в какой гостинице я остановлюсь. Но не знает, когда я приеду. По идее, я должна приехать только завтра. Значит, приехав сегодня вечером, я могу не проявляться, не позвоню ему, суну проклятую голову под кран, пересплю на бигудях, ничего.

И, решив проблему головы, я немедленно вернулась в прошлое, обступившее меня со всех сторон. Из-за него я не видела ничего вокруг, в том числе и автострады, бегущей навстречу, что ни в коей мере не мешало мне нормально ехать. Ничего не скажешь, французские автострады стоят своих денег...

Куда же мы потом отправились? Нет, погоди, это было уже позднее... Мы встречались только на работе, как обычные сослуживцы, причем виделись не всякий день, ведь на работу в свою проектную мастерскую мы ходили не каждый день, как в простых учреждениях. Гжегож в основном работал дома, у него была своя мастерская, а на работу приносил уже готовые рисунки. И так продолжалось несколько недель, пока не началась весна. Меня отправили в Познань, в служебную командировку. Там реставрировался объект, нужно было представить детальные эскизы фасада. Гжегожу поручили внутреннюю отделку, и он решил тоже ехать.

С мужем мы тогда уже едва общались, его раздражало все, что бы я ни делала. Накануне вечером он разговаривал с кем-то по телефону. Разговор шел на служебные темы, но в голосе мужа звучало что-то такое... радостное оживление, теплота, просто эйфория какая-то. Давно он не говорил так со мной, уже год наверное. Меня всю передернуло. Вот оно что... В познанскую командировку я отбыла взбешенная и очень несчастная.

О том, что Гжегож тоже едет в Познань, я не знала, увидела его в гостинице неожиданно, и сердце мое залило целительным бальзамом. Нет, ничего такого я не думала, но муж вроде отодвинулся куда-то в тень, образ его явно потускнел.

С работой мы с Гжегожем справились общими силами за два дня. Потом решили вместе поужинать, в нашей гостинице устраивались танцы, причем оркестр исполнял только старинную музыку - вальсы и танго. Оказалось, Гжегож не хуже моего мужа умел танцевать вальс-бостон, и опять у меня защемило сердце. Нет, я все еще любила этого холерного мужа.

- Не думай о нем! - приказал Гжегож. - Отключись хоть на этот один вечер. Нельзя же сидеть на одной манной каше.

- Отстань. Не выношу манную кашу.

- Неважно, могут быть щи. Один раз можешь переключиться на пончики.

Как назло, пончики я любила, и предложение Гжегожа мне понравилось. Танго вдруг обрело прелесть и душу, тем более что как раз исполняли танго "Ноктюрн": "... и теперь, что ни ночь, я его сердцем слышу, вижу белые клавиши, дорогое лицо. Я готова отдать жизнь свою без остатка, чтоб тебя увидать пусть один только раз"...

Нет, тогда эти слова еще не застряли во мне навсегда, тогда мне было просто хорошо - и все. Гжегож держал меня в объятиях... Банально до омерзения, а тем не менее правда! Впрочем, все банальности порождены реальностью. Наша бедная, несчастная, обездоленная молодежь вообще не представляет, что значит танцевать в нужных объятиях. О ненужных я не говорю. Мне, например, самой не приходили в голову никакие банальности, когда меня вертел в танце тот толстый американец, хотя антураж был неимоверно романтический, светила золотая луна размером с хороший таз, и хоть бы хны...

А тогда никакие золотые тазы не требовались, оба мы были молоды, еще и по двадцати пяти не стукнуло, и, хотя целый день вкалывали, оба в упоении танцевали без устали. Спиртного на ужин заказали кот наплакал: два раза по пятьдесят к селедочке и бутылку вина на весь вечер. Можно было еще к кофе и коньяк заказать, но я коньяка никогда не любила, а Гжегож предпочитал хорошее шампанское. В гостиничном ресторане хорошего не оказалось.

- Ну что ж, пора и в постель! - безапелляционно заявил Гжегож за кофе без коньяка. Я была шокирована,

- Ты что, спятил?

- Раз я сказал, что пересплю с тобой, так оно и будет.

Не зная, в каких условиях мне придется жить в гостинице, получу ли я комнату одноместную или будут соседки, я на всякий случай захватила с собой самую роскошную из своих ночных рубашек. В пижамах я никогда не спала. Рубашка, можно сказать, на все случаи жизни: сверху красивые кружева, талия туго перехвачена, а далее до полу ниспадает широчайший кринолин из кошмарного количества метров какой-то дорогой ткани. Снять с себя это громоздкое одеяние - намучаешься, и я заснула блаженным беззаботным сном на плече любимого. У Гжегожа никогда не было склонностей насильника, он примирился с обстоятельствами и тоже вскоре заснул блаженным и, возможно, философским сном. Вот так мы и проспали вместе, как два невинных ангелочка.

Много лет спустя он признался мне, что в эту упоительную ночь преисполнился ко мне глубокой нежностью.

Вернулась я домой, и тут выяснилось, что телефонная эйфория мужа имела реальную подоплеку. Он и в самом деле говорил на служебные темы, да только с женщиной, которая стала его второй женой. Они работали вместе. Я глубоко раскаялась в своей идиотской верности и готова была извиниться перед Гжегожем, да он уже успел уехать куда-то на несколько месяцев. А когда вернулся, я уже была разведена. К этому времени я похудела на несколько килограммов и, говорили, на моем лице появилось эдакое интересное выражение. Развод я пережила отнюдь не безболезненно.

Ну так куда же мы тогда отправились?

Была зима - значит, пленэр исключался. Куда нас черти занесли? Почему-то никак не могу вспомнить...

Да это и не имеет значения. Когда мы из того места вернулись ко мне, Гжегож убедительно доказал, что я женщина красивая и желанная, а мысли о том, что меня никто не любит и уже никогда не полюбит, побивают все мировые рекорды кретинизма. Напротив, и жизнь, и вся мужская половина человечества поданы мне на блюде, достаточно только руку протянуть. Отчаяние после потери мужа как-то само по себе пошло на убыль.

Тогда мы провели вместе три дня, вернее, не дня, а три вечера, ибо днем приходилось ходить на работу. Жены Гжегожа не было в Варшаве. Она уехала в отпуск. Через упомянутые три дня Гжегож должен был поехать к ней на недельку. Принимая во внимание данный факт, я еще кое-как держалась.

- Вот интересно,  - задумчиво произнесла я, расставаясь,  - когда ты вернешься, дрогнет ли у меня сердце?

- Мне самому интересно,  - подхватил он. - И скажу тебе честно: если в мое отсутствие ты решишься и позволишь приласкать себя кому другому... рука другого принесет тебе утешение... ну рука не рука... в общем, я не буду в претензии.

Из вежливости я промолчала и не напомнила ему о наличии его паршивой жены. Я своего мужа из сердца с корнем вырвала, он же свою жену совсем наоборот. И все равно была ему благодарна за то, что воскресил меня, помог выпрямиться после пережитого. Факт - и жизнь, и ее радости еще не кончены для меня.

Не скажу, что я стала жизнерадостной, веселье не пенилось во мне шампанским, но я уже твердо решила взять себя в руки. Лучшим средством была работа. Свою специальность я любила. Я не кинулась в вихрь развлечений и поклонников, как-то меня это не привлекало, здоровый инстинкт подсказал другой выход. Вот когда я осознала, каким страшным несчастьем может стать нелюбимая работа, исполнение обязанностей, которых не выносишь. Изо дня в день заниматься тем, чего не терпишь, от чего просто с души воротит,  - считай, жизнь пропащая.

Мне такое не грозило. Уже десять лет назад я хорошенько подумала над тем, какую выбрать специальность, и выбрала занятие по душе. Благодарение Господу, мои интересы были весьма широки...

Прошла неделя. В обеденный перерыв я ела свой бутерброд, когда вдруг услышала в коридоре голос Гжегожа. Кусок свежего хлеба с ветчинно-рубленой колбасой застрял в горле.

Гжегож вошел в нашу комнату, поздоровался со всеми, подошел ко мне.

- И как? - поинтересовался он, целуя мою ручку, интеллигентно замурзанную графитом мягкого карандаша. - Дрогнуло?

- Да! - ни секунды не задумавшись, ответила я правдиво и честно сквозь застрявший кусок бутерброда.

- И у меня тоже,  - сказал он и пошел здороваться с остальными.

Может быть, это и была переломная минута. Я сдалась. О его жене решила просто не думать.

Вот тогда и началось. Проклятые бигуди! Не знала я ни дня, ни часа, не имела понятия, когда отыщется у него минутка свободы. Мы встречались часто и почти всегда неожиданно, вот и приходилось вечно быть наготове, при полном параде, а значит, и голова должна быть в порядке. Чертова прическа! Остальное не вызывало особых забот, на остальное я практически не тратила сил, мне не нужны были какие-то особые кремы, благовония и прочие изощрения косметики. Немного пудры, капелька туши на ресницы. Морщины мне не досаждали. И только волосы отравляли жизнь. Вот я и накручивала беспрерывно эту пакость, спала на железяках (бигуди в те времена были металлическими), нещадно отлеживая себе темя, затылок и уши. Ну почему так несправедлива ко мне судьба? У других баб волосы от природы волнистые, а вот я должна мучиться!

Только спустя много лет я перестала завидовать другим бабам. Как-то во время отдыха в палатках одна из моих приятельниц разоткровенничалась. Это была прелестная девушка лет на десять моложе меня, всегда с великолепной шевелюрой. Сколько раз я завидовала ей черной завистью, восхищаясь ее роскошными волосами! И что же оказалось? Никаких локонов от природы, все приходилось создавать своими руками. Там, на биваке, она перестала заботиться о прическе и волосики повисли прямыми стручками, ну прямо как мои. Мне всегда, нравилась та девушка, а тут я просто-таки горячо полюбила ее, бедняжку. И с тех пор всегда испытывала по отношению к ней какую-то иррациональную признательность неизвестно за что.

Идиллия с Гжегожем продолжалась год. За этот год необходимость вечно заботиться о волосах прочно закодировалась в мозгу, а на черепе появились мозоли. Мягкие, эластичные бигуди изобрели намного позже, да я и не уверена, что стала бы пользоваться ими. Мои кретинские волосы были послушны только металлу. Потом, когда я стала пользоваться пластмассовыми закрутками, за ночь такая закрутка, придавленная головой, теряла круглую форму, и волосики послушно загибались под прямым углом, да так и оставались, клянусь Богом! И никакая сила не могла заставить их не торчать над ушами, а загнутъся изящной волной. Правда, в ту пору Гжегожа уже не было...

Пока же он еще был, мне требовалось выглядеть прилично, и только я знаю, чего мне это стоило. А поскольку я, чтобы выжить, продолжала принимать лекарство в виде интенсивной работы, к ночи валилась без сил. Руки не поднимались, сколько раз хотелось бросить ко всем чертям бигуди и хоть одну ночь выспаться нормально, я не японка, в конце концов! Но нет, любовь пересиливала, я заставляла себя мобилизоваться и подумать о внешности. Игра стоила свеч...

Я все еще питала надежду на то, что мне как-то удастся не полюбить его безоглядно, сдержать себя, ведь мне не на что было надеяться. Мало того что он не собирался разводиться с женой, так еще и намеревался навсегда покинуть Польшу, давно мечтал об этом. Сначала контракт на Ближнем Востоке, затем Европа. Так что мне никак нельзя влюбляться смертельно, потеряю его и опять стану несчастной, а с меня достаточно. Разрыв с Гжегожем и разлуку с ним надо перенести по возможности безболезненно. Вот так я рассуждала, очень разумно, да что толку? Конечно, я влюбилась по уши, он для меня был целительным бальзамом. И лучше человека я не встречала. Слова плохого от него не услышала, все мои многочисленные недостатки он как-то незаметно обходил, видел во мне лишь достоинства. И уверял, что я для него - тоже бальзам, во мне, видите ли, кроются неисчерпаемые запасы силы духа. Еще бы, я старалась заглушить в себе отчаяние, видя, что и его жизнь не балует, помогала ему заключить тот самый контракт с фирмой на Ближнем Востоке, а многие помнят, чего это в те годы стоило. Гжегож падал духом, а я уверяла, что у него все получится, что он справится со всеми трудностями. Я не сомневалась - контракт он заключит, ведь это было для меня несчастьем, значит, получится.

Разумеется, Гжегож не знал о том, что я подумывала об убийстве его жены. Нет, в таком я не призналась, напротив, делала вид, что примирилась с ее существованием. А между тем обдумывала способ совершить идеальное убийство, практически нераскрываемое, и нашла такой. Если некто убьет незнакомого ему человека внезапно, на ночной безлюдной улице... Стукнет камнем по голове, камень захватит с собой и бросит в Вислу... Так вот, этот некто останется безнаказанным. Нет такой силы, чтобы его отыскать. Нет следов, нет свидетелей, нет мотива, никаких связей. Я могла притаиться на темной улице, воспользоваться молотком - камнем неудобно действовать,  - сделать дело и сбежать с места преступления. Молоток бросить через парапет моста... нет, лучше бросить в реку с берега, на мосту могут заметить. Связей между нами никаких не было, мы незнакомы, видела я ее раза два: хотелось разглядеть получше. Разглядеть было нетрудно, ее красота бросалась в глаза. А следов я никаких не оставлю, разве что отпечатки подметок на тротуаре. Могу обуться в старые мужнины ботинки и их потом тоже выбросить в реку, не говоря уже о том, что на варшавских улицах полно следов всевозможных подметок...

Подумав, сообразила, что допустила упущение. Ниточку ко мне найти можно. Кто убил, как не соперница? Чем плох мотив? Да и кроме того, не сделала бы я такой пакости Гжегожу, ведь он ее любил. Не стала бы я причинять несчастье любимому человеку.

Так что с мыслями об убийстве пришлось распроститься, я даже молотка не приобрела.

А Гжегож и в самом деле скоро уехал. В дурацкий Дамаск...

Зимним вечером стояла я в аэропорту Окенче за барьером, а самолет ухе запустил двигатели. Молча смотрела я на сыплющиеся с темного неба серебристые хлопья снега. Снежинки падали на большой, освещенный, вибрирующий самолет, на черную взлетную полосу аэродрома и на мое разбитое сердце...

Никогда больше не позвонит он в дверь, не присядет в кресле к столу, никогда больше не нальет мне чашки чаю...

От воспоминаний я очнулась там, где уже заканчивался отрезок автострады с натыканными по обочине для развлечения водителей разноцветными геометрическими фигурами. На мой взгляд, недостаточно яркими, не мешало бы добавить красного. Ничего не происходило, машина ехала сама по себе. Дождь уже не шел с самого утра, светило солнышко.

Я закурила, нащупала в сумке портмоне и вытащила его наверх, ибо в перспективе уже маячил очередной пеаж. За эти их замечательные дороги я готова была платить с радостью, даже мелькнула мысль издать в виде благодарности какой-нибудь клич вроде "Vive la France!", но сдержалась, ведь все равно никто не услышит, особенно если на сей раз попадется пеаж-автомат.

Сразу же за отрезком с фигурами я нагнала какую-то странную машину. Точнее, не столько машина была странной, сколько странно вел ее шофер. Ехал, можно сказать, слаломом через три полосы, ну точь-в-точь как Ив Монтан в "Плате за страх". Может, от скуки, а может, и просто ненормальный. Не пьяный и не больной, очень уж ровненькими получались загогулины зигзагов. На всякий случай я сбросила скорость и решила обойти его внезапным рывком, ведь кто знает, что может прийти в дурацкую башку такому циркачу.

Выждав момент, когда он заложил вираж вправо, я дунула мимо него по третьей полосе. Машина оказалась "пехо", а в зеркальце я увидела, как обрадовался его водитель при виде меня, оставил в покое виражи и бросился вдогонку. Я прибавила газу. Возможностей у "пежо" было побольше, чем у моей маленькой "тойоты", но я уже успела отдалиться от него и выдавила из своей машинки сто пятьдесят пять, пусть он жмет сто восемьдесят, если это доставляет ему удовольствие, все равно понадобится время, чтобы меня догнать. Справа промелькнула информация о пеаже через пару километров, "тойота" давала уже сто шестьдесят, хотя явно была этим недовольна, "пежо" нагонял, я переместилась на среднюю полосу, делая вид, что уступаю ему дорогу. На душе немного отлегло, потому как перед нами кто-то уже сбавлял скорость. Я твердо решила от "пежо" избавиться, ибо скучающих придурков не люблю, а настоящих сумасшедших боюсь смертельно. Не знаю, как с ними обходиться. Оглушить внезапным ударом по башке? Негуманно. А вежливое обращение может привести к пагубным последствиям.

"Пежо" меня догнал, но и финансовая преграда уже встала перед нами. Я пристроилась за каким-то фургончиком, хотя были и свободные боксы. Решила потянуть время и дала купюру в пятьдесят франков, хотя у меня была и мелочь. Девушка излишне быстро выдала мне сдачу.

"Пежо" спокойно проехал мимо, ничего мне не сделал, но дальше двинулся очень медленно, и я вдруг неизвестно почему почувствовала уверенность, что он меня поджидает. Полнейший идиотизм, нет никаких оснований для подобных подозрений, мнительной я никогда не была, какое дело кому-то здесь до меня или мне до них, а вот поди ж ты, возникло такое чувство. Не нравится мне его общество на автостраде, и все тут! А он вон там явно ждет меня.

Ах так? Ждет? Ну так пускай ждет до посинения. И я, заплатив за проезд по автомагистрали, проехала вперед пару метров по площадке и остановилась на ее краю справа. Имею право стоять где хочу. Вышла, заглянула в багажник, заглянула бы и под капот, да забыла, как он открывается. Потом опять села на свое водительское место и решила чем-нибудь заняться. Книжку, что ли, почитать? А, правда, ведь надо же дочитать письмо этой, как ее... Выстраш Елены.

В кармашке на дверце письма Елены не оказалось, а ведь я положила его туда, как сейчас помню. Встревожилась, опять вышла из машины и обнаружила его под креслом, немного помятое и запачканное, с явными следами моих подошв. Интересно, когда же это я успела его потоптать? Не иначе как еще на границе, в спешке сунула в кармашек, но не попала, и письмо свалилось на пол. Хорошо еще, что в Штутгарте я вообще ненароком, зацепив каблуком, не выбросила его из машины. Читать я стала с того места, где остановилась в прошлый раз.

... Есть одна такая, что ненавидит вас. Я знаю, почему она ненавидит пани. Потому что думает, что вы все знаете. И вообще они думают, что пани давно это украла у того, своего. Так они хотят или это у пани отобрать, или пани вовсе убить, потому как думают, что только вы теперь и знаете это. А сами не знают, что и я тоже знаю. А вы и сами не знаете, что у вас есть, а вот когда узнаете, тогда-то все и начнется. И про убийство я знаю. Вот тут напишу, как меня найти, а адресов и телефонов не стану называть, боюсь. Каждую пятницу я буду в костеле в Груйце в шесть часов, на первой скамье от купели, по правой стороне с самого края, и как увидите, что там сидит женщина, так это буду я. А ксендзу я во всем исповедалась. И вам все расскажу, потому как они сволочи, страшные сволочи.

С, уважением.

Выстраш Елена.

Р. 5. А это письмо обязательно сожгите.

"Пежо" мог теперь свободно добраться до Мадрида или даже до Лиссабона, оставив надежду на мое общество. Я сидела ошарашенная, неспособная вообще что-либо предпринять.

Затем, сосредоточившись, внимательно прочла письмо от начала до конца еще раз. Потом прочла и в третий раз. И никакого толку, все равно я ничего не понимала. Чего хотела эта женщина? При чем тут я? А может, письмо вовсе и не мне адресовано?

Я поглядела на другую сторону исписанной страницы. Нет, вот оно, стоит как бык: "Пани И.Хмелевской".

Эх, надо было прочитать письмо сразу же, как только обнаружила его. Ведь пятница будет... завтра или послезавтра? Минутку. Да, правильно, послезавтра, сегодня вроде бы среда. Могла бы и отложить поездку на два дня, съездить в Груец, зайти в костел, отыскать отправительницу письма и узнать, в чем дело. А теперь я уже во Франции и не буду возвращаться, вон сколько натерпелась по дороге: дождь, зеленая карточка на границе, дорожные работы во Франции... Впрочем, пятниц в жизни еще много будет, я не на год уехала, вернусь и выясню все по возвращении, а письма сжигать не стану, напротив, припрячу ненадежнее, а то просто перестану верить в то, что оно вообще существовало.

Спрячу понадежнее, легко сказать. В этой области у меня был большой жизненный опыт. Не дай Бог спрятать что-нибудь так, чтобы легко можно было потом найти, такое непременно затеряется на долгие годы. Спрягать абы где... тоже плохо, потом неизвестно, где же искать, очень легко забывается. Лучше всего спрятать там, куда приходится часто лазать, ну вот, к примеру, боковой карман сумки, туда я положила план Парижа и другие нужные мне карты, в этот карман постоянно буду залезать, так что письмо все время будет попадаться на глаза, вернее, под руку. Правильно, туда и суну письмо, а заодно достану план Парижа, он мне скоро понадобится.

Я опять вылезла из машины, открыла багажник, с трудом добралась до внутреннего кармана большой дорожной сумки, поставленной почему-то по-дурацки задом наперед, залезла во внутренний карман, извлекла из него план Парижа, сунула письмо и опять аккуратно застегнула замок-молнию. И уже собиралась захлопнуть крышку багажника, как вдруг сообразила, что в моем багажнике вроде бы появилось что-то постороннее. Уезжая, я поставила в багажник только одну свою дорожную сумку, правда, большую и тяжелую, но все равно оставалось еще много пустого места, потому что остальные мелочи, нужные мне в пути, я побросала на заднее сиденье. А теперь моей торбе в багажнике вроде как стало тесно, рядом с ней стояла пластиковая яркая сумка огромных размеров. Действительно, посторонняя сумка, глаза меня не обманывают, и огромная, и не пустая. Похоже, в ней лежит крупный арбуз. Что же это такое, Езус-Мария? В последний момент я что-то купила и насмерть забыла о покупке? А вдруг там было что-то замороженное, теперь разморозилось и испортилось?

Ну уж нет, не повезу испорченную жратву в парижский отель, этого еще не хватало, выброшу по дороге куда-нибудь на помойку на первой же попавшейся заправочной станции. Посмотрю, что же там такое.

Отогнув края пластиковой сумки, я заглянула в нее и вот тут ух просто на месте окаменела.

На меня смотрела мертвыми глазами человеческая голова.

 

* * *

 

Окаменев, не верила глазам своим. Сознание отключилось. Немало времени прошло, прежде чем во мне пробудилась способность соображать и мелькнула трезвая мысль, что такого я наверняка не покупала. И уже потом мне стало нехорошо, особенно когда я опознала голову.

Это была та самая женщина из катастрофы при въезде в Лодзь. Та, которая велела мне бежать и которую звали Еленой. Ну конечно же она: бледно-голубые глаза, широкие брови и кровавая ссадина от брови до самого подбородка. Выстраш Елена...

С большим трудом подавив в себе неприятные физиологические позывы, я прикрыла сумку и захлопнула багажник. На подкашивающихся ногах обошла машину и свалилась на свое водительское кресло. Не было у меня нюхательных солей, чтобы прийти в себя. Под ноги попала маленькая банка пива, я хлебнула из нее и закурила. Пиво оказалось отвратительно теплым, омерзение встряхнуло весь организм, и это привело его в чувство. Клин клином...

Обретя способность думать, я занялась этим, и, цепляясь одна за другую, в голову полезли мысли приблизительно в таком порядке:

Нет, это не покупка, но испортиться все равно может, вон как пригревает солнышко. Что с ней делать? То же, что собиралась сделать с провонявшей покупкой - бросить в первый попавшийся мусорный ящик? Глупо как-то, ведь это же не просто кусок... ох... Возить с собой, пока не вернусь на родину? Тогда надо позаботиться о голове, чтобы не испортилась, например, обложить ее льдом, ведь формалин не достать, да и он тоже воняет... Отдать полиции? Господи Боже мой, представляю, какой шум поднимется!

Когда и где?! Откуда она взялась, Езус Мария, какая сволочь подбросила мне ее в багажник, ведь не сама же туда забралась?! Еду я практически без остановок, а когда заправляюсь, машина всегда на глазах. Значит, на ночлегах. Один в Болеславце, второй в Штутгарте. Но ведь сирена у моей машинки так воет, что от инфаркта помереть недолго, а я ее всегда включаю на ночь. В Болеславце оставила "тойоту" на ночь на охраняемой стоянке, стоянка под окнами, и машину свою видела, и наверняка услышала бы, если бы она взвыла среди ночи. Да что я, весь Болеславец бы услышал!

Погоди-ка, а включила ли я противоугонное устройство, отправляясь на ночлег?

Проехать полстраны с человеческой головой в багажнике, это же надо... Неплохой презент везу я Гжегожу. Вот будет, если меня с ней прихватят! Да настоящая ли она? Может, искусственная, прекрасно выполненный, так сказать, муляж?

Проблеск надежды заставил меня подняться с места. Набрав полную грудь воздуха, я опять подняла крышку багажника и осторожно отогнула верхний край сумки. Мобилизовав все свои душевные и физические силы, заставила себя внимательно осмотреть ужасную находку. Осмотреть. Потрогать голову я не смогла бы под страхом смерти. Нет, приходится смириться со страшной правдой - голова настоящая. Теперь станет сниться мне по ночам, факт...

Опять села на место водителя и подумала, что опасно так себя вести, наверняка обратят на меня внимание. Тут ведь не стоянка, остановить машину на минутку можно, но долго стоять не положено, а я торчу до бесконечности. Уехать, уехать отсюда поскорее, могу думать в другом месте.

"Пежо" выскочил у меня из головы, хотя именно из-за него я совершила ужасное открытие. По сравнению с последним уже не существовали такие мелочи, как дурацкие "пежо". Впрочем, его нигде не было видно. Я рывком сдвинулась с места, банка с пивом опрокинулась, и на ноги вылилось немного пива. Не найдя другого выхода, как допить оставшееся пиво, я оставила банку болтаться под ногами, пустая пусть катается. Машина с автострадой действовали в унисон, я могла свободно предаться невеселым размышлениям.

Еду на свидание с самым любимым человеком, а в голове одна... голова, тьфу! Но не могла я думать ни о чем другом, когда она находится в моем багажнике.

Заставив себя сосредоточиться, я постаралась вспомнить, включила ли я противоугонное устройство на паркинге в Болеславце, уходя в гостиницу. Включила, точно. Я совершенно отчетливо вспомнила этот момент: повесила на руку подручную сумку и маленькую дамскую сумочку с документами и деньгами. Уходя, еще раз обернулась и взглянула на "тойоту", чтобы проверить, выключила ли я освещение, тут как раз сверкнул огонек включенного устройства. И речи быть не может, чтобы кто-то копался в машине. Только дотронуться до нее - и разбудит истошный вой. Болеславец отпадает.

Теперь граница. Господи, ведь на границе я оставила машину распахнутой настежь, бегала как ненормальная из Германии в Польшу и обратно из-за проклятой зеленой карточки, чтоб ей пусто было. Вокруг крутилось много народу, помню какую-то женщину в желтых брюках с маленьким ребенком, это наверняка не она, игрушки у детей бывают самые невероятные, но о человеческих головах слышать не приходилось. Багажник оставался, правда, запертым. Что из того? Для тех, что способны подбрасывать человеческие головы, отпереть багажник - раз плюнуть. Пяти секунд хватит и на то, чтобы отпереть багажник, и на то, чтобы сунуть в него сумку с головой. И привет. Никто и внимания не обратит, даже если кто и заметит, решит - владелец что-то кладет в багажник своей машины, не вынимает же. Да и владельцы, как правило, присматривают за своим транспортом, не оставляют незапертые машины без присмотра. А тут еще - вспомнила я, и даже пот выступил на лбу - а тут еще документы вместе с загранпаспортом брошены на приборную доску, лежат напоказ, издалека видны, невозможно, чтобы нормальный человек бросил все так, оставил машину открытой, а сам удалился в Пиренеи. А вот оказывается - можно. Уж не знаю, насколько я нормальная, совсем задурили мне голову с зеленой карточкой, но подбросить голову на границе могли свободно. Итак, граница остается.

Да, с границей ясно. А как было дело в Штутгарте? О Господи, еще хуже! К дому своей знакомой Я подъехала сзади, маленькая тихая улочка вся в зелени, машины я даже не заперла, отправилась разыскивать нужный номер дома, нашла сразу, знакомая вышла, пока мы здоровались и разговаривали, прошло немного времени. Явственно слышу собственный голос: "Постой-ка, пойду запру машину". Значит, она стояла какое-то время незапертой! Но ведь по той зеленой улочке за это короткое время не проехала ни одна машина и вообще людей не было видно, я даже не могла спросить о нужном мне номере дома, пришлось обходить дома и смотреть на нумерацию. Вот разве что... разве что за мной уже тогда следили, если предположить такую невероятную вещь, что кто-то издали увидел, как я прошла в глубь палисадника и, войдя в дом знакомой, какое-то время находилась внутри. Увидел, значит, издали, потихонечку - не на тракторе же! - подъехал, на минутку притормозил, подбросил мне в багажник сувенир и смылся. Да что там минутка, пяти секунд хватило бы! А я поленилась потратить даже одну, чтобы захлопнуть дверь и нажать кнопку противоугонного устройства, легкомысленная идиотка!

Так, чудненько... И еще в том же Штутгарте остается гостиница. Знакомая поехала со мной, показывая дорогу, я оставила машину на стоянке на задах гостиницы, заперла наверняка, а вот с противоугонным устройством... Хоть убей меня, не могу вспомнить, включила ли! Наутро я уехала. Сдается мне, на кнопку устройства нажимала я два раза, выходит, включила и выключила, выходит, не было включено с ночи, но не уверена. Может, знакомая запомнила? Она прибежала ко мне в гостиницу спозаранку, мы вышли вдвоем, вместе пошли на стоянку...

Если тачка всю ночь простояла на стоянке незащищенной... Стоянка неохраняемая, с улицы удобный подъезд, спокойно подъезжай и делай что хочешь, хоть тысячу голов подбрасывай... Хотя нет, тысяча в багажник бы не влезла.

Ладно, не буду ломать свою голову, позвоню лучше и спрошу у знакомой, может, она помнит, включала ли я сигнальное устройство?

Обрадовавшись, что хоть какое-то решение принято, я облегченно перевела дыхание и тут же спохватилась. Чему обрадовалась-то? Даже если установлю, где именно и когда мне подкинули эту Елену, все равно не решу проблему: почему подкинули и что мне теперь с ней делать.

А вот эту проблему следовало разрешить по возможности быстрее, ведь я с ужасом обнаружила, что почти добралась до Парижа. Холера, с чего это вдруг так скоро? А я еще ни к какому выводу не пришла. Осмотрелась, в глаза бросилась прекрасно оборудованная заправочная станция со всевозможными удобствами. Решительно свернув к ней, я обогнула удобства и пристроилась в уголочке просторной стоянки за станцией.

Остановилась, выключила мотор. Вспомнила, что еду на встречу с мужчиной моей жизни и везу в багажнике человеческую голову, и тут со мной что-то произошло. На меня вдруг напал приступ истерического смеха. Скрючившись в кресле, уткнувшись лицом в его спинку, я хохотала, выла, плакала и не могла успокоиться. Ума хватило лишь поднять опущенное стекло окошечка, чтобы меня не услышали, вон ухе какой-то человек подозрительно поглядывает в мою сторону с противоположной стороны паркинга. Ну да Бог с ним, мало ли по какой причине женщина может заходиться в смехе, не мог же он знать, что я так реагирую на наличие в моем багажнике фрагмента трупа.

Истерика закончилась, я смогла наконец сесть нормально и попыталась сосредоточиться. Итак, что мне делать? Как поступить разумнее?

Самый простой выход: взять да и выбросить на помойку проклятую сумку с ее содержимым. Не здесь, конечно, на какой-нибудь другой стоянке, здесь меня приметили, а там уж я постараюсь не бросаться в глаза.

Ну ладно, найдут эту голову и что дальше? Это ведь цивилизованная страна, так этого дела не оставят, начнется расследование. Возможно, по сумке узнают, из какой страны завезли голову. А может, и по зубам? Ползущая по асфальту несчастная Елена совсем не походила на человека, который делает себе зубы в Канаде или какой другой Швеции. Начнут, значит, расследование, опубликуют соответствующее сообщение и фотографию головы (бррр!), по телевидению тоже покажут. А я что же, буду сидеть, тихо, как мышь под метлой? Пусть разбираются сами, пусть приходят к выводу, что это сводят счеты мафиозные структуры из стран бывшего Восточного блока. И таким образом никогда не узнают Правду, а мне это не нравится. Да и на меня сами могут выйти как-нибудь, ну, скажем, донесет мерзавец, который мне подбросил голову. И проведу я остаток дней своих во французской тюрьме.

Нехорошо. Если и обращаться самой к полицейским, то уж с вещдоком в виде головы, без глупостей.

Значит, надо обратиться. Обращусь, значит, и что скажу? Вот, получайте подарочек, видите, сама вам привезла, не выбросила по дороге. По моим сведениям, это голова некоей Елены Выстраш. Минутку! Елена - это скажу, а вот Выстраш... Прекрасная фамилия для иностранцев, может, еще показать им и ее письмо? Идентичность отправительницы письма с жертвой катастрофы на лодзинском шоссе - мои личные дедукции, мои личные ассоциации, подозрения, предположения. А в письме сплошные загадочные высказывания, для полиции совершенно непонятные. Откровенно говоря, для меня тоже...

Нет, самым разумным было бы действительно обратиться к полиции, но у себя, в Польше. Кстати, можно будет выяснить и те самые таинственные нарушения законов физики во время упомянутой катастрофы. Письмо... А письмо на всякий случай я бы скрыла, хотя бы до тех пор, пока сама не пойму его смысла. Значит, назову только имя жертвы, фамилию же Елены пусть сами устанавливают. Хотя... Зачем задавать своим ментам дополнительную работу? Ладно уж, назову и фамилию, совру, что тогда, на шоссе, женщина сказала мне не "Я Елена...", а "Я Елена Выстраш". А может, я ошибаюсь, никакая это не Выстраш? Там, на шоссе, наша полиция уже действовала, наверняка установлены анкетные данные жертв катастрофы, могли же быть у жертв какие-никакие документы... Езус-Мария, но я ведь своими глазами видела эту женщину сразу после катастрофы, она и в самом деле была жертвой катастрофы, но жертвой... как бы это сказать? Целой, не разорванной на куски, все части тела были при ней, так откуда же взялась эта отдельно взятая голова?!

Мне уже казалось, что и моя собственная голова отделена от тела, так она плохо работала, все в ней смешалось. Ну ладно, до чего я додумала? Ага, отвезти ее обратно в Польшу. А как? Обложить льдом? И где держать?

Опять большим напряжением воли заставив себя сосредоточиться, я подвела итоги: во-первых, не выбрасывать находку сию же минуту в мусорный ящик и, во-вторых, посоветоваться с Гжегожем. Тема, прямо скажем, не очень подходящая для разговора при первой встрече с любимым мужчиной после двадцатилетней разлуки, но я не виновата...

Сколько раз в далеком прошлом Гжегож выручал меня, помогал и советом, и делом!

Воспоминания обрушились на меня со страшной силой.

Тогда он уехал на Ближний Восток. Стали приходить письма, я, разумеется, отвечала, письма приходили в общем нормально, никто их не перехватывал, никакая цензура не вскрывала. О многом писал тогда Гжегож, и вот однажды я получила от него необычное письмо.

...Ты одна можешь сказать мне всю правду. Муж, как правило, узнает обо всем последним, похоже, я не исключение. До меня дошли нехорошие слухи о Галине, возможно, это лишь злобные наговоры и досужие сплетни, но не исключено, что и правда. Конечно, у меня в Варшаве полно знакомых, приезжают и начинают рассказывать. Глупо как-то бить по морде таких шутников, если окажется, что они говорят правду... Очень рассчитываю на тебя, знаю, ты все досконально разузнаешь и сообщишь правду. Факты, только факты, а не досужие вымыслы. Никто, кроме тебя, этого не сделает, да и ни к кому, кроме тебя, мне не хотелось бы обращаться. Как-то не хочется посторонних мешать в это дело. Не сомневаюсь, уж ты-то меня поймешь...

Прочла я письмо, и мурашки пробежали по коже. В это время я уже связалась - если это слово уместно - с моим так называемым вторым мужем, который с ума сходил по мне. Гжегожа я с болью в сердце вынуждена была сдать в архив. Понимать-то его я понимала, мы вообще всегда потрясающе хорошо понимали друг друга. И в самом деле, нет ничего хуже неизвестности, но... Мне, мне сообщить ему, что любимая жена ему изменяет?! Это уже просто извращение какое-то. Не стану врать, прихватить Галину во время оргии с казачьей сотней доставило бы мне несказанную радость, но тогда пришлось бы и запечатлеть на кинопленке шокирующие сцены, одного описания было бы недостаточно. А кроме того, известно, что к лицам, доносящим о таких вещах, люди, как правило, не испытывают симпатии, и Гжегож при одной мысли обо мне будет вздрагивать от отвращения, ведь сразу же возникнет ассоциация... не с казачьей сотней, но с изменой обожаемой жены. Этого мне только не хватало! Неугасающее чувство к этому человеку таилось в глубине сердца, несмотря ни на что.

Посомневавшись, поколебавшись, я заставила себя встать на его место и решила провести собственное расследование.

- После отъезда Гжеся Галиночка пустилась во все тяжкие, - с удовлетворением информировала меня лучшая подруга жены Гжегожа. - Но не я донесу ему об этом. Их дело. Когда? Да через неделю же после его отъезда Галиночка пришла к выводу, что не любит спать в одиночестве, а некий актер уже давно стоял под дверью. Не мое это дело. Выходит, мое, ну да куда денешься? И я продолжила изыскания. Ведь лучшая подруга, как всякая нормальная баба, могла и из вредности соврать, просто из зависти. И я обратилась к мужикам. Один из наших общих знакомых сразу отпал, ибо чтил Галину как божества какое. Они вместе учились в школе, и когда-то, в младших классах, Галиночка каким-то чудесным способом спасла ему жизнь. Тут бы даже запечатленная на пленке казачья сотня не помогла, Галину он обожал даже больше, чем Гжегож. Пришлось обратиться к врагу школьного друга, тоже нашему общему знакомому.

- Он? - пренебрежительно отозвался о школьном друге общий знакомый. - Да он бы ее на постамент поставил и молился перед ней на коленях, а ей совсем другое требуется. С кем только она не спит!

- Что ты говоришь! - удивилась я. Не притворялась и в самом деле была удивлена, уж этого я не ожидала. - А ты откуда знаешь?

- Так я же тоже с ней спал, дама с темпераментом. Да ты что, с луны свалилась? Как джентльмен, я обязан бы был скрывать этот факт, но и без того все знают, а она в основном имеет дело далеко не с джентльменами. Подбирает кандидатов по другим качествам. Вот, к примеру, последний. Амбал, для рыночной торговки ящики с овощами таскает. Думаешь, он никому не хвастается своими победами?

- О Боже! - вскричала я совершенно ошарашенная. - Покажи амбала! Не поверю, пока не увижу его собственными глазами. Может, все-таки в нем что-нибудь такое есть?

- Ты что, совсем дура? Разумеется, есть, и, думаю, немало. А мне делать нечего, только тратить время на глупости! Если хочешь, сама поезжай и посмотри. Рынок на Тамке, у пересечения с Тихой. Овощной ларек под полосатым зонтом. Прямо на углу Тамки и Тихой,

Я поехала на Тамку и с удовольствием рассмотрела любовника. И в самом деле, прекрасный экземпляр молодого быка, с явным преобладанием формы над содержанием. Вон, ящик в пятьдесят килограммов, не меньше, переставил одной ручкой с такой легкостью, словно это спичечный коробок. Немаловажное достоинство у мужчины... Поскольку я не уточнила у своего информатора, состоит ли амбал при Галине сейчас или состоял раньше, пару месяцев назад, я решила лично выяснить данное обстоятельство и бросила якорь на Тамке.

Мне повезло, все выяснилось в тот же день. Торговка овощами закончила работу, амбал загрузил в автофургончик ее ящики, а туг подъехала на своей машине Галиночка и подхватила мальчика, еще тепленького. Но возможно, она отвозила его... на уроки в вечерней школе? И я поехала за ними. Нет, не в школу везла Галина юношу, а к себе домой, я ведь хорошо знала дом, где жил Гжегож, мне не обязательно было ехать впритык за ними, я издали наблюдала за тем, как оба вышли из машины и вошли в подъезд. Пришлось набраться терпения, выяснять, так уж до конца. К счастью, печка в моей машине грела хорошо, я набралась терпения и, прождав до двух часов ночи, решила - чего уж яснее. Больше ждать не имело смысла, и я вернулась домой.

Письмо Гжегожу написала сухое, краткое, в осторожных выражениях изложила факты и полученную информацию, воздержавшись от собственных комментариев. Общий стиль письма нарушили несколько фраз в конце:

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что за такую информацию можно возненавидеть человека на всю жизнь, так что сильно рискую. Но ничего не поделаешь, просьбу твою я выполнила, а там будь что будет. На твоем месте я бы предпочла знать пусть горькую, но правду, а ведь всякий судит по себе. В окна твоей квартиры я не заглядывала.

В ответ Гжегож прислал только одно слово "Спасибо" и на какое-то время замолчал. Молчал довольно долго.

Мне это было даже на руку, ибо мой второй спутник по жизни жутко ревновал меня к прошлому. Мир, оказывается, кишмя кишел моими бывшими хахалями, и каждое полученное мною письмо могло быть от одного из них. С трудом примирялся он с существованием только моего бывшего мужа, все же остальные были мне категорически запрещены. Я даже не очень возмущалась, видя в этом проявление неземной любви ко мне. Тем не менее Гжегожа старательно скрывала от своего второго мужа.

К счастью, мне писали еще несколько знакомых из Ирака и один бывший коллега, которого занесло в Марокко, так что, когда Гжегож наконец прервал молчание, его корреспонденция затерялась в толпе. Гжегож сообщил мне, что приезжает в отпуск, о чем жена не знает и не должна знать. Отпуск у работающих по контракту явление чрезвычайно редкое, но он едет. Постарается быть в Польше в начале июня, у нас только начинается сезон отпусков, так что у него есть все шансы застать обожаемую жену еще в Варшаве. И просит узнать, когда она собирается в отпуск. Ответить письмом я уже не успею, он позвонит мне.

Узнать о Галиночкином отпуске оказалось легче легкого. Работала она врачом в поликлинике, а там уже давно висели для всеобщего обозрения пациентов графики отпусков всех врачей. Она шла отдыхать в августе.

Чего я только не делала, чтобы до июня меня никуда не отослали в командировку, чтобы торчать в Варшаве! Узнала о времени прибытия самолетов из Дамаска и не отходила от телефона. О том, чтобы поехать в аэропорт в одиннадцать часов ночи и речи не было, супруг такого не допустил бы. Гжегож позвонил из аэропорта Окенче.

- Привет, моя дорогая, - сказал он. - Ну и как?

- В августе, - ответила я, приходится признать, довольно лаконично.

- Спасибо! - сказал он и повесил трубку. Мой актуальный повелитель, ясное дело, насторожился немедленно и накинулся на меня с расспросами. Кто звонил да почему, в чем дело и еще в такую позднюю пору?

- Януш звонил, - как можно небрежнее ответила я. - Поинтересовался, когда Витек отправляется в отпуск. Я случайно знала, поэтому и могла ответить с ходу. Он поблагодарил и отключился. Вот и все.

Нет, не все, от моего так просто не отделаешься.

- А почему он не мог позвонить утром? Приспичило ночью?

- Да не знаю я, ну что пристал? Не мог, наверное, они с Витеком отправляются в отпуск на байдарках со своими девушками, надо все организовать. Подумаешь, позвонил, да я его и без этого каждый день на работе вижу!

- Вот это-то мне и не нравится...

Нет добра без худа. В ту пору мое несчастье заключалось в величайшем счастье. Ревность, она, конечно, себя оказывала, но помимо того я по шестнадцати часов в сутки слышала... Нет, больше, ведь он вечно звонил на работу. Так вот, круглые, можно сказать, сутки я слышала: люблю тебя безмерно, нет мне без тебя счастья в жизни, а ты лишь снисходишь ко мне, я тридцать пять лет искал такую женщину (холера, начал, видно, чуть появившись на свет), ты для меня одна-единственная, света Божьего не вижу из-за тебя, ты для меня все, если тебя потеряю - не знаю, что сделаю. И все в таком же духе. Помимо вышеприведенных глупостей он обладал огромным личным обаянием, страсть так и кипела в нем, и я не была бы женщиной, если бы это не воздействовало на все мои чувства во главе с Советским Союзом. Пардон, что значат привычные штампы, я хотела сказать - во главе с сердцем. А вдобавок его полюбил мой сын от первого брака, так что увязла я капитально.

Для того чтобы встретиться с Гжегожем, пришлось прибегнуть к тысяче уловок. Встретились мы, разумеется, в рабочее время. И лишь благодаря тому, что он был на машине, - удалось у Галиночки оттягать.

- Нескладно как-то у нас получается, - сказал Гжегож, направляясь в сторону парка. - Тогда ты там что-то такое говорила о своих чувствах, а сейчас я готов тебе сказать то же самое. Ты любишь его?

Я ответила честно:

- Не знаю. Он мне нравится, и я ценю его отношение ко мне. Верю в то, что чувства его искренние и прочные, хватит века на два. А такое не часто встречаешь.

Кретинка!

- Что ж, портить тебе жизнь не стану, ты знаешь. Но ведь это не помешает...

Еще как помешает. Я по природе своей была однолюбкой, а к тому же меня обижала патологическая ревнивость нового супруга, его недоверие и подозрительность по отношению ко мне, и назло ему я твердо решила сохранять ему верность.

Быстро перевела разговор на другое. Мне хотелось знать, не повредит ли ему в зарубежной работе неожиданный отпуск, я знала, что работодатели неохотно отпускают контрактников на родину, к тому же доходили какие-то туманные слухи, якобы кто-то из земляков подкладывает ему в Сирии свинью, пытаясь занять его место.

- Нет, - успокоил он меня. - На этот раз мне ничего не сделают, и знаешь почему? По очень простой причине: это зависит от одного из любовников моей жены, а он не заинтересован в моем присутствии в Варшаве. Дурак, думает, я помешаю ему в амурных делах! Нет, я спокойно возвращаюсь на работу по контракту, и ноги моей здесь не будет, а Галиночкиной - в Дамаске. Вскоре я обрету свободу и ни о чем так не жалею, как о том, что ты занята.

У меня перехватило дыхание, я не могла произнести ни слова. Какого черта я поставила на Гжегоже крест и позволила себе увлечься другим? Какого черта с этим другим у меня такая прочная связь? Какого черта я так запуталась в своих сердечных делах? Не брошусь же, подобно Галиночке, в водоворот любовной страсти, не выставлю на посмешище любящего меня человека. Черт бы побрал все это идиотское нагромождение обстоятельств, пропади они пропадом, как пропадает моя жизнь!

Гжегож переживал тогда нелегкий период, но старался держаться. Нанял адвоката, возбудил бракоразводный процесс и уехал в свой Дамаск. До меня доходили слухи, что Галиночка места себе не находила от бессильной ярости, а больше всего от того, что так глупо позволила застукать себя in flagranti<In flagranti (франц.) - на месте преступления>.

И опять мы стали переписываться. Последнее письмо от Гжегожа я получила еще из Дамаска, оно явилось ответом на мой крик отчаяния и очень помогло сохранить последние остатки покидающего меня рассудка.

Нет, не два столетия продолжалась идиллия с любящим человеком. Всего два года, а потом жизнь круто изменилась. Я оказалась в отчаянном положении, не видела выхода из него и безнадежно угрязала в неврозах и мыслях о сведении счетов с жизнью.

Опомнись! - писал Гжегож. - С какой стати ты собираешься оставить мерзавцу квартиру, а сама заживо похоронить себя в Нижних Бжанах? Пусть он выметается из твоей квартиры! А если уж тебе непременно хочется уехать, выбери местечко получше. Ведь у тебя же есть знакомые в разных странах Европы, свяжись с людьми, организуй себе выезд на несколько лет на приличную работу. Глядишь, и встретимся...

Эти несколько слов подействовали на меня целительно, буквально помогли возродиться. Я и в самом деле выхлопотала себе поездку в Данию, хотя никак не могла понять, почему не во Францию, где меня уже ожидала очень выгодная работа. Так получилось, что я зацепилась за Данию и застряла там надолго, а наши контакты с Гжегожем надолго же оборвались. От общих знакомых я узнала, что он обосновался в Париже, от тех же знакомых получила его парижский адрес и написала ему. Какое-то время мы переписывались, потом я получила от него странное письмо: Больше не пиши, объясню при встрече.

Я тем временем уже оклемалась после душевной катастрофы, курсировала между Польшей и Данией, со вторым мужем порвала решительно и бесповоротно. Очень разгневало меня письмо Гжегожа. Я как раз получила отпуск на своей датской работе и все-таки поехала на недельку в Париж. Позвонила Гжегожу, мы встретились. Увидев его, я испытала сердечный трепет и прилив теплых чувств, а он сказал "холера" и заключил меня в так называемые объятия. Встретились мы не у него, а у меня, то есть в маленькой гостинице на рю Дуан, где я сияла номер на неделю.

Ну и вылезло шило из мешка. Я была свободной, а вот он уже женился во второй раз. В конце концов, от такого и кондрашка может хватить! И эта идиотка, его вторая жена, раскопала мои письма. Она француженка, но польский знает великолепно; не понимаю, зачем Гжегож вообще берег мои письма, почему не выбрасывал по прочтении... Прочла она их и прямо в амок впала, весь мир для нее сконцентрировался на мне одной, других женщин вообще не существовало, и пришлось Гжегожу поклясться, что с этой одной он порвет решительно и бесповоротно. Опять он был безумно влюблен в жену, я догадывалась - сказались постные годы в Сирии; она безумно ревновала, а он радовался, усматривая в этом доказательство се великой любви. Нет, я слова плохого о ней не сказала, памятуя о своем собственном недавнем прошлом и о своем жизненном партнере с его тоже патологической ревностью. И решение сохранять ему верность, дура несчастная!..

Ну и привет, пришлось нам опять разойтись в разные стороны, причем были порваны все контакты. Я даже не могла позвонить Гжегожу на работу, потому что там секретаршей была кузина его пантеры и, паразитка, тоже знала польский. А еще, к сожалению, и английский, полиглотка, пся крев! Не по обязанности, а из любви к искусству следила она за всеми переговорами Гжегожа. Получать письма он имел право только от брата и ни от кого больше, ну точь-в-точь как было со мной два года назад. Проклятие какое-то тяготеет надо мной, что ли?..

Я тоже не собиралась вредить Гжегожу, не хотела осложнять ему жизнь и перестала переписываться с любимым. Если откровенно, меня просто разрывало от желания немного позлить глупую бабу, но удержала элементарная лояльность и жалкие остатки порядочности. А Гжегож-то думал, что я такая благородная...

Пришлось примириться с ситуацией, тем более что к этому времени я заполучила третьего мужа, а может, это он меня заполучил, и потребовалось целых пятнадцать лет, чтобы в нем разочароваться окончательно и бесповоротно. Все это время я не получала весточки от Гжегожа, он от меня тоже. Не имела понятия, что с ним происходит. За эти годы у меня поменялся и адрес, и номер телефона, у него адрес тоже сменился. Я была уверена, что теперь уж он для меня пропал навсегда.

Нет, забыть его я не забыла, мне порой его очень не хватало, правда, в разной степени. О нем доходили слухи, я знала, что он сделал блестящую карьеру на Западе. Свое истинное отношение к Гжегожу я осознала неожиданно и, можно сказать, случайно. Виной этому - совершенная малость.

Дело в том, что у моего последнего мужа была страсть всех воспитывать и поучать, меня, разумеется, в первую очередь. Очень хотелось ему облагородить, изменить к лучшему мой характер. Сначала я терпела молча, потом стала огрызаться, а раз не выдержала.

- Послушай! - сказала я мужу вежливо и культурно. - Мой сын моложе меня на целых восемнадцать лет, но, возможно, ты обратил внимание на тот факт, что я уже давно перестала его воспитывать. Он женился, скоро ему стукнет тридцать, так что родничок зарос...

Я хотела продолжить - дескать, из меня тем более никакого толку уже не получится, я давно, так сказать, сформировалась, но муж перебил.

- Что ты имеешь в виду, прибегая к формулировке "родничок зарос"? - поинтересовался он на полном серьезе.

И все! Наконец до меня дошло, что пятнадцать лет я имею дело с человеком, абсолютно лишенным и чувства юмора, и просто сообразительности, неспособным схватывать и связывать воедино обрывки логической цепи. Все ему разжуй да поясни. Господи, ведь, живя бок о бок с ним, я сама теряю такую способность, просто чувствую, насколько беднее становится мой язык. Вот Гжегож бы сразу усек...

Естественно, я не стала вдаваться в ненужную дискуссию и только рукой махнула. А для меня вдруг стало ясно: Гжегож для меня эталон, образец, уровень, ниже которого опускаться - только мучиться. Выше, наверное, тоже, не пробовала. Ладно, прекращу самовосхваление, доводилось мне в жизни встречать парочку особей и поумнее меня, так что не будем... Одним из них является Гжегож, но его превосходство почему-то мне не мешало никогда, оно не унижало, напротив... И мне вдруг смертельно захотелось еще хотя бы раз встретиться с Гжегожем и сказать ему о родничке...

И вот тогда прицепилось ко мне танго "Ноктюрн". Разумеется, не в белых клавишах было дело, не эти слова саднили душу, а следующие: "...я готова отдать жизнь свою без остатка, чтоб увидеть тебя хоть один только раз". Ну, может, и не без остатка, может, это слишком, но вот кусок жизни не задумываясь бы отдала...

И горячее желание увидеться с Гжегожем завладело мною с такой силой, что я отреагировала на него типично по-женски: отправилась к парикмахеру.

Езус-Мария, голова!..

В Париж я въехала с двумя головами, и обе причиняли мне много неприятностей. Неизвестно, которая больше.

Мысли прыснули в разные стороны, как вспугнутые куропатки, и поймать их не удавалось. Париж я знала не очень хорошо, можно сказать, он для меня складывался из кусочков. Площадь Республики, Сан-Лазар, Шатле вместе с Лувром, остров Сите, Большие Бульвары - каждое само по себе. Ну, еще Шарль де Голль и Трокадеро. Как раз к Шарлю де Голлю, то есть к площади Звезды, мне требовалось проехать, в том районе для меня была заказана гостиница.

Я понимала - мне надо пробиться через весь Париж, лучше всего это сделать вдоль Сены. Эх, жаль расставаться с беззаботной автострадой! Добравшись до нужной стороны, я поехала, как и собиралась, вдоль реки, вот только не знала, какую из полос выбрать. И разумеется, ошиблась, забыв о том, что правая вышвырнет меня на мост. Надо было ехать по средней.

Разумеется, меня немедленно выбросило на мост де Берси, и я оказалась не там, где надо. Большого труда стоило вернуться в исходное положение, а поскольку с головами у меня явно ум зашел за разум, я опять поехала по правой полосе, меня опять вышвырнуло на мост, на сей раз де Сюлли, и оттуда вернуться в исходное положение не было уже никакой возможности.

Мной овладело полнейшее отчаяние, я не имела понятия, куда меня забросила судьба, и решила: поеду куда глаза глядят, пока не наткнусь на что-нибудь знакомое. Ну и действительно, в конце кондов как-то оказалась на площади Республики. Ага, теперь я по крайней мере знаю, какого мне направления придерживаться. И двинулась по азимуту. Все было бы хорошо, если бы не улицы с односторонним движением.

В Варшаве я прекрасно знала все улицы с односторонним движением, в Париже не все. И когда, наконец, проехав полгорода, опять пробилась к левому берегу Сены, решила, что просто не имею права снова перепутать полосы набережной. Вот только не знаю, по какому мосту я выеду к площади Звезды. Или к де Голлю, все равно. Взглянуть на план города Парижа, так предусмотрительно захваченный с собой, не было никакой возможности, меня несло с остальными транспортными средствами по улицам и набережным, я не могла ни на секунду отвлечься. Инстинкт заставил меня свернуть на мост де Альма, и свершилось чудо: выехала куда надо. Вот и Триумфальная Арка, только подъехала я к ней не со стороны Енисейских полей, это-то я была в состоянии уяснить. Интересно, где тут авеню Карно, чтобы пробиться к площади де Голля. Там опять возникнет проблема, как с площади свернуть, ну да ладно, буду ездить по кругу...

По кругу ездить не пришлось. Одного взгляда на площадь хватило, чтобы понять: там происходит нечто экстраординарное. Какие-то торжества, черт бы их побрал. Победу празднуют? Так сегодня уже одиннадцатое мая. Может, организовали послевоенную трехдневку? Что-то праздновали, это точно. Вон, от самой площади к Триумфальной Арке движется все на свете: и шеренги военных, и Армия спасения, и оркестр пожарной команды, и какие-то официальные делегации, мечутся толпы людей, и вдобавок не перекрыто обычное автомобильное движение, с ума сойти! Впрочем, попробовали бы перекрыть, Франция - свободная страна, такое никому и в голову не придет. Хотя, нет худа без добра, значит, и я проеду. Вон там уже вижу начало улицы, вернее, авеню Карно, туда и двинусь, давя по дороге все это разнообразие. А что мне оставалось делать? Остановиться посередине мостовой, заламывать руки и рыдать? Чтобы привлечь внимание полиции? А ей вдруг захочется заглянуть ко мне в багажник... Нет, была не была, надо полагаться на собственные силы и добираться до цели путешествия по возможности без конфликтов с полицией.

И чудо свершилось, мне это удалось! Мы все - я и другие водители - были максимально вежливы, с улыбкой на устах уступали друг другу дорогу. Лишь один грубиян повертел по моему адресу пальцем у виска и был прав, но это меня не остановило, и я проехала-таки поперек! Меня очень подгоняло то, что лежало в багажнике.

И вот я припарковалась у гостиницы. И туг как-то сразу погас ажиотаж, вызванный трудностями езды по стольному городу Парижу, и я опять сникла. Ну какого черта тащилась с этой штуковиной в багажнике в парижскую гостиницу? Выбросить ее надо было по дороге где-нибудь в пустом месте, сколько раз я была на автостраде одна-одинешенька, с чего вдруг зациклилась на мусорных ящиках? И шоссе зачастую было пустынным, и вдоль дороги ни одной живой души. Ну скашивают там время от времени траву на обочинах, но как раз обочины выглядели свежескошенными, так что как минимум с неделю пролежала бы себе там спокойно... эта самая, никто бы ее и не нашел. А потом ищи ветра в поле, кто узнает, что это я выбросила?

Как кто, спохватилась я, тот, кто мне подбросил. Так он не станет признаваться полиции... Да, признаваться не станет, а вот анонимно поставить в известность стражей порядка мог свободно.

И что мне теперь делать с этой головой? Забрать ее с собой в гостиничный номер? Ни за что на свете!

К счастью, моя гостиница не относилась к таким, из которых сразу выскакивают швейцары и хватают чемоданы прибывших гостей, никому здесь не отдают ключей от машины, чтобы запарковали ее на стоянке гостиницы. Я самолично выволокла из багажника тяжеленную дорожную сумку, сама дотащила ее до входа, и только в холле гостиницы кто-то помог внести ее в лифт и донес до номера. Машину я оставила перед входом в гостиницу, несколько раз проверив, включила ли противоугонное устройство. И не обратила никакого внимания на намеки портье, дескать, их стоянка вон там, напротив, буквально в двух шагах.

Освободившись на какое-то время от одной головы, я с ходу занялась второй, немедленно сунув ее под кран. И только когда начала накручивать волосы на бигуди, подумала, что глупо сделала, надо было просто пойти в парикмахерскую, наверняка какая-нибудь работает, да и не запирают в Париже ничего в семь часов вечера, напротив, множество заведений только открывается. Нет, надо взять себя в руки, если и дальше буду продолжать в том же духе - плохо кончу.

Мой фен вдруг отказал, не знаю почему, напряжение было нормальное, двести двадцать вольт. В нервной спешке обыскала ванную, слава Богу, нашлось аналогичное устройство. Наполовину подсушила волосы и тут вдруг сама отключилась, как-то сразу растеряв остатки энергии. С трудом заставила себя распаковывать сумку и обживать номер. Повесила в шкаф две юбки и один жакет. Все жутко помялось, пусть отвисится. Гладить я не собиралась, никогда в жизни не возила с собой утюг.

Не думать я не могла, мысли перескакивали с одного на другое. Что бы сделала на моем месте нормальная женщина? Допустим, по отношению к "пежо" вела бы себя так же: осторожно обошла его, постаралась намного опередить, а потом, после заправочной станции, дождалась, чтобы он уехал вперед. Стала бы нормальная женщина лезть в багажник? Наверное, не стала бы, нормальные женщины, как правило, не получают таких идиотских писем, как мое, а я бы не обнаружила голову, если бы не решила получше спрятать свое идиотское письмо, ведь только потому и открыла багажник. Значит, подвела корреспонденция. Ну ладно, тогда бы я сделала открытие только здесь, в Париже, у гостиницы, когда доставала дорожную сумку. И что бы сделала нормальная женщина? Одно из двух. Либо шлепнулась бы в обморок, либо принялась бы истерически вопить. И в данный момент, когда со времени моего приезда в гостиницу прошло... сколько прошло? Ага, сорок пять минут, здесь бы уже была французская полиция, а нормальная женщина, заливаясь слезами, давала бы показания, которым никто не поверит. И тогда... Вряд ли оставили бы ее да свободе, скорее всего, арестовали бы.

Может, оно и к лучшему, что я редко веду себя как нормальная женщина?

Заглянув в бар, я обнаружила маленькую бутылочку коньяка и выпила глоточек. Коньяк хорошо на меня подействовал, повторила. Есть не хотелось. Несколько взбодрившись, я продолжила сушение волос, с небольшими перерывами, так как руки немели.

Была у меня когда-то одна умная приятельница. Любой помощи, даже от мужа, она добивалась очень простым способом: сразу делалась серой, лицо как у трупа, вот-вот шлепнется в обморок. Минутку, вспомнила, еще одну такую знала! Эта не была моей приятельницей, просто знакомой. Так вот, мне рассказывали: эта добивалась своего тем, что умела в нужный момент зеленеть. Маленькой она была, щупленькой, такая замухрышка, ну прямо мышка серенькая, в общем, страшилка этакая. Муж носился с ней не знаю как, боялся дохнуть, обходился бережно и осторожно, как с тухлым яйцом, и вскоре помер. Осталась замухрышка одна, но у мужа был друг сердечный. Мышка, разумеется, немедленно вся позеленела, друг смертельно перепугался, проявил заботу и внимание, она расцвела, приобретя нормальный цвет лица, а как только друг мужа предпринимал попытки скинуть с себя ярмо, немедленно делалась зеленой и начинала увядать. Что оставалось бедняге делать? В конце концов он женился на ней и по примеру покойного друга вышел на орбиту тухлого яйца. Всегда в нервах, не знал ни минуты покоя, а она себе цвела-расцветала и, возможно, до сих пор расцветает...

И моя приятельница вела себя таким же образом, всегда знала, когда следует сделаться серой. Например, перед званым вечером. Пригласят они гостей, и моя приятельница ложится отдохнуть, чтобы с лица сошла серость, а муж в поте лица наглаживает свои рубашки и ее блузки и подготавливает все остальное. Зато потом, в ходе званого вечера, наградой ему был цветущий вид супруги. А та становилась серой и в другие ответственные жизненные моменты. Ну, естественно, и когда приходилось мыть посуду после ухода гостей, перед генеральной уборкой квартиры, перед вызванным починить кран сантехником и при прочих важных обстоятельствах, которыми так богата жизнь работающей женщины. А потом она развелась с мужем и сереть стала перед другим.

Гениальный метод, ничего не скажешь! Сколько раз я давала себе слово испробовать его в подходящий момент, да все не получалось. То не могла ни позеленеть, ни посереть, как ни старалась, то вспоминала об этом средстве, когда уже было поздно, валясь с ног после тяжкого труда. А шансы расцветать всегда появлялись, наоборот, у моего очередного мужа. Идиотка несчастная!

Вот если бы я могла по желанию сейчас, например, стать серой или зеленой, вот-вот помру... Не занимаюсь, значит, ни чужой, ни своей головой, мокрые патлы останутся висеть, как висят, а сама лежу помираю...

Ну уж нет, такого стыда не перенесу! Гжегож, возможно, и проникся бы сочувствием и даже жалостью ко мне, а На кой черт мне его жалость? Глядишь, в глубине души еще и порадовался бы, что в свое время не связал своей жизни с моей, что вовремя женился на этой своей, второй... Нет уж, я предпочту трупом пасть, чем предстать перед любимым мужчиной в виде издыхающего призрака.

Одновременно покончив с прической и коньяком, я посмотрелась в зеркало. Вроде бы удалось восстановить внешний вид, испоганенный дождем. Что дальше?

А дальше позвонил телефон.

- Алло? - осторожно поинтересовалась я, не будучи уверенной, на каком языке следует отозваться.

- Ну наконец-то! - ответил голос Гжегожа. - У меня не хватило терпения ждать до завтра, и я на всякий случай решил звякнуть сегодня, вдруг ты уже здесь?

Я просто физически ощутила, как меня всю залило теплой волной счастья и облегчения. Напряжения как не бывало.

- Если ты позвонил в надежде на сенсацию... - опять же осторожно начала я, но Гжегож не дал закончить.

- Я позвонил в надежде услышать тебя!

- Не волнуйся, получишь все сразу. Сенсация прибыла вместе со мной, и я намерена передать ее тебе, ибо не знаю, что с ней делать.

- Что-нибудь случилось?

- Еще как случилось! Когда мы увидимся?

- Боюсь, только завтра.

- Холера!

- Погоди... попытаюсь, может, получится. Но все-то минут на десять, буквально, если вообще смогу.

- Не стану вникать в твои сложности, десять минут тоже неплохо. Со всех точек зрения. Так когда тебя ждать?

- В пределах часа...

Позвонил, потому что знал, где я остановилась, звал даже номер комнаты, не было необходимости сообщать свой адрес. Надо же, всего несколько слов, а на меня его голос получше всякого коньяка подействовал! Правильно, выходит, сделала, что с ходу занялась головой... своей, теперь есть время заняться и лицом. Испытывая необыкновенный прилив энергии, я распаковала оставшиеся вещи, разложила по местам и принялась ждать. Господи, сколько раз в своей жизни я вот так ждала его! А он, если ух обещал прийти, никогда не подводил.

Разумеется, ожидая, я думала, и результат раздумий легко было предвидеть.

- Привет, Гжесь! - грустно произнесла я, открывая любимому дверь. - С головой я управилась, но у меня осталась еще одна...

В ответ услышала:

- Это твоя машина стоит перед входом в гостиницу?

- Моя. А что?

- Так немедленно убери ее оттуда. Стоянка гостиницы напротив, на улице нельзя оставлять машины, вот-вот здешние менты ее приберут, и ты намучаешься, прежде чем получишь ее обратно. Это дьявольски сложно, не говоря уже о стоимости.

Я вся похолодела.

- Если в твоем распоряжении всего десять минут и все десять мы потратим на парковку моей машины...

- В моем распоряжении полчаса, ровно. А ну-ка быстренько!

В лифте я попросила:

- А теперь молчи и слушай, времени у нас в обрез. Похоже, наше романтическое свидание обретает несколько неожиданную форму, холера! В багажнике моей машины лежит человеческая голова. Бегом бросились мы к машине, я заняла место водителя, он сел рядом.

- Вон туда. Какая голова?

- Обыкновенная, отрезанная от туловища. Настоящая, не искусственная.

Больше ничего не успела сообщить до въезда в гостиничный гараж. Гжегож глянул на меня, вышел и сам оформил стоянку у дежурного. Место мне выделили на третьем ярусе.

- Сначала поставишь машину в бокс, потом продолжим разговор. Пока я ничего не понял.

Поставив машину на указанное место, я вышла и засомневалась.

- Вообще-то лучше бы тебе на нес взглянуть...

- Ужасы не моя стихия, но раз ты так считаешь... Я подняла крышку багажника, осторожно, двумя пальчиками, раздвинула в стороны половинки пластиковой сумки. Гжегож взглянул, в лице его ничего не изменилось, но решение он принял моментально.

- Тут у нас установилась прекрасная погода. Поехали в моей машине. В ближайшем магазине купим сумку-холодильник и успеем сюда вернуться. По дороге все расскажешь.

Рассказывать я начала сразу же, когда мы с ним спускались по пандусу с верхнего яруса гаража. Машина Гжегожа стояла за углом гостиницы. Ровно через двенадцать минут мы вернулись с сумкой-холодильником и кусочками искусственного льда, сунули в холодильник пластиковую сумку, не рассматривая лишний раз ее содержимого. Не пытались скрытно это делать, ведь сунуть в собственную машину какую-то покупку - дело нормальное, в этом нет ничего подозрительного. Холодильник занял три четверти багажника, не страшно, сумку с вещами помещу в салоне машины, в моем распоряжении все заднее сиденье.

Мне стало намного легче. Заключительную часть моего рассказа Гжегож выслушал у меня в номере с часами в руках. Ни разу не перебил. Потом так же молча прочел письмо Елены. Ненадолго задумался.

- От тебя я мог ожидать многое, - сказал он подумав, - но признаюсь, ты превзошла ожидания. Идиотская история. Завтра увидимся, постараюсь еще в первой половине дня. Жди моего звонка.

Гжегож встал со стула, я тоже встала. Он двинулся к двери и остановился у порога.

- Я рад видеть тебя! - нежно произнес он.

- Я тоже, - отозвалась я.

Только-то и было радости от столь долгожданной встречи. Всего полминуты.

Гжегож ушел, но это уже не имело значения. Мне хватило и того, что я его увидела. Он совсем не изменился, немного седины в волосах и все, остальное - без изменения, время пощадило его. Для счастья мне хватило уже одного сознания, что вот он есть, что я его только что видела, что увижу еще... Бальзам на душу, нет, куда там бальзаму! Небесное блаженство переполняло меня с ног до головы, хорошо, что случайно взглянула в зеркало, - до чего же глупо-счастливое выражение на лице! Приведя выражение в норму, я немного поуспокоилась и вдруг почувствовала аппетит. Кажется, по ту сторону площади я заметила бистро...

И подумать только, я еще сомневалась!..

 

* * *

 

Тогда, после двадцатилетнего молчания услышав в телефонной трубке голос, я сразу его узнала.

- Наконец-то мне удалось тебя разыскать, - сказал Гжегож. - Номер твоего телефона засекречен, адрес ты переменила, пришлось покрутиться. Ну, как ты?

- Очень рада слышать твой голос, Гжесь! - ответила я. - Ты откуда звонишь?

- Из Парижа, откуда же? Когда ты сюда собираешься?

Я планировала поездку во Францию, но не сейчас, а весной, где-то под конец апреля или в начале мая, чтобы не угодить в летнюю жару. И не намеревалась ограничиться только Парижем. Даже не была уверена, что начну именно с него.

- А как твоя жена? - осторожно поинтересовалась я.

- Долго рассказывать. А как твой муж?

- Совсем нечего рассказывать. Недавно избавилась от него. И знаешь из-за чего? "Родничок зарос", Езус-Мария...

- Не очень ухватываю смысл метафоры, но меня очень бы обрадовал твой приезд сюда, пока ты еще свободна.

- А ты сюда?

- А я пока никуда не могу... Разговор получился сумбурный, хотелось расспросить и рассказать сразу обо всем. Я поняла лишь, что с женой у него какие-то осложнения, о которых он не мог сообщить в телефонном разговоре. О детях мы не упоминали, дети уже стали самостоятельными, сами о себе заботились. Вспомнив о детях, я вдруг осознала, что мы с ним - уходящее поколение, так сказать, старая перечница и старый хрыч, о чем не преминула ему сообщить. Оба посмеялись. Гжегож упорно возвращался к моей поездке во Францию, я еще сомневалась, много было срочной работы, но в глубине души поняла - обязательно поеду, не посчитаюсь ни с какими препятствиями.

И, как всегда, мне было понятно каждое его слово, да что там слово - понимала его с полуслова, по телефонным проводам, связывающим нас, порхали некие флюиды... Хотя о каких это проводах я говорю? Ведь существовала уже спутниковая связь. Ну все равно, флюиды порхали в космосе и возвращались к нам, тоже неплохо.

И мы стали общаться по телефону. Разговаривали каждый день за исключением уик-эндов. Ясное дело, из-за этой его холерной жены!

Во время одного из разговоров я деликатно намекнула:

- Когда-то у тебя была вредная секретарша... - Ее уже давно нет. У меня нормальная контора и нормальный персонал. А вот у тебя, разреши заметить, ненормированный рабочий день и зависишь ты только от самой себя. Я работаю в коллективе, ты индивидуально. Так что мне не вырваться, не говоря уже и о других уважительных причинах, а вот ты давай-ка приезжай. Хотелось бы мне заключить тебя в так называемые объятия.

- А тебе не приходит в голову, что ты заключишь в объятия бабу, постаревшую на двадцать лет?

- Не морочь мне голову, дорогуша. Я недавно видел твою последнюю фотографию.

И все-таки я колебалась, ведь целых двадцать лет пыталась выбросить его из сердца и из памяти, хотя и знала, что напрасны все старания. Уж очень глубоко он засел во мне, где-то на клеточном уровне. Вот интересно, как засевшая в клетках память отреагирует на встречу с ним? И все сомневалась, сомневалась... А теперь ясно - при одном взгляде на него исчезли разделявшие нас годы и время просто перестало существовать.

Уж не знаю, какое выражение было у меня на лице во время ужина. Наверное, не банальное, во всяком случае гарсон поглядывал на меня с явным интересом, и наверняка не потому, что таинственное блюдо из птицы я запила полбутылкой вина. В этом отношении я не отличалась от нормальных посетителей.

И вообще пришла в норму во всех отношениях. До такой степени, что, вернувшись в номер гостиницы, смогла позвонить в Штутгарт и спокойно пообщаться со своей знакомой.

- Пани Гражина, - попросила я, - пожалуйста, попытайтесь сосредоточиться. Вы были со мной, когда я запарковала машину на гостиничной стоянке, на задах отеля, там еще вокруг кусты росли, помните? Так вот, уверены ли вы, что я включила автосигнализацию?

- Ясное дело, не включили! - живо откликнулась пани Гражина, ни секунды не сомневаясь. - Вот теперь вы припомните - я еще сказала вам, пани Иоанна, что жалко батареек, и вы уходя ничем не щелкнули. А что, случилось что-нибудь?

Ну вот и выяснила. Выходит, на всю ночь моя машина оказалась в распоряжении неизвестных злоумышленников, и наверняка именно тогда они мне и всучили эту Елену...

- Да ничего особенного. - меланхолично ответила я знакомой. - Просто захотелось проверить, стала ли я полной склеротичкой или не совсем.

- И к какому выводу пани пришла?

- Вы удивитесь, но, оказывается, не совсем... Сумка-холодильник в достаточной степени охлаждала кипящие во мне страсти, так что спать я легла почти спокойная.

В десять Гжегож сообщил по телефону, что забежит через полчаса. Я, разумеется, не покидала номера, кажется, мне туда принесли завтрак, возможно, я его и съела. В конце концов, настоящие парижские круассаны-рогалики не из тех вещей, которыми можно пренебречь.

Кажется, увидев Гжеся, я, ни слова не говоря, кинулась ему на шею. И сразу же отстранилась. Бросаться на шею и в молодые годы у нас не было принято, но тут он тоже обнял меня как-то по-новому.

- Головой займемся через минутку, - сказал Гжегож. - Знаешь, моя хорошая, я чувствую себя так, словно мне восемнадцать лет и я первый раз в жизни пришел...

- ...в бордель? - подхватила я, уже сожалея, что не сдержала романтического порыва.

- О Боже, пожалуйста, не добивай меня. И к черту робость!

Через три минуты - а это были весьма заполненные минуты - кто-то постучал в незапертую дверь и на пороге возник негр. Очень большой, очень черный и очень недовольный.

- Извините! - произнес он внушительно и осуждающе. - Я тут убирать должен. Так вы остаетесь или как?

Я поспешила успокоить разгневанного уборщика.

- Нет, нет, мы уходим. Через десять минут! Негр явно колебался, но все-таки вышел, хотя и очень неохотно. Я раскрыла дверцу бара и сообщила Гжегожу:

- Стрессы сокращают жизнь. Коньяк я вылакала вчера, может, еще что найдется? Что-нибудь, что вернет человеку утраченное душевное равновесие.

- Польская житнювка вернет, - решил Гжегож, обследовав содержимое бара. - Вот стограммовая бутылочка, маловато, да что делать? Такой громадный негр для меня слишком большое потрясение. Ты понимаешь, надеюсь, расизм здесь не при чем.

Естественно, я его прекрасно понимала. Войди вместо громадного черного негра громадная баба, белая, как вот эта простыня, я бы тоже испугалась Так что здесь дело не в цвете, а в размере и характере. Негр говорил по-французски лучше меня и наверняка был французом, но проклятый мавр сделал свое дело. У Гжегожа блестели глаза, у меня, наверное, тоже, мы молча и быстро изничтожили житнювку. Езус-Мария, а что нам еще оставалось?

- Ну что ж, пошли, он наверняка ожидает под дверью, - сказал Гжегож. - А поговорить можно где угодно. Перекусить тоже можно везде. Ты не против Венсьенского леса?

Естественно, я была не против. Я бы ни слова не возразила, предложи он отправиться хоть в каменоломни, хоть да кладбище автомобилей. Главное, был бы везде он!

Разговор по дороге начала я.

- Прежде чем займемся проклятой головой, не мог бы ты рассказать мне о том, о чем нельзя было говорить по телефону? От Горгоны-секретарши, насколько я понимаю, ты избавился, о жене не хотел говорить, потому что долго. В чем дело? Если не хочешь - не рассказывай, просто знай, что меня это интересует.

- Нет, почему же, расскажу. Я и сам собирался. Видишь ли, жена моя серьезно больна уже продолжительное время. У нее легкая форма шизофрении - это если говорить о психическом состоянии. А если о физическом, то ее частично парализовало. Врачи считают: всему причиной патологическая ревность, о которой я тебе когда-то говорил, и тяжелая наследственность. Теперь она страдает одним из видов мании преследования и успокаивается лишь тогда, когда я рядом. Честно скажу - мне ее безумно жаль, но и выдерживать больше я не в состоянии. Попробовала бы ты круглые сутки держать за руку психопатку, шепча ей ласковые слова, а она не сводит с тебя глаз и бдительно подмечает каждое мимолетное выражение на твоем лице...

- ...и не переставая расспрашивает, о чем ты думаешь, почему не улыбаешься, чем огорчен, на что смотришь в окно, наверное, она тебе уже надоела, наверняка ненавидишь ее, наверняка не дождешься ее смерти...

- А ты откуда знаешь?

- Со многим пришлось столкнуться за свою долгую жизнь.

- Удивляюсь, как ты еще сама не спятила.

- Не скажу, чтобы совсем... А как ты спасаешься?

- Работой. Может быть, именно жене я обязан своими непреднамеренными успехами в работе. Хватаюсь за всякие более-менее интересные заказы, желательно в самых отдаленных уголках Европы, чтобы иметь возможность чаще уезжать из дому. Уезжать ненадолго, потому что она сразу переходит на транквилизаторы и снотворное и старается спать все время моего отсутствия. А этим нельзя злоупотреблять, тогда лучше уж сразу убить ее...

- Не дай Бог, если она сразу от чего-то помрет, ведь обязательно подумают на тебя.

- Я принимаю к сведению этот факт, но помимо всего прочего просто не намерен ее убивать. Чувствовал бы себя некомфортно...

- Вот видишь, выходит, ты благороднее меня, я в свое время чувствовала бы себя очень даже комфортно.

- Ты о чем?

- В свое время двух человек я убила бы просто с наслаждением. Не волнуйся, это уже неактуально. А парализовало ее почему?

- Инсульт в момент приступа ярости, страшно подскочило давление. Объективных причин для ярости не было никаких. Впрочем, об этом я тебе потом как-нибудь расскажу.

Мы доехали до парка, заняли столик на открытой террасе кафе, и Гжегож заказал бутылку шампанского. И еще креветки и какое-то мясо по-итальянски, но мне было не до еды, я просто ее не заметила.

Подняв бокал с шампанским, Гжегож улыбнулся мне.

- Несмотря ни на что, давай все-таки отпразднуем нашу встречу. Твое здоровье!

И я вдруг в этот момент почти поверила тому, что для него наша встреча имеет такое же значение, как и для меня.

- И твое! - ответила я, стараясь справиться с волнением.

Помолчали. Мне хотелось знать, что же случилось с его женой, и я напомнила об обещании рассказать.

Гжегож не заставил себя просить.

- И дело-то гроша ломаного не стоит, а вот поди же... Я собирался поработать, предупредил жену, что задержусь в мастерской, но выяснилось, что дома забыл нужный эскиз, ну и вернувшись домой раньше обычного, засел за работу. Дома у меня, как ты догадываешься, тоже есть мастерская. Когда я вернулся, жены еще не было дома. Она приехала позже и не знала, что я уже дома. У нас, кстати, большая вилла, чтобы ты знала. Ждала она меня, ждала, наконец не выдержала и позвонила на работу. И надобно же так случиться, что в тот вечер задержались допоздна в мастерской двое моих молодых сотрудников, парень и девушка. Воспользовались случаем, что они там одни, и пустились во все тяжкие. Дома у них условий не было...

- Дело житейское, - прокомментировала я.

- Ты права. Трубку подняла девушка, запыхавшись произнесла "алло" и еще, идиотка этакая, добавила "Да перестань же, дорогой" или что-то в этом роде. Моей жене многого не требовалось, она, естественно, вообразила, что я остался на работе с очередной девкой и обрабатываю ее, потеряв всякую совесть, прямо у телефона...

- Для этого любое место сгодится, - философски заметила я, задумчиво изучая набор экзотических приправ к мясу по-итальянски.

- Может, ты и права, да меня там не было, а та девица меня совсем не привлекала. Я сидел, работал, даже стука падающего тела не услышал. К счастью, в доме еще находилась приходящая уборщица, она и вызвала врача и ту самую ее кузину. И только когда в доме поднялся шум, я вышел посмотреть, что происходит. Спустился сверху, моя мастерская на третьем этаже, трудно предположить, что я поднялся туда по водосточной трубе. Меня сразу все и увидели. И очень удивились, потому что Луиза успела выкричать свое горе, дескать, я. остался на работе и сейчас забавляюсь там с девкой. На другом конце города. Ошибочка произошла. Доктор высказал мне свое сочувствие, это был наш домашний врач, хорошо знал и жену, и меня. Много толку мне от его сочувствия...

- Твое здоровье! - поднимая бокал, произнесла я. - Глупо получилось. Не нравится мне это.

- Думаешь, мне нравится?

- Надеюсь, их ты не уволил? Я имею в виду ту пару.

- Нет, конечно, они чем виноваты? Лишиться хорошей работы только из-за того, что жена их шефа спятила? Да они даже понятия не имеют, что оказались как-то причастны к этому. Но знаешь, я уже находился на последнем издыхании, когда на выставке польской книги вдруг неожиданно увидел твою фотографию. Подействовала на меня как целительный бальзам! Принялся тебя разыскивать, и на самоистязание уже не оставалось времени. Мне просто жизненно необходимо было встретиться с тобой.

- Ну вот, видишь, чем это закончилось. Разыскал, я приехала, какое счастье, да еще с мертвой головой...

- О голове немного позже. Так что там с родничком?

- С каким ро... А, довольно глупая история, и тоже долго рассказывать. Попробую вкратце. Видишь ли, когда рождается младенец, на макушечке у него остается так называемый "родничок", место, где кости черепа еще мягкие и не срослись... Гжегож перебил меня:

- Об этом явлении мне известно. Давай сразу о сути.

Какое счастье, что не надо ничего разжевывать и можно сразу перейти к главному! При таких условиях мой третий брак вдруг сразу отодвинулся куда-то на третий план, и я разделалась с ним раньше, чем с креветками. Я обошлась без подробностей, хотя некоторые из них могли и насмешить Гжеся, но сейчас времени на мелочи не было.

Наконец мы перешли к голове.

- Не дает мне покоя тот факт, что жертву катастрофы я увидела в неподходящем месте, - призналась я. - Если даже допустить, что она вылетела из машины в момент столкновения, куда, по-твоему, она бы упала? Вперед, в крайнем случае - в сторону. И не могла приползти в то место, где я ее увидела. Ползла по асфальту со скоростью метра в час, а я подъехала к месту катастрофы ну минуты через две после столкновения. За две минуты она бы ни в жизнь не успела проползти восемнадцати метров!

- А если она вылетела из встречной машины?

- Допустим, ехала в кабине грузовика и вылетела из нее, тогда и в самом деле ее могло выбросить на много метров вперед, но ведь по другую сторону шоссе! Сколько я над этим думала, никак не могу понять. Просто прохожая? Да ведь даже у нас никто не расхаживает по скоростным магистралям, ведь не. в глухой же деревне было дело!

- По-твоему, оно красное или розовое? - поинтересовался Гжегож. - Красное.

- Смотри-ка, даже цвет вина одинаково воспринимаем. Ты права, я бы тоже грузовик исключил. Назад она вылететь не могла. Погоди, дай немного подумаю...

Он поглядел в окно, поглядел на официанта, отпил вина и перестал сомневаться.

- Может, это прозвучит совсем неправдоподобно, но, по-моему, такое могло произойти лишь в одном случае, а именно: за секунду до катастрофы женщина или сама выскочила из машины, или ее вытолкнули. Других вариантов не существует. Ты в состоянии такое представить себе?

Хотя наличие мертвой головы в багажнике очень негативно сказалось на состоянии моих умственных способностей, воображение по-прежнему действовало безотказно. И в своем воображении я совершенно отчетливо, как на экране кино, представила мчащийся на полной скорости автомобиль. Вот распахивается дверца, вижу сжавшуюся в комок женскую фигурку на переднем сиденье и водителя, пытающегося ее удержать от прыжка. Одной рукой вцепился в руль, второй в женщину, оглядывается назад, перескакивает па левую полосу, не успевает вернуться на правую, женщина вылетает из машины, он врезается во встречный "фиат", и тут же сцепившиеся машины врубаются в грузовик... Нет, не так, грузовик врубается в сцепившиеся легковые машины... А тот кретин в "фиате", пусть ему земля станет пухом, видел ведь, что машина перед ним едет как-то странно, перескакивает с полосы на полосу, какого черта попытался ее обойти? Минутку, там была еще одна машина, ехала за той, в которой находилась Елена, она почти не пострадала, ткнувшись в месиво из трех машин только бампером, ну, может, немного капот пострадал, фары разбились, а больше ничего...

- Две машины, - доложила я Гжегожу, досматривая кадры на своем внутреннем экране. - Баба вылетела из машины под носом мчавшейся за ними следующей, все тормозили, у нее были шансы остаться в живых. И если уж настраиваться на детективный сюжет, в нем задействованы обе машины, одна сопровождала другую. Елена ехала в первой. У меня получается, что она сама попыталась выскочить на ходу. И это привело к столкновению.

Высказывала свои соображения и чувствовала, как все существо охватывает блаженство, которого хватило бы на всю мою жизнь - и прошлую, и будущую. Ни капельки не сомневалась, что Гжегож понимает меня с полуслова, мы работали на одной волне, какое неимоверное счастье! Ничего не надо ему разжевывать, ничего доказывать с помощью подручных средств, как бестолковой корове на меже.

- И я так думаю, но хотелось, чтобы ты сама пришла к этому выводу. Меня там не было, приходится смотреть на происшедшее твоими глазами.

- Если хочешь, изображу графически.

- Будь добра.

И на салфетке я изобразила нечто напоминающее, ну как бы это поточнее определить... детективный комикс, скажем. Рисовать я всегда умела, а теперь постаралась по возможности точно изобразить объекты и отмерить расстояния. Сделала три наброска, соответствующие трем фазам автокатастрофы. Гжегож последовательно вникал в каждую и понимающе кивал.

- Я точно так же вижу развитие событий и, скажу честно, еще вчера вечером пытался изобразить это графически, получилось похоже. Значит, приходим к выводу: в машине Елена ехала не по собственной воле и попыталась выскочить...

- Выскочила! - поправила я его. - Сумела-таки выскочить.

- Правильно, согласен, выскочила. До этого момента дедуцировать было нетрудно, помогали законы физики, вот дальше будет потруднее.

- Ты прав. А теперь помолчи, ведь это я специалист по детективам, а не ты. Сразу возникают вопросы. Primo, почему ее увозили насильно? Secundo, почему она велела мне убегать? "Беги, беги скорее" - ее слова. Tertio, почему ее везли по той самой трассе, по которой ехала и я, случайное совпадение или специально? Quarto, связано ли это как-то с письмом, если, разумеется, письмо писано ею и адресовано мне, а я головой ручаюсь... Тьфу, спятить можно с этими головами. Quinto...

- Погоди, - заинтересовался вдруг Гжегож, - а почему ты считаешь по латыни, а не по-польски? До скольких ты умеешь считать по латыни?

Я обиделась.

- Да до скольких угодно, и вообще считать я могу на восьми языках, это не должно тебя удивлять. Ведь наша профессия, моя бывшая, а твоя нынешняя, всегда основывалась на подсчетах.

- А на каких языках? - не отставал Гжегож.

- По-польски, по-датски, по-английски, по-немецки, по-французски, по-итальянски, по латыни и по-русски. Правда, по-русски мне никогда не было необходимости считать, и сама удивляюсь, что умею. К сожалению, должна откровенно признаться, почему-то каждый раз мне приходит на память не тот язык, который в данный момент требуется. Так получается, что, например, во Франции выясняется, как свободно я владею датским...

- Не имеет значения, я искренне восхищаюсь. Ну, пошли дальше, мы остановились на quinto.

- Quinto, что там произошло и как получилось, что Елене отрубили голову? Видела я ее сразу после катастрофы, и она была в целости... Sexto, какого черта отрубленную голову подбросили мне и где это произошло? Я уже думала на сей счет, у меня получается - или на границе, в Згожельце, когда я оформляла зеленую карточку и без конца бегала из Германии в Польшу и обратно, оставив незапертую машину без присмотра, или уже в Штутгарте, ночью, на гостиничной стоянке...

- Зачем подбросили - это как раз мне ясно, в качестве предупреждения тебе.

С разбегу замолчав, я заметила наконец на своей тарелке ломтики говядины, не толще бумажного листа, в нервах съела их и запила на редкость приятным вином.

- Послушай, милый, - предостерегающе заметила я, - во Францию я приехала не для того, чтобы ты меня откармливал на убой...

- Я пока еще не стал людоедом, - серьезно ответил Гжегож, но глаза его смеялись и было в них что-то такое, от чего счастье разлилось по мне от головы до пяток.

И неожиданно вспомнились мне другие глаза, всегда одинаковые, невыразительные. Лицо, на котором располагались эти глаза, выражало всевозможные чувства - нежность, интерес, веселье, осуждение, заботу, негодование и все на свете, а глаза всегда оставались одни и те же, не меняли выражения. Нет, я несправедлива, один раз мелькнуло в них выражение, вроде бы подернулись дымкой животной страсти. Никак не могла вспомнить, с чем это у меня ассоциировалось. Потом дошло - точно такое же выражение видела я у норки в момент вожделения в знакомом питомнике. Меня передернуло - ну точь-в-точь влюбленная норка, и даже ситуация сходная...

Воспоминание промелькнуло в доли секунды, но совсем изгнать его из памяти я не сумела, вцепилось в меня, как нетопырь в пещеру. Плохо различимый в темном углу, висит он и качается, и качается... Тьфу! Как хорошо, что рядом был Гжегож, вот он, близко, можно потрогать.

- Ну? - спросил Гжегож, как-то по-особенному вглядываясь мне в глаза. - О чем думаешь?

- Вспомнилось кое-что, но слишком долго говорить. Лучше давай опять вернемся к голове. А на десерт только сырок и больше ничего, никаких сладостей!

- Боюсь, в те стародавние времена я все-таки умудрился тебя недооценить, - признался Гжегож. - А может, просто случая не было. Ну ладно, вернемся. Согласен, я тоже думаю - письмо от нее. Погоди, может, на один из твоих вопросов мы сможем дать ответ уже сейчас. Ты как ехала? Медленно, быстро?

- Не знаю, я считаю - со средней скоростью, но моя машина любит сто сорок. Понимаю тебя, ведь я их догнала. Ни один нормальный человек не мог предположить, что во Вроцлав я поеду через Лодзь!

- Выходит, случайность. Значит, исключаются заранее запланированные действия. Зато не исключено, что именно встреча с тобой заставила их убить ту бабу.

- Ничего не скажешь, обрадовал ты меня.

- Не волнуйся, вряд ли в твоей истории найдутся еще поводы для радости.

- Нет худа без добра, может, тогда наконец потеряю аппетит, не придется худеть специально.

- Идиотка, зачем же тебе худеть?

...Идиотка... Сколько нежности в этом слове, сколько понимания, уж не любовь ли? Нет, я сейчас разревусь... Более искреннего признания мне не доводилось слышать. Зато сколько раз это же слово, сказанное другим и в других обстоятельствах, ранило душу сильнее, чем удар кинжалом в сердце! Сколько раз это слово буквально вдавливало меня в землю, как дорожный каток, сколько презрения и ненависти заключалось в нем... Оно буквально убивало человека.

Человека? Ну да, ведь женщина тоже человек. И даже если услышав слова: "Придет человек и принесет шкаф", ты ожидаешь только мужчину, ибо никогда ни одна баба не приносила шкафа, это еще ни о чем не говорит... Ладно, оставим шкаф в покое, есть у женщин человеческие качества, что бы там ни утверждали мусульмане. А вот в той, прежней "идиотке" мусульманское отношение к женщине ощущалось явно.

Господи, да что это я никак не могу отвязаться от этого типа, то глаза, то ислам, а ведь он не был каким-нибудь арабом. Ну что за напасть такая, чего привязался именно сейчас?

- Холера! - выругалась я, стараясь блаженное ощущение справедливо размазать по всем внутренностям. - И почему только я раньше не вынула из почтового ящика то письмо? Из одного любопытства смоталась бы в Груец, подумаешь, большое дело, полчаса езды от Варшавы! Переговорила бы с бабой, прекрасно знаю, где в груецком костеле находится купель, кстати, памятник старины, тринадцатый век. Лично мне знакома.

Гжегож подхватил:

- Вот я и думаю, что с твоей несчастной жертвой кто-то успел пообщаться. Выскакивая из машины, получила травмы, находилась в шоке, у нее могло вырваться, что она все рассказала в написанном тебе письме. Ты появилась буквально через минуту, легко предположить, что ты за ними следила, ну они и... того, решили тебя серьезно предупредить. Я продолжаю думать, что голова - их грозное предупреждение. И одновременно информация, что с бабой ты уже поговорить не сможешь.

Меня осенило.

- В таком случае, голову мне подбросили в Штутгарте, а не на границе. На границе бы побоялись, ведь таможенникам могло прийти в голову заглянуть в мой багажник, а голова, говоришь, мне предназначалась, не таможенникам. Да и могло ведь так случиться: загляну я к себе в багажник и крик подниму, сбегутся пограничники и таможенники, а по-твоему, такое им ни к чему. А вот оказавшись за границей, в чужой стране, одна-одинешенька, увижу я эту голову - и офонарею, и растеряюсь, и ничего умного придумать не смогу. Видишь, они правильно рассчитали. И время... Может, они заинтересованы в том, чтобы выиграть время?

Гжегож, казалось, колебался, задать ли мне вопрос, потом решился.

- А вот скажи, сделав кошмарное открытие, поехала бы ты дальше, если бы мы не договорились о встрече? Или сразу бы вернулась?

Я удивилась - какие могут быть сомнения? А мне-то казалось, бурные чувства так и прут из меня, на лице написаны, чего тут еще спрашивать и колебаться?

- Ясное дело, если бы не ты, сразу бы развернулась и назад, в Польшу. По возможности без остановок.

- А кто знал обо мне?

- Никто. Хотя, постой... Сказала я одной приятельнице, что еду на свидание с одним таким и очень волнуюсь, какой он меня найдет по прошествии двадцати лет. Но имени твоего не называла, а она о тебе никакого понятия не имеет, в те годы мы еще не были с ней знакомы.

- Голова могла бы меня перебороть. Рисковали они...

- Чем? И как ты себе вообще все это представляешь? Французские или немецкие полицейские хватают бабу, обнаружив в ее багажнике деталь свежего трупа? Ну, допустим, баба сама явилась в полицию и, истерически рыдая, поведала о наличии упомянутой детали. Может, ненормальная, а может, и убийца, так? Ну и задержали бы бабу до выяснения всех обстоятельств, а это могло продлиться... долго могло продлиться. А им именно этого и хотелось. Хотя, возможно, я ошибаюсь, они не думали выиграть время, им просто надо было меня напугать. И предостеречь. От чего?

- Письмо у тебя с собой?

- Да. На всякий случай я еще вчера положила его в сумочку и таскаю с собой.

- Молодец! Я всегда говорил - всем в этом мире заправляет случай.

Склонившись над экзотическими сырами, из которых самый экзотический невыносимо смердел свежим... навозом, мы изучили письмо.

- А теперь начну я, - сказал Гжегож. - Во-первых, кто тебя ненавидит? Я пожала плачами.

- Холера их знает! Понятия не имею. Может, и найдется парочка таких, но они не кричат об этом на каждом углу. Я могу только подозревать.

- Подозрения тоже сойдут.

- Может, и сойдут, но среди подозреваемых нет ни одной бабы. Нет, не скажу, что все особы женского пола обожают меня, даже наверняка знаю, несколько штук меня очень не любят, но отсюда еще далеко до ненависти. А вот мужики... В последние годы я здорово навредила нескольким из них, знаешь, из этих нуворишей. Мне удалось основательно подпортить им бизнес, правда не нарочно, так уж получилось. И еще мой последний муж, вот в нем я уверена...

И опять, чтоб они лопнули, замаячили его пустые глаза. Нетопырь в углу пещеры расправил крылышки.

- Мне показалось, о нем говорится в этом письме?

Мы взглянули в глаза друг другу. Гжегож умел скрывать свои чувства, придавая лицу любое выражение, но глаза у него были нормальные, человеческие. Господи, какое наслаждение смотреть в такие глаза! И я твердо решила, нет, поклялась сама себе, что ни за что не скажу ему этого, мужчины, как правило, избегают преувеличенных чувств. Хотя... В те давние времена, почитай, четверть столетия назад, я тоже скрывала, сколько могла, свое к нему отношение. Догадывался ли он о том, что является мужчиной моей мечты?..

Постаралась взять себя в руки, нечего разнеживаться, не место и не время. Срочно, срочно начать думать о другом! О чем же? Как о чем? О голове, конечно. Очень помогло, без особого труда вызвала в памяти голову Елены Выстраш, словно наяву увидела, как она смотрит на меня мертвыми глазами из пластиковой сумки, и кусок сыра - не с навозом, другого - застрял в глотке.

- Закажи мне рюмочку хорошего коньяка, - угрюмо попросила я Гжегожа. - Из двух зол лучше упиться, чем на каждом шагу переживать такие потрясения. Ну разумеется, о нем говорится в письме. Ох, недаром никак не могу изгнать его из памяти. Вот, прочитай, я у него украла, и теперь у меня это... черт знает что! Хотя, если честно, я догадываюсь, что именно. Не так просто все объяснить. Сколько у нас времени?

- Полтора часа, я сделал все от меня зависящее. И я начала свою печальную исповедь.

- Так уж, видно, мне на роду написано... Хотя нет, честно признаю - по собственной глупости угораздило меня связаться с типом, который больше всего на свете обожал хитроумные интриги и всевозможные тайны...

Гжегож умел слушать. Не меньше четверти часа заняла у меня отрицательная характеристика моего последнего спутника жизни. Он был человеком из чуждого нам мира, состоял в непонятных мне партийных организациях, целиком погрузившись в распутывание каких-то сложнейших махинаций на самых высших уровнях. Был непременным членом нескольких контрольных комиссий, сотрудничал с контрразведкой. Министерством внутренних дел и еще с чем-то в том же роде. Годами собирал доказательства чьей-то вины и буквально тонул в тоннах обвиняющей макулатуры. Жили мы отдельно, каждый в своей квартире, и долгое время я видела в нем аса разведки, этакого бесстрашного борца невидимого фронта и вообще супермена. Гжегож хорошо знал меня, знал, что меня хлебом не корми - дай только соприкоснуться с какой-нибудь потрясающей тайной, относился к моей мании снисходительно и принимал меня такой, какая я есть. Нет, уж ему я спокойно могла исповедаться во всем на свете, он понял истинные причины моего увлечения тем человеком, перед ним я не стеснялась сознаться в собственной глупости.

- Патологический врун! - гневно продолжала я. - В большой тайне сообщил мне, что раздобыл материалы, по взрывной силе не уступающие атомной бомбе. Он их хорошенько припрягал, никто не найдет, уж он об этом позаботился. Потребовалось немало времени, пока я не разобралась в истинной сущности этого человека. Я поняла, что все его тайны из пальца высосаны, гроша медного не стоят, он просто пытался создать ореол вокруг себя, дескать, вот он какая важная персона. Никаких потрясающих тайн он не знал, и однажды я ему в глаза высказала все, что о нем думаю. С этого дня он меня возненавидел, ведь я разрушила с таким трудом создаваемую им легенду о себе. Что же касается макулатуры, он действительно был ею завален, и люди могли подумать - я и в самом деле имею доступ к ней. Это неправда, не имела я никакого доступа.

- А ключ от его квартиры имела?

Принесли коньяк. Выпила, закурила. Опять взглянула в любимые глаза. Ясное дело, сразу выхватил суть.

- Представь себе, у меня и в самом деле был ключ. В течение целых трех недель. Так уж получилось, мы расстались, но ему необходимо было, уж не помню для чего, некоторое время держать у меня запасные ключи от своей квартиры. Думаю, не стоит клятвенно уверять, что я ими не воспользовалась, ноги моей не было в его квартире! Возможно, ты не забыл, что мне присуща прямо какая-то идиотская лояльность, так и в этом случае...

- Да успокойся же!

- Я совершенно спокойна. Что, весь коньяк выпит? Нет, больше не надо заказывать, обойдусь. Вот в те годы я действительно наперехивалась, слава Богу, все в прошлом. Но вспоминать такое... Дебилка, представляешь, ведь я и в самом деле несколько лет гордилась тем, что верно служу обожаемому кумиру, что оказалась достойной его доверия... А потом выяснилось - мое благородство было излишним, могла быть хоть последней свиньей, поскольку он и мне не доверял и принял свои меры предосторожности...

Гжегож произнес коротенькое нецензурное слово и все-таки заказал коньяк и себе, и мне.

- Вот этого я и не вынесла и, узнав, высказала ему все, что думаю, и он меня возненавидел. Ах, об этом я уже говорила? Ну и из-за этого пошли псу под хвост пятнадцать лет нашей благополучной жизни...

- Но ведь связывало вас что-то? Постель?..

- Постель? - яростно вскричала я. - Хоть ты меня не нервируй! В этом от него такой же толк, как от меня в опере.

- Да черт с ним, успокойся, забудь. А вот почему мы тут сидим...

- Потому что там был негр, - сразу успокаиваясь, напомнила я.

Мы долго молчали. Первым заговорил Гжегож.

- И почему ты, сто тысяч чертей, тогда не подошла ко мне?

- У меня был уже муж. Первый.

- Каких только глупостей не делает человек по молодости, по дурости...

Пришлось ему напомнить.

- Так ведь меня собака укусила. Я вовсе не собиралась поразить его, но так уж получилось.

- Что?!

- Собака, - грустно повторила я. - Есть такая примета: кого в детстве собака укусит, тот рано замуж выйдет. Надо бы сказать "та", примета относится лишь к особям женского пола, о мужских не доводилось слышать. Я уже не говорю о такой малости, как глубочайшая убежденность с самого раннего возраста в том, что никто никогда не захочет взять меня в жены. И когда вдруг такой нашелся... Сам понимаешь, Гжесь, не могла я упустить такую оказию.

- О великий Боже и все греческие боги... - торжественно начал Гжегож, но я не дала ему закончить.

- Погоди, ведь мы так ни к чему и не пришли, остановились на полпути. У меня наклевывается следующая концепция: кто-то уверен, что я рылась в бумагах бывшего аманта, что я раскопала в них нечто для этого кого-то пенное и это ценное припрягала. Уж не знаю, из каких соображений похитила и припрягала, может, просто назло этому, бывшенькому. Так следует из письма Елены. А потом я получаю от нее письмо, узнаю, что в моем распоряжении страшное оружие, и могу это оружие пустить в ход. Чтоб не пустила, надо меня припугнуть.

- А что за баба, которая тебя ненавидит?

- Вот уж бабы никак не могу отгадать, может, сама проявится. Тут другая проблема: или они у меня это нечто отберут, или вынуждены будут меня убить. Поскольку отбирать у меня нечего, остается лишь вторая версия. И что скажешь?

Вторая версия Гжегожу явно не понравилась. Посовещавшись, мы пришли к умному выводу: необходимо что-нибудь разузнать, чтобы прояснить эту запутанную историю. Он не сомневался, что я попытаюсь сделать это, и не пытался меня отговорить.

- Только прошу - постарайся соблюдать осторожность. Мне кажется, самым безопасным является ксендз. Ведь твоя Елена исповедывалась ему...

- Ксендз сохранит тайну исповеди. Он просто обязан.

- Так ведь не ксендз станет тебе исповедываться, а ты у него исповедуешься. Исповедуешься и попросишь совета. Одно из двух. Или ксендз окажется порядочным человеком и сохранит тайну исповеди, но даст тебе совет. Или это паршивая гнида, что тоже случается, и тогда... тогда свободно выдаст тайну исповеди, в том числе и твою. Но в любом случае это будет каким-то шагом вперед.

- Остается еще голова. Что-то мне надо с ней сделать, ведь не выброшу же, в самом деле, на помойку и даже не захороню тайком на кладбище. Полиция?

- Обратиться к полиции в любом случае имеет смысл. Слушай, я все думаю об этом твоем... А вдруг в тех горах дутых доказательств чьей-то вины были не только дутые?

А черт его знает, что там у него было.

- Понимаешь, ведь речь может идти о тех людях, что некогда управляли страной. Они и сейчас дорвались до корыта.

- Думаю, не все. Но молодые и самые пронырливые наверняка.

- Только и слышишь о возвращении партийной номенклатуры, у меня самого есть конкретные доказательства. Может, ты помнишь... Когда у меня закончился контракт в Сирии, я не вернулся в Польшу не только по личным причинам. У меня тогда возник конфликт с одним убеком<От начальных букв польского названия Управления Безопасности>, тот возненавидел меня, я уж решил: наверняка не видать мне теперь ни хорошей работы, ни выездов за границу, хотя, как ты знаешь, от политики я всегда был далек. Голову ломал, с чего он на меня взъелся, и только потом узнал - Галиночка была виной. Связалась было с ним, но быстро перекинулась на кого-то другого, это было как раз когда я в отпуск приезжал, вот он и решил - из-за меня, и принялся мстить мне. Мне, а не ей! Впрочем, еще до этого почувствовал ко мне неприязнь. За то, что я не пожелал в своих проектах предусмотреть подслушивающие устройства. Случайно я узнал о нем слишком много, о нем и его соратниках, были у них на счету весьма неприглядные деяния, и прямые грабежи, и даже убийство. И если существовали какие-то документальные доказательства...

- За давностью лет и так ничто им не грозит, - с грустью констатировала я. - Теперь преспокойненько могут признаться даже в ограблении банка на Ясной.

- Не думаю, что они отказались от прежних привычек. Смена государственного строя создает для них дополнительные возможности.

А ведь Гжегож прав. В настоящее время прежние властители могли с удобствами пристроиться к новым кормушкам, и, если будут обнародованы доказательства их преступлений десятилетней или даже пятнадцатилетней давности, они могут этих кормушек лишиться. А кому хочется расставаться с уютным, комфортабельным гнездышком? Из письма Елены следовало, что мой бывшенький располагал какими-то сведениями. А кто поверит, что я, имея в руках ключ от волшебной пещеры Али-бабы, не воспользовалась случаем и не обследовала пещеру с сокровищами? И, естественно, не прихватила кое-что из сокровищ? Возможно, у него и в самом деле что-то затерялось, немудрено, такие горы макулатуры, а подумали на меня...

Гжегож задумчиво произнес:

- Я вспомнил его фамилию. Спшенгель. Я так и вскинулась.

- Что?!

- Спшенгель его фамилия. А что, знакома тебе?

- Не знаю. Кажется... Нет, точно знакома! Я ведь ее прочла, да не разобрала толком, подумала, речь идет о каком-то сцеплении <Sprzeglo - польск.>.

- Где прочла?

Я ответила не сразу. Помолчала, собираясь с мыслями.

- В записях своего бывшенького. Видел бы ты эти записки! Отдельные клочки бумаги в беспорядке рассыпаны по столу, не буду уже лишний раз жаловаться - из-за меня все, я такая неаккуратная, у него, дескать, всегда порядок. Может, я и в самом деле нечаянно дунула или задела. Помогала ему всю эту кучу складывать в стопки, и бросилась мне в глаза фамилия. Точнее, обрывок: "Спшенг..." Знаешь ведь, у меня зрительная память. Сразу же ассоциировалось со сцеплением, и поэтому запомнила.

- Выходит, какой-то смысл во всем этом имеется, - заметил Гжегож, кинув взгляд на лежащее на столе письмо Елены Выстраш.

- Может, и имеется.

- Возможно, в письме говорится вовсе не о Спшенгеле, но, если этот твой собирал досье на Спшенгеля и ему подобных, тебя непременно заподозрят в том, что ты слишком много знаешь. Нашла с кем связаться!..

- Вот и нашла! Объяснила же, он поначалу производил хорошее впечатление! А я уже разошлась с прежним! И нечего тут...

- Ладно, ладно, успокойся.

Несправедливо это. Упрекает меня, а ведь, если подумать, с этим бывшеньким я сошлась только потому, что Гжегож уже женился во второй раз. Сам виноват, связался с какой-то бабой... Ладно, не буду к ней цепляться, раз она такая больная и несчастная. Да и я хороша, непременно подавай мне контрразведку, дура несуразная...

—               Мне пора, - вздохнув, произнес Гжегож. - Сама понимаешь, надолго исчезать я не имею права. К тому же в час у меня деловая встреча с клиентом. Теперь мы встретимся только в понедельник, субботы и воскресенья я обязан проводить дома. Слушай, а ты не могла бы пораньше уйти из номера? Посиди в бистро, рядом с гостиницей, а этот негр пусть себе приберет в номере...

Я решила не ездить на метро. Подземный Париж я знала превосходно, теперь самое время познакомиться с наземным, буду ездить только на автобусах.

Времени у меня вдоволь, девать некуда, так что не страшно, если и заеду не туда, куда хотела.

Наметила я две экскурсии: побывать в Версале и обойти пешком оба острова, Ситэ и Св. Людовика. На островах я намеревалась самостоятельно отыскать место, где в XIV веке Филипп Красивый сжег на костре тамплиеров. Естественно, я понимала, что с тех пор прошло немало лет, вряд ли сохранился зеленый мысочек и пасущиеся на нем козы, но очень надеялась, несмотря на пролетевшие столетия, определить место с помощью дедукции. Нет, не было у меня никакой личной ненависти к тамплиерам и не приводила в восторг их мученическая смерть в пламени костра. Просто я всегда интересовалась историей и мне доставляло удовольствие исторические факты привязывать к местности.

Из планов моих ничего не вышло. Неожиданно увидела из автобуса знакомые очертания Сан Лазар, вышла, а отсюда уже рукой подать до скопища магазинов с твердыми ценами. В них, в магазинах, я и застряла. Когда вышла, мне уже было не до Версаля и не до островов: нагрузилась сверх возможностей, пришлось возвращаться в гостиницу.

А потом уже поздно было отправляться в турпоходы и я ограничилась тем, что осматривала Париж из окна автобуса. А если честно, меня опять тянуло в магазины, ибо требовалось купить комбинацию. Обычную женскую комбинацию, что носят под платьем. Задача уже давно была не из легких. Современная мода изничтожила с корнем этот предмет нижнего белья, вместо таких привычных комбинаций в магазинах всего мира продавались либо короткие маечки до бедра, очень удобные, если носишь брюки, либо же роскошные одеяния до полу из натурального шелка, с ручной вышивкой, и стоили они столько же, что и бриллиантовое колье. Продавались еще и теплые фланелевые изделия на зиму, мне же требовалась обычная традиционная рубашка на узких плечиках. Не одна требовалась, много.

И вот, любуясь Парижем через окно автобуса, я вдруг увидела магазин с такими рубашками в одной остановке от площади Бастилии. Нет, я не кинулась к выходу, расталкивая пассажиров, а просто постаралась запомнить место. На витрине универсального магазина мелькнуло еще кое-что, привлекавшее меня, и я решила непременно отправиться сюда специально, в понедельник например, или лучше всего во вторник.

А пока автобус стоял на остановке, я глаз не сводила с драгоценных комбинаций, наслаждаясь их видом. Автобус стоял дольше обычного, видимо, впереди образовалась пробка, и это дало мне возможность стать свидетельницей интересной сценки. Что-то она мне напомнила, кажется, где-то я уже видела нечто похожее.

Две бабы, подойдя с разных сторон к витрине магазина, остановились, поглядели на витрину, поглядели друг на дружку, а затем как по команде отвернулись и удалились в противоположных направлениях, причем каждая помаршировала туда, откуда только что пришла. Мне не было необходимости ломать голову над причиной странного явления, причина была яснее ясного: на бабах были одинаковые шляпки. Это надо же, в Париже наткнуться на свою шляпку! Так не повезло!

И туг уж услужливая зрительная память подсунула мне картинку из давнего прошлого. Я ожидала Гжегожа в кафе. Наша встреча была вызвана служебной необходимостью, но мы надеялись извлечь из нее и кое-что личное. Я пришла раньше, так получилось, села за столик как раз напротив зеркала и увидела вдруг перед этим зеркалом двух мужчин.

Они тоже подошли с двух противоположных сторон, на мгновение остановились перед зеркалом и вдруг увидели в нем самих себя. Оба были жутко кудлатые, бородатые и усатые, волосья торчали из них во все стороны. Авангардная молодежь. Тогда еще усы и бороды не стали повсеместной модой, эти хотели выделиться любой ценой. И надо признаться, это им удалось, очень даже выделились из ряда обычных молодых людей, оба скорей походили на лохматых обезьян. К тому же в данном случае оказались похожими, как две обезьяны-близнецы. Растительность на мордах этих типов была одного цвета, формы и длины. И наверняка каждый из них считал себя явлением уникальным, был уверен, что второго такого не существует в природе, и вот поди же! На лицах этих обезьян отразилось абсолютно идентичное выражение - сначала ошарашенности, а потом глубочайшего негодования. Они одинаково насупились, одновременно повернулись друг к другу спинами и поспешили разойтись в противоположные стороны. Ну в точности как две бабы у витрины парижского магазинчика.

Я еще смеялась, когда за столик присел Гжегож. Спросил о причине такой веселости, я описала сценку и показала одного из шимпанзе, который тоже присел за столик кафе.

- А, знаю, его зовут Ренусь! - тоже смеясь сказал Гжегож. - Мы не очень близкие знакомые, я его распознаю в основном по лохмам. Слышал, он тоже собирается за границу, но сомневаюсь, что его пустят, ведь уже своим внешним видом выражает протест против существующего строя.

Не зная, что бабы у витрины магазинчика с комбинациями подарили мне ключ к разгадке тайны, я поехала на своем автобусе дальше, когда он смог наконец двинуться, проехала нужную мне остановку и очень кружным путем, нога за ногу, не торопясь, добралась до своей гостиницы. Вот так остались невыполненными мои планы, а поскольку я прошла пешком многие километры, уже не было желания больше никуда выходить.

В воскресенье я было собралась ехать в Версаль на машине, да вспомнила о том, что лежит в багажнике, и ехать расхотелось. Ограничилась островами, обследовала их очень тщательно, но никаких следов тамплиеров не обнаружила, зато ноги отказывались служить. На обратном пути с завистью смотрела на водителей, едущих себе на машинах. Им хорошо, наверняка ни у одного из них нет в багажнике отрезанной человеческой головы...

Позже, сидя в кафе на правом берегу Сены и печально попивая сухое белое вино, я не любовалась Парижем, а рассматривала внутренним взором во всех подробностях ту самую сценку в варшавском кафе Как Гжегож сказал? Некий Ренусь... Мне смутно припомнилось, что я слышала об этом человеке, да, наверняка слышала, лично вряд ли знала. А вот что слышала? Уехал за границу по контракту? Посадили? Дал кому-то в морду? Нет, не то, но что-то интересное о нем я наверняка слышала.

Так и не вспомнила, а только рассердилась. Ну с чего вдруг я столько времени думаю о неизвестном мне Ренусе, вместо того чтобы подумать о себе! Какое мне дело до него? И нечего тут рассиживать, по идее надо бы поскорее покончить с Парижем и поспешить к себе, чтобы пообщаться с представителями родной полиции и передать им обременительный багаж. И теперь уже ясно, что конец моим заграничным вояжам, никуда я не поеду, как планировала, из Парижа придется вернуться в Варшаву, не стану же, в самом деле, мотаться по Европе с человеческой головой в багажнике! Господи, сколько мне всегда было хлопот с собственной головой, так еще и постороннюю подкинули! Лучше бы уж какую ногу или руку...

Вспомнив о собственной голове, я вскочила с места. Завтра встреча с Гжегожем, самое время отправиться в парикмахерскую.

А на следующий день, в понедельник, я приобрела себе босоножки.

От босоножек до вышеупомянутого бистро на углу было не более пятидесяти метров, и тем не менее на меня успело свалиться очередное воспоминание.

Когда-то, давным-давно, я купила туфли под нажимом Гжегожа. Увидела я тогда в витрине обувного магазина совершенно изумительные туфли по вполне доступной цене и была поражена. Не повезло в моем отечестве обуви. То, что производили в Польше, было таким неизящным, мягко говоря, таким топорным, что просто жуть брала. А если какая отдельно взятая пара и отличалась приемлемыми формами, то уж изготовлена была из материала, напоминавшего не кожу, а скорее пуленепробиваемую сталь. Однажды в престижном обувном магазине в Аллеях Иерусалимских я увидела роскошного кота, развалившегося на подоконнике, и сразу поняла, зачем его тут держат. Не из-за мышей, разумеется. Теперь уже никто не посмеет сказать, что в магазине нет ничего красивого, привлекательного.

Так вот, увидев в витрине замечательные туфли, я была поражена и не могла пройти мимо. Зашла в магазин, примерила - на полразмера малы. Стала сомневаться. Мне сказали - пара единственная, ручная работа, только что вернулась с Брюссельской ярмарки. Я так и не решилась купить, все-таки малы, но вечером того же дня рассказала о чудесных туфельках Гжегожу.

- Ну, знаешь! - возмутился он. - Какая же ты после этого женщина? Отказываешься от понравившихся туфель только потому, что они чуточку маловаты!

Не помня себя помчалась я чуть свет на следующий день в магазин. К счастью, туфли еще не были проданы. Я купила их. И в тот же вечер отправилась в них вместе с Гжегожем в кино, помню, в кинотеатр на Розбрате

Гжегож пришел в восторг, увидев туфли, похвалил их и меня, а зато я на собственной шкуре испытала все муки ада. Недостающие полразмера показали, на что они способны Убей меня, не помню, что за фильм мы смотрели, все мое внимание было занято ногами. Я уже поняла, что не смогу носить обувь без растяжки. Кожа мягчайшая, но давила на стопу по-страшному, правда, равномерно со всех сторон. Сидела я рядом с любимым человеком, крепко сжав зубы, а по спине с самого начала фильма забегали мурашки. Скорее бы домой да сбросить эти колодки!

Гонор и амбиция не позволили мне поведать любимому о переживаемых муках, а Гжегож, как назло, после окончания фильма предложил в этот прекрасный весенний вечер прогуляться и домой вернуться пешком. Возможно, я и пыталась протестовать, но он просто не расслышал мое жалкое мяуканье, а я этой прогулочки до смерти не позабуду. Вернувшись домой, с тихим стоном сбросила с ног колодки, но опять же ничем себя не выдала. На следующий день помчалась в мастерскую на Хожей, там мне туфли растянули профессионально, и я с наслаждением носила их потом долгие годы. Кожа полопалась от старости, а фасона не потеряли, что значит отличная ручная работа.

И все эти долгие годы, обувая любимые туфли, всякий раз с благодарностью вспоминала Гжегоха.

Теперь же, направляясь в вышеупомянутое бистро на углу, наткнулась по дороге на маленькую обувную лавочку. Мое внимание привлекли стоявшие на витрине летние босоножки. Времени в моем распоряжении было много, негр успеет прибраться в номере, и еще останется, так что я даже решила и в банк заглянуть, который находился на той же улочке, только по другую сторону. Сначала зашла в лавочку и купила босоножки. Легонькие, черные, очень мне понравились.

Вышла из лавочки и двинулась к банку.

Когда я была уже у самого здания банка, метрах в трех от него, что-то меня вдруг ударило по ноге. Удар пришелся по левой стопе, с наружной стороны. Так ударило, что в глазах потемнело, дух перехватило и чуть плохо не стало. Хорошо, под рукой оказалось растущее здесь деревцо, я ухватилась за него и устояла на ногах. Мимо проходили люди, никто не обращал на меня внимания. Что произошло, черт возьми? Переждав немного, пока не восстановилось дыхание, я решилась взглянуть на ногу. Боялась вместо нормальной стопы увидеть кровавое месиво, ведь ударило со страшной силой. Сначала огляделась по сторонам, не увидела ничего подозрительного, набрала воздуха в легкие - очень не люблю я смотреть на кровавое месиво - и глянула на ногу. Нога была в порядке, туфля на ней тоже. Я стояла на декоративной чугунной решетке, оберегающей деревцо. Ажурная, красивая решетка, стилизованное солнышко с расходящимися во все стороны лучами. Под лучами просматривалась земля. Возможно, то, что ударило меня в ногу, провалилось сквозь дырки? Было, наверное, маленькое, большое я бы разглядела. Что делать? Не стану же я копаться в земле, разыскивая это что-то, решетку тоже не смогу приподнять, черт с ним. Нога болела, травма была серьезной, возможно, кость треснула

Я попыталась опереться на травмированную ногу, и это оказалось весьма сложным. Пришлось, опираясь о дерево, искать нужную позицию. Хотя туфли были довольно мелкие, все равно край туфли приходился как раз на ушибленное место, и это причиняло такую невыносимую боль, что трудно было дышать.

С громадным трудом дотащилась я до банка, где, пересмотрев прежнее решение, сняла половину наличности, ибо уже понимала, что не смогу ездить по городу и делать покупки. Какие там покупки, сейчас надо подумать о рентгене, аптеке, холодном компрессе. А для начала снять скорее туфли. Какое счастье, что успела купить босоножки без задника, вот только дотащусь до бистро, сяду наконец и переобуюсь.

Хромая и стеная, перебралась я на другую сторону улицы, наплевав на красный свет. К счастью, водители не любят наезжать на пешеходов, когда те переходят улицу по пешеходным "зебрам", пусть даже и на красный. С облегчением свалившись на стул в бистро, я обнаружила, что сверток с приобретенными босоножками благополучно забыла в банке.

Громко произнеся несколько польских слов, которых не найдешь ни в одном польском толковом словаре и которых, к счастью, никто из окружающих не понял, я потащилась в обратном направлении по тому же переходу, доставив на сей раз удовольствие новой группе парижских водителей. Когда я вновь шлепнулась на тот же стул в бистро, пот по мне лился ручьями, а зубы сами собой стучали на всю улицу.

Переобулась, вытерла пот с лица, и в этот момент появился Гжегож.

- Я немного опоздал, дорогая, уж извини, зато в моем распоряжении больше времени, чем я рассчитывал. На два часа больше. Что с тобой?

- Да ничего! - с радостной улыбкой ответила я. - Кажется, ноги лишилась.

Гжегож заглянул под стол, и на его лице выразилось удивление. Еще бы, черные босоножки никак не гармонировали с моим бежевым костюмом.

- Ты для меня важнее соображений эстетики, так что можешь хоть в лаптях ходить, но разреши заметить, я немного удивлен...

- Еще бы! Видишь ли, у меня что-то с левой ногой случилось, пришлось сменить обувь, хорошо, вот эти тапочки купила. А менять одну туфлю - глупо. И сразу предупреждаю - прогулки отпадают. Все еще болит страшно, двинуться не могу. Как только немного полегчает, вернусь в гостиницу и сделаю компресс со льдом.

- В этом бистро хорошо кормят, только тогда придется зайти внутрь Сумеешь?

Я сумела. Стиснув зубы, но с беззаботной улыбкой на лице. Мы сели за столик.

Я поведала Гжегожу о новом своем несчастье и только теперь, рассказывая, осознала всю его необычность. Что же маленькое так травмировало мне ногу, что теперь ходить не могу? Если бы что большое, например, ненароком наехал дорожный каток, тогда понятно. Но маленькое? И как могло с такой силой ударить по ноге? Из рогатки стреляли? В рогатке таятся большие возможности, со времен знакомства с Библией я знала об этом. Если уж Давид мог победить Голиафа, сразив великана... Правда, стрелял он из пращи, но это ведь та же рогатка. Наверняка в меня выстрелил из рогатки какой-то сорванец...

- Может, и сорванец, - не возражал Гжегож. - А как насчет пули?

- Чего?!

- Знаешь, что такое пуля? Заряд, с помощью которого стреляют из огнестрельного оружия.

- Заряд из огнестрельного оружия пробил бы мне ногу насквозь, ведь туфли мои не пуленепробиваемые...

- Возможно, напрасно. Но уж очень твой случай напоминает рикошет.

Гжегож смотрел на меня обеспокоенно, я на него - недоумевающе. Возможно, он и прав, следовало бы все-таки порыться в земле под деревцем.

Я сочла своим долгом упрекнуть Гжегожа.

- Террористов тут у вас развелось... стреляют все, кому не лень. Однако сомневаюсь, что это было запланированное покушение на меня. Думаешь, какой снайпер притаился и из засады стрелял? Тогда это должен быть не обычный снайпер, а еще и биллиардист, так рассчитал, чтобы пуля сначала ударилась обо что-то другое и только отскочив попала мне в ногу.

- А ты не смейся, подумаешь, какое искусство - выстрелить под ноги! Думаю, очередное предупреждение. Наверное, пуля отскочила от чугунной у решетки под деревом. Знаешь, эта твоя история все больше мне не нравится. Боюсь, эта самая Елена порассказала им больше, чем написала тебе. Может, и не по своей воле, может, ее чем-то нашпиговали...

Официант принес какое-то таинственное блюдо по-итальянски и к нему белое вино. Какая разница, что именно, главное - очень вкусное оказалось это блюдо.

- А теперь они пытаются и с тобой отколоть какой-то номер...

- Послушай, не лучше ли тебе по-человечески поговорить со мной? Я человеческий язык понимаю.

- А вот понимают ли они - сомневаюсь. Видишь же, ничего не говорят, но явно чего-то хотят от тебя. Или заставить что-то сделать, или, наоборот, заставить отказаться что-то делать.

Отвлекшись от вкусного блюда, я принялась рассуждать вслух:

- Предположим, заставить. Думаю, не войти в контакт с полицией, скорее наоборот. Может, хотят, чтобы я оставила в покое Францию и вернулась домой? Именно в том направлении меня должна подталкивать сначала подброшенная ими голова, а теперь еще и нога. Не кажется тебе, глупо? С ногой я как раз могла бы надолго застрять во французской больнице, так где же логика? Нет, думаю, ногу следует признать случайностью, вот только никак не могу понять техническую сторону этой случайности. Возвращаться... Еще вопрос, смогу ли я вести машину. Знаешь, кажется, наконец пересмотрю свое отношение к автоматической коробке передач...

Гжегож возразил:

- Нельзя исключить возможности, что у твоих врагов что-то получилось не так, как они планировали...

Через час холерная нога вроде бы немного пришла в себя, уже не так болела, и я была в состоянии проползти сто метров, вися на Гжегоже. Войдя в гостиницу, я захромала демонстративно намного сильнее, чем требовалось, а Гжегож столь же демонстративно поддерживал меня с преувеличенной заботливостью, которая не могла не бросаться в глаза. На лифте мы поднялись на пятый этаж.

Комната оказалась уже убранной, негр нам не угрожал, и на какое-то время я получила в свое распоряжение любимого мужчину...

Нет, не очень долгим оказалось это время. Я успела лишь снять и повесить жакет на спинку стула, Гжегож обнял меня, как сразу же позвонил телефон.

Проклятие одновременно вырвалось из наших уст.

Звонили из гаража, по внутреннему телефону. Дежурный явно был чем-то взволнован. Сначала уточнил номер машины, убедился, что машина моя, и сообщил: включилась сирена и не желает отключаться. Включилась ни с того ни с сего и воет, и воет... Очень трудно выдержать.

Я хорошо понимала дежурного, вой моей сигнальной установки и в самом деле выдержать было трудно, можно помереть на месте. Если бы окна номера выходили на противоположную сторону, я бы наверняка услышала вой через стены и улицы. Порывшись в сумочке, я извлекла ключики и передала их Гжегожу.

- Придется тебе пойти и отключить эту заразу, мне не дойти. Вот этот красный. Только потом обязательно включи снова, как хрюкнет - значит автоматическая сигнализация включилась.

- Знаю, у меня такая же.

Отсутствие Гжегожа я использовала для того, чтобы добраться до холодильника. Лед в морозилке представлял собой цельный ледяной монолит. Вырвать его оттуда оказалось свыше моих сил, хоть и наработалась, как дикая свинья. Оставила монолит в покое из опасения повредить казенное имущество. Пришлось позвонить дежурной и попросить немного льда. Объяснила - ушибла ногу, хочу сделать холодный компресс.

Гжегож вернулся, когда я снимала колготки. Пришлось объясниться.

- Это не стриптиз для соблазнения мужского пола, просто лучше мочить ногу голую, а не в одежке. Не трогай! Гляди, она синеет! Холера! Не прикасайся, больно!

- Не прикасаюсь, не прикасаюсь, я же не врач, все равно ничего не пойму. Может, вызвать врача? Пошевели пальцами. Можешь?

- Пальцами могу.

- Надеюсь, не перелом, только сильный ушиб. Куда деть ключики?

- Положи посередине стола, чтоб бросались в глаза. Так что там было?

- У меня создалось впечатление, что кто-то пытался добраться до твоего багажника. А машинка молодец, воет что надо. Я порасспрашивал, удалось выяснить, что уже часа три в гараж на твой этаж никто не поднимался, а вот с утра там крутилось много народу: и забирали машины, и ставили в боксы. У них гараж в пять ярусов, кто-то мог утром в толпе подняться на твой ярус, где-нибудь переждать в укромном месте, а когда все разошлись, он и приступил к делу.

У меня не было сомнений.

- Хотели забрать голову! Гжегож высказал свою версию:

- Или убедиться, что она еще у тебя.

- Черт побери! Надо было подкараулить...

- ...и провести там несколько суток? Интересно, для чего ты приехала в Париж? Чтобы поселиться в гостиничном гараже?

В дверь постучали, и появился знакомый негр в сопровождении другого служащего гостиницы. Я продолжила разговор по-польски:

- Похоже на то. Пожалуйста, ты с ними говори, у меня нет сил. В волнении могу напутать с болезнями, выйдет, что у меня появился шестой палец на руке или что еще похлеще. Попроси их вынуть лед из морозильника!

- Да, не очень подходящие условия для любовного свидания...

Негр, сопя, принялся за морозильник. Служащий озабоченно поинтересовался, не нужна ли мне врачебная помощь и вообще, что же со мной произошло. Я продемонстрировала стопу, которая и в самом деле распухла и подозрительно принялась синеть, но от помощи отказалась. Гжегож как можно убедительнее доказывал, что мне вполне достаточно льда, а если еще что понадобится, то он лично доставит.

Оглушительно крякнув, негр выдрал, наконец, ледяной монолит из морозильника, и, кажется, холодильник при этом не пострадал. В присутствии посторонних сделала я на ногу ледяной компресс и с улыбкой отослала обслуживающий персонал. Гжегож сел рядом.

- Как ты считаешь, полчасика без своей терапии ты как-нибудь выдержишь?

- Думаю, моей ноге это не повредит. Господи, да если бы и повредило, да пусть она катится куда подальше, да разве могу я в такую минуту думать о какой-то паршивой ноге?!

Разумеется, вслух я не стала такое произносить... А потом я опять сидела в кресле, положив ногу на кровать. Хорошо, что моя гостиница - не какой-нибудь "Ритц", расстояния между предметами меблировки были нормальные.

И я вновь обрела способность размышлять. Гжегож извлекал бутылку красного вина из бара и хвалил администрацию гостиницы:

- Они тут у тебя молодцы, позаботились о соответствующей температуре напитков. Жаль, никакой у тебя экскурсионной поездки по Франции не получится, а мне почти удалось договориться, я мог бы тебя сопровождать, не стал тебе заранее говорить.

- Ты и в самом деле думал, что я отправлюсь на экскурсию по Франции с этим деликатным товаром в багажнике? - поинтересовалась я.

- Нет, конечно, я придумал, куда на время можно было бы поместить твою голову.

- Только не мою!

- Похоже, судьба ополчилась на нас. Сплошные препятствия. Послушай, может, все-таки стоит сделать рентген?

- Только в том случае, если выяснится, что я не могу вести машину.

- Вот видишь, пригодилась бы автоматическая коробка передач...

Я положила свежий кусок льда на ногу. И чтобы сразу покончить с вопросом, прибавила:

- Ничего не поделаешь, придется тебе повозиться со мной. На третий этаж гаража мне не подняться, тяжелой сумки не поднять, а багажника я ни за какие сокровища не смогу открыть на людях. А тут удивятся, если я велю бою затолкать сумку не в багажник, а на заднее сиденье автомашины. Мне бы хотелось, чтобы ты это сделал сам и пораньше. До десяти.

- Без проблем, я и сам захочу пораньше с утра убедиться, что ты в норме, узнать, как ты себя чувствуешь.

Кивнув, я выпила вина и вдруг ни с того ни с сего спросила:

- Послушай, Гжесь, а что с Ренусем? Где он? Гжегож не сразу понял, о ком речь.

- С каким Ренусем?

Напомнила ему ту давнюю сцену перед зеркалом, в кафе.

- А, вспомнил! Да, был такой. И знаешь, я с ним тут столкнулся. Надо же, совсем выскочило из памяти. А почему он тебя интересует? Вроде бы ты не была с ним знакома.

Теперь я рассказала о сцене у витрины магазина, напомнившей мне ту, давнюю. И возникшие в связи с этими ассоциациями кое-какие соображения.

- Так ты вновь встречался с Ренусем?

- Да, он оказался здесь, когда я приехал в Париж между двумя контрактами. Не до него мне было, хватало своих проблем, но краем уха слышал, что вроде бы он драпанул из Польши. Поехал на экскурсию в Вену и остался за границей. Потом перебрался в Штаты. Смутно вспоминаю, что уже тогда говорили - он пошел в гору, разбогател, вот только не помню, собственными силами, занимаясь так называемым бизнесом, или получил какое наследство. Ага, вот еще вспомнил: я даже видел его, он избавился от буйной растительности - и остригся, и обрился, - и я первый раз увидел, как же он выглядит на самом деле. Он что, нужен тебе?

- В том-то и дело, совсем он мне не нужен, а я никак не могу от него избавиться, не идет из ума и все тут! Даже злость берет.

- Если очень хочешь, могу поразузнавать. Мне помнится, он в Штатах столкнулся с Анджеем. Ты знаешь Анджея? Мы поддерживаем связь.

- Поразузнавай, пожалуйста. Хочется избавиться от него, надоел.

- Хорошо. И вообще, если тебе нужна еще какая помощь...

У меня непроизвольно вырвалось:

- Да зачем мне еще какая-то помощь? Достаточно того, что ты сам тут, рядом - и все прекрасно.

 

* * *

 

Не скоро после ухода Гжегожа удалось взять себя в руки и привести в порядок взбудораженные чувства. Да, Гжегож не подвел, его благотворное воздействие просто удивительно. Достаточно одного сознания, что он тут, - и мне хорошо, я счастлива, хотя он опять не мой, как и многие годы назад, но все-таки немножко и мой. А это самое главное в жизни.

Двадцать лет мы не виделись, условились встретиться, я приехала на свидание с человеческой головой в багажнике, потом еще ногу сломала и тем самым положила крест на нашем романтическом свидании, а он слова злого не сказал, напротив, сразу же стал помогать и словом и делом. Не услышала я от него столь привычных мне упреков: вечно влипаешь в разные истории, наверняка сама виновата, такой идиотизм только с тобой может приключиться и все в том же духе. Нет, Гжегож сразу все понял. И так было всегда, что бы я ни сделала, - относился к этому спокойно. Помню, раз на Познанской ярмарке из-за меня ему пришлось носить ведра с углем в смокинге и лакированных штиблетах. А тот случай в Черске, когда нам пришлось глухой ночью перелезать через какие-то разрушенные стены? Опять из-за моей глупости и опять ни одного слова упрека. Никогда я не слышала от него никаких претензий, все исходящее от меня воспринимал как должное.

Каждый человек нуждается в похвале, добром слове, поощрении, человеку просто не выжить в атмосфере вечных придирок и ворчанья. Если не ошибаюсь, мы оба воспринимали друг друга такими, какие есть, на все сто процентов, стараясь не замечать недостатков и радуясь достоинствам. Не знаю, может, такое удавалось лишь потому, что уж больно редки были наши встречи? Потому, что мы никогда не были мужем и женой, не жили долгое время под одной крышей? Вот почему, столько раз страдая от того, что это не я его жена, в глубине души сознавала: вряд ли бы мы долго продержались в качестве супругов.

Вот и сейчас в который раз уже я представляла нашу супружескую жизнь. Общее хозяйство, изо дня в день совместные обеды и ужины... Да нет, что я о мелочах? Кажется, у Гжегожа был очень нелегкий характер, который ему удачно удавалось от меня скрывать, я никогда ничего тяжелого в нем не замечала.

Однажды он сказал в ответ на мои сомнения:

- Глупая! Да ведь характер человека в значительной мере обусловлен теми, с кем человеку приходится общаться. Ты же никогда не строишь из себя невесть что, не ленива, нет в тебе лжи и притворства, не любишь устраивать людям пакости, всегда режешь правду в глаза. Да уж ладно, скажу, чего там, тебе присущи честность, благородство и понимание других. Ты обладаешь огромным чувством юмора, умна, эти качества проявляются естественно и непринужденно, не тычешь ими в глаза. О внешности я уже не говорю. И еще ты умеешь готовить...

Тут уж я не выдержала такого панегирика себе и перебила оратора, хотя, честно признаюсь, слушала его с упоением.

- Ты что, спятил? Откуда ты можешь знать, умею ли я готовить? Яичницу ту, что ли, вспомнил?

Когда-то я в спешке соорудила яичницу, оба мы были голодны, а дома - шаром покати. Он ел да похваливал, утверждая, что такой вкусной яичница получилась потому, что я в нее добавила сыра. Сыра никакого я не добавляла, просто поджарила ее на сковороде с засохшими остатками предыдущей, в чем откровенно и призналась.

Гжегож не растерялся.

- Вот видишь! - подхватил он. - Из ничего умеешь приготовить райское кушанье. Да что говорить, столько у тебя великолепных достоинств, что перед ними совершенно меркнут отдельные недостатки. И интересы наши совпадают, и вкусы.

Совпадали, это верно. Оба мы любили только сухое вино, а фрукты и овощи - лишь в сыром виде. Любили перед сном почитать в постели, пансионаты и гостиницы признавали только первой категории, оба не выносили никаких палаточек и биваков, оба не терпели толпы и шума. Можно еще добавить, что я все-таки умела с одной спички разжечь костер, а у Гжегожа были права на вождение самолета, но это уже так, заметки на полях. Немного, правда, мы не совпадали в ландшафтном плане: я признавала только море, Гжегож соглашался и на горы. А вот в отношении к работе мы были единодушны. "Отвяжись и не морочь голову, не видишь - работаю!" Такое было в порядке вещей, а кто из нормальных людей способен спокойно воспринять такое заявление от любимого человека? И мужчина, и женщина одинаково обидятся, станут мешать, в лучшем случае - с нетерпением ожидать, когда обожаемый человек закончит наконец свою проклятую работу. А это обязательно почувствуешь, напряженное ожидание просто висит в воздухе. Оставить человека в покое, когда он работает, - большое искусство, качество чрезвычайно редкое. А мы оба им обладали.

Опять же замечу на полях, не перестаю удивляться женам, например, полицейских. Ведь знали же, за кого выходили замуж, так нет. Начинаются претензии и обиды, что муж не приходит на обед, а случается, и на ужин. Что думали эти дурынды? Что с момента их свадьбы преступность сама по себе изничтожится?

Что могло бы поссорить нас с Гжегожем? Деньги? Никогда - мы оба занимались любимым делом, оба неплохо зарабатывали. Я уже долгие годы не только содержала себя сама, но и на дом хватало, Гжегож тоже ни в чем не нуждался. Какие-нибудь глупости? Достаточно немного ума и желания их преодолеть, а в некоторых случаях - терпимости. Другая женщина? Мне уже не сосчитать, сколько женщин было в жизни Гжегожа, впрочем, ему самому, наверное, тоже. Я знала о них больше, чем очередные жены Гжегожа, и уверена - они не имели никакого значения.

Так что оставалось лишь одно - подвязки. Вспомнив о них, я лишь тяжело вздохнула. Когда-то в молодости, в очень-очень ранней молодости, я была убеждена, что подвязки, то есть пояс с резинками, на котором держались чулки - самая отвратительная деталь женского гардероба, самая уродливая и компрометирующая. Не исключено, что на такое мнение повлияли застежки на резинках. Они вечно портились, выходили из строя, и приходилось их заменять то мелкими монетами, то пуговицами. Мелкие монеты скоро исчезли с горизонта, пять грошей стало нумизматической редкостью, а из пуговиц не всякая годилась. Лучше всего были нитяные, так их разве что в каком-нибудь бабушкином наследстве и отыщешь, в мое время таких днем с огнем нельзя было найти. В крайнем случае годился ластик. И что, со всем этим хозяйством - да в секс?! Нечто хрупкое, романтическое и вдруг подвязки...

Зная, что для так называемого секса необходимо раздеться, я никак не могла представить, что стану стягивать с себя эту сбрую в присутствии влюбленного юноши. Да при виде нее у него не только пропадет всякое желание, он на всю жизнь преисполнится ко мне отвращением.

Выход мне виделся только один - заниматься любовью исключительно летом, когда человек не носит чулок, а следовательно, и всего уродливого приложения к ним.

Ну, в крайнем случае, можно избавиться от одежки где-нибудь в сторонке, не на глазах мужа или возлюбленного, и предстать перед ними, так сказать, уже в готовом состоянии. Бальзак очень рекомендовал именно так поступать. Бальзаку хорошо было говорить, а нам, учитывая жуткие сложности с квартирным вопросом в те годы... Да и не только в те. Сначала я лишь теоретически представляла себе свое эротическое будущее, потом оно успело из теории перейти в стадию практики, а теснота, в которой приходилось жить, оставалась прежней, и уж как я намучилась с проклятыми подвязками - пером не описать.

И только от Гжегожа узнала - совершенно напрасно. Оказывается, для мужчины эта компрометирующая деталь женского гардероба может стать элементом вдохновляющим и даже возбуждающим, а проклятый пояс, оказывается, не всегда уродливый, может быть просто произведением искусства! Отсюда и кабареточные цветочки, бантики и даже поддельные бриллиантики. И еще лучше, если он черный, для контраста. Потрясенная и все еще сомневающаяся, я с трудом воздерживалась от высказывания собственного мнения на сей счет, особенно когда узнала, что все эти произведения искусства бешено дорогие. Гжегож, можно сказать, делом доказал ошибочность моих взглядов, я вынуждена была их пересмотреть, но ограничилась компромиссом и бордельными экспонатами никогда не увлекалась.

Так вот. Живи мы с Гжегожем целые годы вместе, кто знает, может и возникли бы между нами какие-нибудь разногласия на почве подобных мелочей?

А вскоре проблема отпала сама собой. С одной стороны, я потеряла Гжегожа, с другой - изобрели колготки, которые я приветствовала от всей души, ибо благодаря им исчезли последние сомнения. Чулки же надевала теперь только в жару, когда по каким-то причинам мне хотелось быть жутко элегантной, а от колготок задница просто раскалялась. Правда, за последние десять лет я вообще не вспоминала об этих своих чулочно-подвязочных терзаниях.

И вдруг теперь Гжегож сам напомнил об этой заразе!.. И мне ничего не оставалось, как позаботиться об упомянутом аксессуаре. Чего не сделаешь для любимого мужчины, каждая его прихоть - закон.

Я так размечталась о своих взаимоотношениях с Гжегожем, прошлых и настоящих, что совсем забыла о современности. Очнувшись, вспомнила о ноге. Она уже не болела. Правда, стала совсем синей. Но этим, собственно, и ограничились ее капризы. Льда у меня было много, я сменила компресс, и тут позвонил Гжегож перед уходом с работы. Я его успокоила насчет ноги и запасов льда.

Гжегож проявил заботу и о другом.

- А как с запасами пищи? Небось с голоду помираешь?

- Во-первых, я худею всю жизнь и уже привыкла к полуголодному состоянию. Во-вторых, сам знаешь, забегаловка в двух шагах от гостиницы. Ну, и в-третьих, если попрошу, мне наверняка принесут в номер что-нибудь поесть, уж лучше оказать мне дополнительную услугу, чем потом обнаружить и номере хладный труп умершего от голода постояльца.

- Какая же ты!.. - расчувствовался Гжегож. - Не доводилось мне встречать женщины, которая при подобных обстоятельствах не заставила бы всех плясать вокруг себя.

А что, возможно, я и в самом деле для него некое подобие отдушины, женщина, при которой он отдыхает душой от всех сложных взаимоотношений с другими бабами. Баба я нетипичная, это факт, и за все время нашего знакомства... Знакомства, ну и кретинская формулировка! За все время нашей странной связи я никогда не была ему в тягость и, удивительное дело, мне это ничего не стоило. Он как-то даже признался: я для него нечто вроде убежища...

Холера! А может, и в самом деле имело смысл нам провести всю жизнь вместе? И какого черта я подвернулась той собаке, которая укусила меня в детстве и из-за этого пришлось выскочить замуж в семнадцать лет?!

- Другое меня заботит, - призналась я Гжегожу. - Вот когда я что-нибудь узнаю про всю эту историю с головой... От нашей полиции, когда обращусь к ним, или от ксендза в Груйце, и мне захочется посоветоваться с тобой... Сам понимаешь, больше не с кем. Как мне с тобой связаться? Позвонить можно?

Гжегож немного подумал. Секунды две, не больше.

- В случае крайней необходимости я приеду. Постараюсь все оформить как служебную командировку, и мы встретимся, тогда и поговорим. Послушай, наши здешние встречи такие короткие, кажется, я еще не успел тебе сказать... Врачи предупредили, что я наверняка стану вдовцом, если покину жену внезапно или без уважительной причины. Так что, если я уеду, не предупредив ее, стану убийцей. Вот так. А поскольку знаю об этом обстоятельстве, это будет предумышленным убийством. И еще об одном обстоятельстве я тебе не сообщил, потому что и для тебя, и для меня это обстоятельство не столь уж существенное. После смерти жены я наследую ее состояние, а оно огромно. И есть один человек, близкая родственница, которая весьма рассчитывает на него и сделает все от нее зависящее, чтобы бросить на меня подозрение. Впрочем, долгая история...

- И ты выбрал самое подходящее время, чтобы ее рассказать. Правда, я себе сижу с компрессом и могу слушать хоть до утра, а вот ты...

- Да, мне сложнее. Хотя, это не столь уж важные вещи. Ты во сколько собираешься уехать?

- Не позднее одиннадцати, надо успеть добраться до Штутгарта.

- Постараюсь забежать к тебе в полдесятого, за час успеем все обсудить...

Я позвонила в Штутгарт знакомой, чтобы она опять заказала мне гостиницу, предупредив, что пока не знаю точное время приезда. Она очень расстроилась, узнав о моей ноге, хотя я всеми силами постаралась ее успокоить, всячески преуменьшая травму. Уверила ее, что машину вести смогу, в крайнем случае буду выжимать сцепление пяткой.

В бистро на углу я заявилась несколько подвыпившей, ибо ледяная терапия для ноги заставила меня принять внутрь кое-какие напитки из бара в номере. Выяснилось, что ходить я могу, правда, раскорякой, ступать травмированной ногой можно только на пятку. Да еще при этом проклятая нога непременно требовала ровной поверхности, ей не нравились даже щели между тротуарными плитками.

Приходилось, сделав шаг, останавливаться, опираясь на правую ногу, и выискивать ровное место для травмированной левой. При неудачном выборе все тело пронизывала дикая боль.

По возвращении моем в номер гостиницы навалилась, естественно, извечная проблема: что делать с головой. Два дня прическа выдержала, а, вот за третий я не могла поручиться, вернее, могла поручиться - не выдержит. Накрутить волосы на бигуди, как в давние времена, и спать на бигудях? Теперешние приспособления были мягкими и не так впивались в голову, но зато выгибались, как им нравится, что приводило к незапланированным парикмахерским эффектам, например, волосики загибались под прямым углом, прямо геометрия какая-то. Вымыть голову, высушить. Не будь здесь Гжегожа, я бы просто натянула парик - и дело с концом, но теперь... А вдруг - как бы это поделикатнее выразиться - наше прощание пройдет в романтическом ореоле?..

Ну и конечно, подумав о собственной голове, я сразу же вспомнила о посторонней, расстроилась, постаралась ее выкинуть из головы и не заметила, как собственную уже сунула под кран. Волосы потом пришлось сушить с перерывами на отдых, проклятая нога требовала. Сушила я волосы, а перед глазами неизвестно почему маячили те самые смешные сценки: бородатый Ренусь и второй бородач и две бабы в одинаковых шляпках. Впрочем, нечего Бога гневить, лучше пусть торчат перед глазами эти смешные сценки, чем ужасная Еленина голова...

На следующее утро Гхегож пришел в тот момент, когда я с невольным уважением разглядывала черный синяк, переместившийся поближе к пальцам. Вещи я уже уложила.

- Не обращай внимания на такие глупости, - пресекла я опасения Гжегожа. - Видишь же, чернеет не вверх, а вниз. И что попусту стенать, ноги я все равно не отрежу, придется жить с такой. Времени у нас в обрез, перейдем к делу.

И он сразу перешел.

- Помнишь мою бывшую секретаршу? Риторический вопрос, разумеется, я ее еще как помнила!

- Это она ближайшая родственница моей жены, ее кузина, впрочем, никаких других родственников у жены нет. Если помнишь, моя жена из страшно богатой семьи, могла бы всю жизнь прожить ничего не делая, работала для собственного удовольствия. Перед свадьбой мы составили интерцизу, брачный контракт, не знаю, известно ли тебе, что это такое...

Я вздохнула.

- Несколько раз в жизни мне довелось испытать чувство, что ты считаешь меня идиоткой.

- Любому человеку случается чего-то не знать. А кроме интерцизы заодно уж и завещательное распоряжение подписали. На случай, если один из супругов переживет другого...

Я перебила, издевательски заметив:

- И это мне знакомо. Впрочем, можешь не продолжать, кажется, я поняла, что ты хочешь сказать.

- Вот и прекрасно. Не будь меня, все унаследовала бы эта глупая курица. Лучшего подарка судьбы, чем я в роли убийцы, для нее и быть не может. Точно знаю, это по ее настоянию консилиум врачей изложил свое заключение именно в таких выражениях. И получается, единственным лекарством, способным сохранить жизнь моей жене, являюсь я сам, мое постоянное присутствие рядом с ней. А ведь я архитектор-проектировщик, ты прекрасно знаешь, что такое авторский контроль. Пришлось купить авиетку, чтобы в рабочее время слетать, например, в Швейцарию, Австрию, Испанию. А уж вырвать у нее согласие на отсутствие целых два дня - баснословная удача, все равно сопряженная с немалым риском.

- А ты не можешь отказаться от этих денег?

- Конечно, мог бы, пропади они пропадом, но в создавшейся ситуации это равносильно отказу от жены, то есть опять смертный приговор для несчастной. А сделать это втихую невозможно, за мной без устали следит один вредный адвокат, нанятый любящей кузиной. И честно признаюсь: пошел бы на все, если бы вместо меня не наследовала эта змея. Нет уж, такого одолжения она от меня не дождется!

Я кивнула. Будь я на его месте, от меня бы тоже не дождалась, даже если бы самой пришлось помучиться. Впрочем...

И я, естественно, сразу же поделилась пришедшей в голову идеей:

- На твоем месте я бы кузину пришила.

- Вот уж что сделал бы с искренним наслаждением, но, если серьезно, это только мечтать легко, а на деле ты бы тоже никого не пришила. Не говоря уже о том, что тогда пришлось бы пришить и вредного адвоката.

Да, он прав, довольно трудоемкая процедура. Теперь до меня дошло, каким безукоризненным приходится быть Гжегожу. Даже при всех нормальных обстоятельствах в случае скоропостижной смерти одного из супругов подозрение автоматически падает в первую очередь на второго. Тут, правда, смерть жены Гжегожа не была бы уж такой скоропостижной...

И я деликатно поинтересовалась:

- А кроме мозгов набекрень, какие у нее еще болячки?

- Больше никаких, физически она в норме, убить ее может лишь сильное психическое потрясение.

- Езус-Мария, уезжаю, уже уезжаю!

- Перестань, в конце концов, есть же какие-то границы. Знаешь, может, из-за того, что свихнулась, жена стала вдруг неимоверно скупой, после инсульта ее просто не узнать. Раньше в этом отношении все было нормально, а теперь ее охватил вдруг панический страх, что она останется без гроша. Ну и последние годы мы живем только на то, что я зарабатываю. Нет худа без добра, благодаря этому мне и разрешили работать. Хотя началась форменная свистопляска. Нет меня - плохо. Есть я - тоже плохо, почему не на работе? Не жизнь, а каторга, впрочем, зачем я тебе все это рассказываю? Боюсь, скоро и сам свихнусь.

Я изумленно заметила:

- Надо же, поверить трудно, до чего внутренняя жизнь... я имею в виду не солитера, ты понимаешь, до чего и у тебя, и у меня внутренняя жизнь с нашими законными супругами складывалась одинаково! И я была в сходном положении и тоже воздержусь от деталей.

Как много можно выразить взглядом! В том, которым мы обменялись, наверняка содержалось то, о чем мы оба никогда не рассказывали друг другу... Вот интересно, а если бы мы были супругами, тогда как?

И ни с того ни с сего вдруг сообщила:

- Тогда я не приехала к тебе в Париж, потому что Мизюня не оформила приглашения.

Гжегож от неожиданности вздрогнул.

- Что?!

- А ты разве не знал? - удивилась я. - Ведь ты тогда был здесь, в Париже, ваши все знали. А в нашу предыдущую встречу, ну, ту самую, двадцать лет назад, я тебе разве об этом не говорила? Меня уже ждала работа в Париже, оставалось только съездить в посольство за бланками, ну и эта гадина отказалась, а на мое место сама устроилась. Впрочем, я была настолько глупа, что помогла ей в этом, попросила на той французской работе, пока я оформляюсь, принять ее временно вместо меня, потому что Мизюне без работы не удалось бы остаться во Франции. А она и заграбастала для себя мое рабочее место, и мне бланков не прислала, ну да я уже говорила. В общем, подложила мне грандиозную свинью. Много времени прошло, пока я разыскала работу в Дании и на несколько лет там увязла.

Гжегож выглядел слишком уж ошарашенным, никак не мог прийти в себя. В чем дело?

- Ну что ты? Разве не знал?

- Знал, весь наш польский колхоз в Париже тогда только об этом и говорил - дескать, Мизюня обвела подружку вокруг пальца, сама пристроилась на ее место. Да только я не знал, что подружкой была ты! Какие бланки, о чем ты говоришь? У нее на руках уже был вызов для тебя, так она его публично порвала и еще издевалась над наивностью некоторых.

Пришла очередь и мне ошарашиться.

- Ну, знаешь! - только и смогла вымолвить. Тем временем Гжегож, переварив новость, рассказал мне самое главное.

- Ну так знай, тем самым она и нашу судьбу решила! Если бы ты тогда приехала в Париж, у нас бы все совпало. А мне и в голову не пришло, что она говорила о тебе! В Польше я ее почти не знал, только в Париже столкнулся! Надо же, дрянь какая! А известно ли тебе, что именно тогда она связалась с Ренусем и они вместе уехали в Штаты?

- Нет, не известно, да и какое мне дело? Так ты говоришь, совпали бы? Ведь именно тогда мы перестали переписываться, если бы я знала! И что, вместе со своим Ренусем разбогатела?

- Он богатеньким стал раньше, поэтому она с ним и связалась, иначе не вышла бы за него замуж. Я никак не могла успокоиться.

- Говоришь, совпали бы?

А ведь тогда и в самом деле я вполне созрела для того, чтобы воссоединиться наконец с Гжегожем. Мой второй муж не был мужем, так, свободное сосуществование, которое к тому же явно шло к концу. Потому и захотела уехать за границу, подальше от него. Я бы ни минуты не колебалась, выбирая между ним и Гжегожем. И вот, пожалуйста, подруга по имени Мизя, которую все называли Мизюней, самовластно распорядилась двадцатью годами моей жизни, а может, и теми, что мне еще оставались.

И я поймала себя на том, что не питаю к ней дружеских чувств.

- Глупая к..! - вырвалось у меня.

- Целиком и полностью согласен с тобой, - согласился Гжегож. И высказал предложение: - У нас еще осталось немного времени. Ты не против того, чтобы рационально им воспользоваться?..

Вот и выходит - правильно я вымыла голову! .

Дождь начался сразу же за Парижем и лил до самого Страсбурга. Вести машину я могла, сцепление выжимала всей негнущейся стопой, и не очень было больно. А на автостраде стало и вовсе легко. Включить пятую и жать на газ - особых конечностей для этого не требовалось. Ну ладно, на автозаправочной станции пришлось попотеть, из машины я вылезла раскорякой, но одной заправки хватило. Что из того, что на меня смотрели с удивлением - дождь, а я в босоножках, стану еще из-за таких пустяков переживать! И с грустью подумала - вот, из-за головы тоже не переживаю, теперь и без нее обойдусь, а при первом же удобном случае напялю парик и нет проблем. Потому как и Гжегожа тоже нет...

О второй голове я старалась не думать, хотя постоянно чувствовала ее за спиной. Знала, что она там, Гжегож подтвердил. Когда он спустился на машине из гаража и мою тяжелую дорожную сумку уместил на заднем сиденье, сказал:

- Возможно, тебе хочется знать, здесь ли она. Здесь, в твоем багажнике, в холодильнике, к сожалению, никто ее не украл. Не воняет, я проверил.

Я лишь зубами заскрежетала, и это было последнее, что при расставании услышал от меня любимый мужчина. Не воняет - и то хорошо. Вспомнила я не столь отдаленные времена, когда на границах таможенники любили заглядывать в сумки и чемоданы путешественников, а также в их багажники. Интересно, что бы случилось, загляни они в сумку-холодильник? Разумеется, это произошло бы уже на немецко-польской границе, на других пограничники не проявляли такого внимания к багажу иностранцев. И через сколько лет добралась бы я потом до дому? А, правда, у меня еще нога. Возможно, часть срока я провела бы в тюремной больнице .

Задумавшись о глупостях, я, естественно, прозевала поворот на Корнталь, и мне потребовалось двадцать километров, чтобы вернуться на прежнюю трассу. Теперь я заставила себя ехать внимательней, свернула там, где надо, но в самом Корнтале опять заблудилась, и уже совсем стемнело, когда я со своей знакомой отправилась в погребок на стаканчик рейнского, потому как на Рейне пить рейнское обязательно. Машину я оставила не на стоянке, а на улице, под окном моей комнаты, и особое внимание уделила противоугонному устройству.

Честно говоря, не очень умно поступила, вот теперь-то могла бы и забыть о сирене, на кой мне две головы, с одной не знаю, как справиться. Пусть бы эту Елену украли, мне бы легче стало, а в полицию я могла бы пойти и без вещдока. Хотя нет, не станут они ее у меня красть, тогда бы не подбрасывали. А если подбросили по ошибке? Вряд ли. Елена меня предостерегала, причем два раза, в устной и письменной форме, значит, дело именно во мне. А если так: меня хотели напугать, а вещественное доказательство потом устранить?

Как же, разбежались! Ну уж дудки, не отдам им головы! Буду стеречь ее, как бесценное сокровище. В конце концов, неспроста мне подкинули ее, наверняка это связано с чем-то. Вот если бы подбросили целый труп, пусть и расчлененный, еще можно понять: убийцы хотели избавиться от него, используя меня в качестве транспортного средства, увезу останки их жертвы за пределы страны - и дело с концом. Но ведь туг лишь фрагмент...

А если так: подарочком осчастливили не только меня, возможно, другие машины увозили за границу ноги, руки, туловище... И в настоящее время несколько водителей или рвут на себе волосы в отчаянии, или уже сидят в разных местах заключения по всей Европе, ибо были не в состоянии сколько-нибудь удовлетворительно объяснить появление в багажниках их машин страшного груза. Вдруг эта Елена поотправляла письма не только мне? Я с неохотой отказалась от такой заманчивой версии, ибо последние слова, сказанные ею перед смертью, были обращены именно ко мне.

В Парижском гараже пытались забраться в мою машину, странно, что не сумели отключить сигнализацию, не угадали частоту. Впрочем, чего можно требовать от этих французов? Вот наши спецы из автомобильной мафии наверняка справились бы.

И тут моя машина под окном отчаянно взвыла. Я бросилась к окну. Разумеется, предусмотрительно поставила ее под самым фонарем и теперь отчетливо видела все. Машинка выла и мигала, а от нее со всех ног бежал какой-то мужчина, кажется молодой. Жаль, не заметила, он пытался забраться в багажник или только ненароком оперся о него, проходя мимо? Разумеется, я могла бы забрать в номер гостиницы сумку-холодильник, но мне стало нехорошо только при одной мысли об этом. Да находись она рядом, я глаз не сомкну всю ночь. Нет уж, лучше постерегу отсюда, сверху...

Беда мне с этими головами! Глядя в окно на припаркованную по другой стороне воющую машину, я опять ломала свою голову. Чего им от меня надо? Может, просто надеются, что нервы не выдержат и я отдам концы? Или привлеку внимание иностранной полиции и она займется машиной? Тогда обязательно обнаружат голову, меня посадят, а им только это и нужно? Хотят, чтобы я застряла или во Франции, или в Германии - главное, за границей? Пусть не навсегда застряну, только на какое-то время, - возможно, их это вполне устраивает. Выходит, кому-то я здорово мешаю в Польше и чем позже туда вернусь, тем лучше. А я обманула их ожидания, головы не тронула, в иностранную полицию не обратилась, напротив, возвращаюсь к себе на родину живая и здоровая.

Здоровая? А нога?

Ну как же я сразу не поняла? Конечно же, это они пытались меня подстрелить, повредили ногу, желая лишить меня возможности двигаться. Раз не двигаюсь, значит, и в Польшу не вернусь. Ну не кретины ли? Если б не нога, мы с Гжегожем припрятали бы несчастную голову в каком-нибудь порядочном морозильнике, ведь мясо... - о Боже! сжалься надо мной!. - мясо уже при восемнадцати градусах ниже нуля может свободно полгода пролежать. А я бы, как и планировала, рванула на юг Франции, глядишь, и Гжегож сумел бы ненадолго вырваться...

Выходит, действуют какие-то посторонние злоумышленники, все знакомые знали о моих планах. Жаль, посторонних значительно больше, чем знакомых, здесь неограниченные возможности дедукции. Чего он или они, ведь количество злоумышленников неизвестно, могут от меня хотеть? Попробую встать на их место. Не получается, слишком мало у меня данных для дедуцирования. Ненавидит меня какая-то баба. Эх, лучше бы, наоборот, влюбился без памяти какой-то мужик и, потеряв надежду на взаимность, принялся убивать людей и шутки ради подбрасывать мне фрагменты расчлененных трупов. Бррр... шуточки... Или действует обожатель той самой бабы, работает, так сказать, по ее наущению...

Тут несчастная нога дала о себе знать, в конце концов, дедуцировать можно и сидя, и без того она весь день верно мне служила. Сколько можно любоваться на знакомую машину? Лучше, пожалуй, лечь в постель, пусть бедняжка нога наконец отдохнет.

 

* * *

 

Ранним утром я покинула гостиницу и отправилась в путь.

Когда при подъезде к Циттау на меня свалилось окошко автобуса, я решила, что это уж слишком!

Ехала я за этим автобусом целую вечность, тащилась еле-еле, потому что перед ним тоже тащилось что-то очень уж медленное и он не мог обогнать. Ехала я, значит, за ним и четко видела, как в крыше автобуса широко распахивается окно, как оно отрывается и летит прямиком на мою машину. Попади оно в мое лобовое стекло, в данный момент у меня бы уже не было лица, но я успела нажать на тормоз, этого оказалось достаточно, и окошко грохнулось на асфальт у меня под носом. Правда, что-то рикошетом ударило меня снизу, я явственно ощутила глухой удар. Бампер или покрышка?

Сбросив и без того небольшую скорость, я съехала на обочину и проверила колеса. С ними порядок, значит, бампер.

Проклятый автобус, похоже, ничего не заметил и свернул себе в Циттау, оставив валяться на шоссе то, что недавно называлось окном.

Сообразив, что чудом спаслась от смерти, я малость расстроилась. Ну и путешествие у меня получилось, сплошные сюрпризы! Интересно, что еще меня ждет? Трудно представить, чтобы автобусное окно кто-то специально столкнул на меня, наверняка само вылетело. И как мне этот факт расценить: предостережение, ниспосланное свыше? Не притормози я вовремя... Силы небесные ополчились на меня, звезды мне не благоприятствуют. Поскорее бы добраться до дому и пересидеть тихонечко черные дни. Что они, звезды, имеют против меня? Наказывают за Гжегожа?

Многолетние перипетии с Гжегожем свидетельствовали яснее ясного - судьба твердо решила нас разделить. А я, видите ли, на склоне лет решила бросить вызов судьбе, вот и получила по заслугам. Какой там вызов, что она, судьба, не понимает, что ли, - я давно покорилась, это так, жалкая попытка.

А за предостережение спасибо, на всякий случай не поеду без остановок, как предполагала, а опять переночую в Болеславце.

И по этой причине до дома я добралась на день позже, чем рассчитывала...

Оказавшись наконец лицом к лицу с полковником Витецким, начальником Отдела особо тяжких преступлений Главного полицейского управления, - а как же, никто другой меня не устраивал! - я поставила вопрос ребром:

- Желаете сразу суть иди все по порядку?

- По порядку, если можно.

У меня было время обдумать, в чем я признаюсь полиции, в чем нет. Немедленно по возвращении я побывала у врача ортопеда, сделала рентген, еще вчера получила снимок. Перелом, вызванный сильным ушибом, оказался простым, ровнехоньким, без смещений и просто обязан был срастись сам, гипс не требовался. До утра я имела возможность как следует подготовиться к беседе с полковником.

Начала я с катастрофы под Лодзью, проехала Штутгарт и добралась до головы, однако момент ее обнаружения переместила поближе к Парижу.

- Что?! - воскликнул полковник.

- Человеческая голова, в большой пластиковой сумке. И я сразу ее узнала - та самая женщина, которая ползла по шоссе. Пострадавшая в катастрофе.

Надо отдать должное полковнику, через три секунды уже взял себя в руки.

- Когда это произошло?

- Одиннадцатого мая. Под Парижем.

- Почему же вы сразу не вернулись?

- Сначала просто растерялась. Потом подумала и в самом деле решила вернуться в Варшаву. Но знаете, пан полковник, там зарядили дожди, а сразу после них такая жара наступила, что, сами понимаете, пришлось подумать о холодильнике. Я доехала до Парижа, купила сумку-холодидьник, поместила в нее голову, а на следующий день как раз сломала ногу.

Полковник невольно бросил взгляд под стол на мои ноги. И был прав: в его кабинет я постаралась войти по возможности легкой непринужденной походкой.

Теперь описала несчастный случай с ногой, впрочем, кратко, без ненужных подробностей.

- Но пришлось задержаться в гостинице, два дня просидела с ледяным компрессом на ноге, все надеялась, пройдет, - продолжала я свое повествование, совсем немного искажая истину. - Без машины с этой головой и еще ногой ни за что бы не добралась. Ноге немного полегчало, и я двинулась в путь А остальное теперь - ваше дело.

По лицу полковника было видно, что щедрое приношение его отнюдь не обрадовало.

- И где же эта голова находится в настоящее время?

- Да по-прежнему у меня в багажнике, где же еще?

- Пошли!

- Скажите, а нельзя ли следующие допросы проводить на первом этаже? - робко поинтересовалась я, боком сползая с лестницы второго этажа. - Очень сложно мне по лестницам ходить, а ведь у вас в полиции вроде бы пытки пока не применяются?

- Ладно, подберем кабинет на первом этаже. Проводив меня к машине, полковник велел переехать на их стоянку. Послушно остановила машину там, где велели, послушно открыла багажник и отошла в сторонку. Очень не хотелось глядеть лишний раз на голову, пусть сами смотрят. А они не стали смотреть, просто вынули сумку-холодильник и, не раскрывая ее, понесли в здание, велев мне следовать за ними.

Зашли мы в какой-то кабинет, уже на первом этаже, сумку они поставили на стол и, наконец, раскрыли. Я упорно не глядела в их сторону, но что-то уж слишком долго они молчали. Не выдержав, глянула. В холодильнике красовался гигантский ананас с роскошным плюмажем зеленых листьев!

Мне стало нехорошо, до такой степени, что подумала - все, помираю! Когда, черти бы их побрали, успели они подменить голову? Если бы не Гжегож, я бы решила, что у меня просто галлюцинации, но ведь Гжегож тоже ее видел! И перед отъездом из парижского отеля она еще была в моей машине, сам мне сказал об этом.

- Разыграть нас решили? - спросил полковник, и в его взгляде, устремленном на меня, не было особой теплоты.

Рука дернулась покрутить пальцем у виска, да я вовремя одумалась.

- Уверяю вас, пан полковник, я только с виду чокнутая. Была голова, это факт. Выходит, сначала подкинули, а потом свистнули. Я не успела вам сказать, они все время пытались залезть ко мне в багажник, есть свидетель. Дежурный гаража при моей парижской гостинице. И еще можете порасспрашивать в Штутгарте, там ночью моя машина отчаянно выла, тоже пытались открыть. Да и о катастрофе под Лодзыо можете узнать, я ее не придумала, и тамошние полицейские наверняка составили протокол, и, может, даже фамилия той женщины записана - Елена Выстраш.

- А вам откуда ее фамилия известна?

- Так она назвала себя, когда ползла по асфальту. Вряд ли она жива, даже если эту голову ей потом пришили.

Полковник о чем-то раздумывал, глядя на меня с подозрением и, боюсь, с отвращением. Надо же, какую свинью подложили мне злоумышленники напоследок! Предъяви я полковнику голову, он отнесся бы к моим показаниям серьезно, а без головы очень свободно может разгневаться. Хорошо, если отделаюсь штрафом за то, что предумышленно ввела в заблуждение исполнительные органы. Глядишь, еще посадит. А главное, никакого уголовного дела не будет возбуждено. Нет головы - нет и расследования, это и ежу ясно.

- Догадываюсь о чувствах, которые вы ко мне питаете! - сердито заявила я полковнику. - Но, возможно, есть у вас подчиненный, которого вы тоже не любите, так подбросьте ему меня. Да, я продолжаю утверждать со всей ответственностью - голова была! И мне очень хочется знать, что там в действительности случилось, в той автокатастрофе под Лодзью, потому что у меня создалось впечатление - та женщина секунды за две до столкновения сама выскочила из машины или ее вытолкнули. И пусть кто-нибудь проверит, есть ли у нее голова. А вот мой загранпаспорт с датой пересечения границы.

- По дороге туда вы на границе оформляли страховку на машину, - произнес полковник. Значит, мой рассказ слушал внимательно. - Могли там оставить машину, незаметно вернуться в Польшу, сделать со своими сообщниками что угодно, вернуться к машине и фактически отбыть из страны на следующий день. Или поздним вечером в тот же день.

- И все это для того, чтобы потом вот здесь, перед вами, выглядеть идиоткой?

- Не обязательно. У вас что-то могло сорваться, что-то не вышло. Протокол мы все-таки составим

Нашу беседу с большим интересом слушали два сотрудника управления, видимо подчиненные полковника. Их отправили за стенографисткой и магнитофоном. Мы обосновались в этой же комнате, полковник все-таки учел мою просьбу, несмотря ни на что. Подозреваю, ему здорово хотелось погонять меня по лестницам! Доброе сердце .. А может, просто времени не было?

Я очень старательно повторила свой отчет, расхождения с истиной выполняя столь деликатным слаломом, что самой понравилось. Надеюсь, все в точности совпало с первоначальным вариантом Охотно подписала показания, а потом начались неприятности.

Тщательно складывая странички протокола, полковник невзначай поинтересовался:

- А кроме вас кто-нибудь еще видел голову? Вопрос застал меня врасплох, я не знала, как лучше ответить. Не хотелось вмешивать в это дело Гжегожа, да и к тому же мы с ним не согласовали своих показаний, мог вывести меня на чистую воду, сам того не желая.

- Значит, кто-то видел, - с удовлетворением констатировал наблюдательный полковник. - Кто такой?

Я решилась

- В протокол этого не записывайте, на пленку тоже не надо, скажу вам на ушко, так сказать, не для протокола. Видел ее мой давнишний хахаль, у него жутко ревнивая жена, к тому же больная, и головой ручаюсь... Тьфу, только не головой!.. Наверняка вам не впервые приходится с таким сталкиваться в своей практике. Я виделась с ним в Париже.

- И что?

- И поскольку эта голова меня прямо ошарашила, я ему сказала о ней. Мы вместе переложили ее в сумку-холодильник Стало жарко, я вам уже говорила, он боялся, что она испортится.

- Прикажете его разыскивать через французскую полицию?

- Избави вас Бог! Я же говорю, у него жена... Вон у вас под рукой телефон. Можете ему позвонить, он как раз на работе.

- Прошу вас, позвоните вы.

Мысленно перекрестившись, я извлекла записную книжку, полистала и набрала номер телефона Гжегожа. Нет худа без добра, хоть голос его услышу

Услышала и печально проговорила в трубку:

- Гжесь, это я. Доехала, все в порядке, оказалось, нога прелестно сломана, гипс не нужен, но голову у меня все-таки свистнули. Я сейчас звоню из Главного управления полиции, они в голову не верят, и пан полковник очень желал бы с тобой поговорить.

Гжегож ответил не раздумывая:

- Хорошо, давай его. Ты рассказала только о катастрофе, больше ничего.

Передав полковнику трубку, я облегченно перевела дыхание. Умница Гжесь все понял, а болтливым он никогда не был.

Полковник развел настоящий Версаль. Правда, их разговор я слышала несколько односторонне, по репликам полковника догадываясь о том, что сказал Гжегож, но поняла: он подтвердил - голова существовала, была самой что ни на есть настоящей, хранилась у меня в багажнике, а ногу я действительно сломала и два дня просидела на холодных компрессах со льдом.

Положив трубку, полковник подумал и сказал:

- Знаете что? Я вам верю. Разумеется, вы могли предварительно согласовать показания, но какой смысл? Все это настолько глупо, что наверняка правда. А относительно катастрофы мы, конечно же, все выясним. Пока вы свободны.

Пока... Ничего себе, хорошенькое словечко. У меня реквизировали и сумку-холодильник, и ананас, на что я охотно согласилась и поспешила воспользоваться свободой.

Гжегожу я позвонила из знакомого книжного магазина. Ясное дело, он ждал моего звонка. Услышав его голос, начала без предисловий:

- Наврала я вот о чем. Ни слова о письме, могла ведь его еще не прочитать. Ни словечка о ксендзе в Груйце. Это самое нашла уже подъезжая к Парижу, хотела возвращаться, но тут нога подвернулась, пришлось задержаться с отъездом. Остальное - как все было в самом деле.

- Логично, - поддержал меня Гжегож, - сам бы так поступил. О полиции я сказал правду, ты поняла? Не было смысла впутывать французскую полицию и так далее. А что ты получила вместо головы?

- Свежий ананас. Потрясающий экземпляр!

- Даже остроумно, подходяще. А где...

- Или в Штутгарте, или в Болеславце, думаю, наконец научились отключать мою сирену. Впрочем, уводить машину они не собирались, им было достаточно отключить наружную сигнализацию. Менты в общем мне поверили, интересно, что станут делать. А я съезжу в Груец. Если что придет в голову - позвони...

В Груец я отправилась немедленно.

- Да, чаще всего исповедую именно я, - так ответил на мой вопрос викарий груецкого костела, еще довольно молодой симпатичный мужчина, очень похожий на учителя закона Божьего в нашей начальной школе. - Но ведь фамилий исповедуемых мы не знаем. Хотя, минутку, как вы сказали? Елена Выстраш? Кажется, я слышал эту фамилию... - Викарий задумался, нахмурив брови, затем внимательно поглядел на меня. - А собственно, почему это пани интересует?

Я молча вынула письмо Елены и подала ему. Дождавшись, когда он кончил читать, сказала:

- Так вот, проше пана, извините, проше ксендза, на эту Елену я наткнулась сразу же после столкновения машин на шоссе под Лодзью. Хорошо рассмотрела несчастную, она успела мне сказать два слова, а вскоре после этого обнаружила в багажнике своей машины ее отрубленную голову. Вернее, обнаружила уже после того, как проехала с ней пол-Европы. Вернулась в Варшаву, чтобы сдать голову в полицию, и туг выяснилось - ее у меня похитили. Объясните же, ради Господа, что все это может значить? Если Елена у вас исповедывалась, а в письме она написала об этом, так поясните хотя бы... Нет, нет, я знаю, тайна исповеди - святое дело, я и не прошу вас выдать мне ее, но ведь не исключено, исповедь поможет вам понять, что же произошло, и вы сочтете возможным дать мне какие-то указания, посоветуете, как поступить.

Ксендз в обморок не падал, восклицаний никаких не издавал, но было видно, очень встревожился. Очень долго молчал, потом не торопясь заговорил:

- Да, я вспомнил, действительно, она у меня исповедывалась. И вот теперь мертва... Вы уверены, что это была именно Елена? Пожалуйста, расскажите поподробнее, как все произошло.

Я как на духу рассказала ксендзу викарию все. Нахмурившись, выслушал он меня, не перебивая, очень огорчился и наконец заявил:

- Разрешите, я подумаю. Боюсь, дело гораздо серьезнее, чем я предполагал. А теперь, понимаете, мне необходимо для себя уяснить, что мне известно об исповеди этой несчастной, а что стало плодом собственных умозаключений. На собственные умозаключения тайна исповеди не распространяется. Вы разрешите пока не возвращать вам ее письмо?

- Разумеется, пожалуйста .

Договорились - я через час вернусь. Этот час я просидела в машине, прогулки мне были еще не по силам. Правда, у меня хватило такта отъехать от костела на почтительное расстояние, чтобы не давить на психику ксендза. Достаточно уже и того, что я вперлась на машине прямо во двор костела, подъехала к самому входу, что было не только неприлично, но и наверняка запрещено, не хватало еще и после беседы с ксендзом торчать у него под носом. Беседовали мы перед входом в костел, потом викарий удалился в ризницу, проявив деликатность и не сделав замечания насчет машины, но ведь выходя мог на нее наткнуться, увидеть, как я торчу в ней, не сводя взгляда с костельных врат, и счесть это психическим воздействием. Нажим на психику в любом человеке вызывает протест, а ксендз тоже человек.

Этой своей идиотской тактичности я себе потом простить не могла...

Вторично подъехав к костелу, я была поражена столпотворением у его входа. Стояла машина "скорой помощи" и две полицейские, двор оцепила полиция, меня тоже не пустили. Из костела выбежали два санитара с носилками, на которых, прикрытый простыней, кто-то лежал. Вокруг меня голосили бабы, из их воплей я разобрала лишь "антихрист" и "святой человек" -

Опустив в машине стекло, я громко вопросила, что случилось. Отвечать мне кинулись сразу все.

- Пани, нашего ксендза викария убили, преступники, антихристы окаянные, нет на них грома небесного, не так давно святые мощи из костела украли, совсем страх Божий люди потеряли, теперь вот прямо в костеле нашего викария убили, да не в костеле, а в ризнице, ну все равно в костеле, всю голову бедняге разнесли топором, да не топором, застрелили сердечного, такой золотой человек был, поискать, теперь костел осквернили, весь кровью забрызган, такой рекой и текла до самого алтаря, наверняка хотели ограбить дом Божий, а наш викарий не побоялся богохульников, грудью на защиту бросился...

Уже больше не слушая баб, я сидела как громом пораженная. Ужасная мысль пронзила сердце: ведь это я убила викария!

Дура безмозглая, разговаривала с ним на виду у всех, на паперти, он из вежливости вышел ко мне, чтобы не заставлять женщину с больной ногой подниматься! И я, ослица, не скрываясь дала ему письмо Елены! Все получилось случайно. Подъехав, я спросила костельного сторожа, есть ли сейчас в костеле кто-нибудь из здешних ксендзов, и сторож пошел узнать. Оказался тот самый викарий, у которого исповедывалась Елена. Кто же мог знать... Смилуйся надо мной. Господи!

Бабы вокруг по-прежнему голосили. Я подняла стекло, от воплей разбаливалась голова, а она и без того отказывалась работать, так оглушило случившееся. В собственное оправдание могу сказать, что я даже не подумала - вот, так я и не узнаю, что же произошло. Нет, меня целиком и полностью оглушило сознание собственной вины за гибель ни в чем не повинного человека. Действительно просто рок какой-то... Потом пробилась все-таки в голову капелька здравого смысла, вспомнила двух санитаров с носилками, как они бежали к машине "скорой", как та рванула с места и помчалась, завывая. Не стали бы они так торопиться, если бы везли труп. Видимо, в ксендзе еще теплилась жизнь, может, есть шансы на то, что удастся его спасти. И вот еще полицейские... Езус-Мария, если они меня туг прихватят, не удастся выкрутиться. Ведь если бы даже письмо Елены я прочла уже после того допроса в управлении, я просто обязана была туда позвонить, передать вещественное доказательство, а не приставать к ксендзу!..

Затаившись, я тихо сидела до тех пор, пока не уехала полиция, пока народ не стал расходиться из костела после мессы. И только когда никого не осталось, опять решилась заехать во двор костела. У входа беседовали два ксендза, похоже, один из них пробощ. Вышла из машины и, отчаянно хромая, дрожа всем телом от волнения, потащилась к ним.

- Простите, ведь вы ксендз пробощ? - обратилась я к старшему из священнослужителей. - Теперь я уже совсем не знаю, что делать. Боюсь, это из-за меня стреляли в ксендза викария, и умоляю вас, ради всего святого, поговорите со мной!

Естественно, эти слова я произнесла чуть слышно, какие-то старушонки все-таки крутились поблизости и наверняка линчевали бы меня, услышь, что их обожаемого викария убили из-за меня, но пробощ не был глухим, услышал, кивнул и, вежливо взяв меня под руку, произнес:

- Пошли, дочь моя, давайте... Я не дала ему закончить, громко вскрикнув, ибо проклятая нога угодила на неровность между плитками двора. Хорошо еще, что вместо обычного проклятия "О, к...!", я успела выкрикнуть одно "О!".

- Что с вами, дочь моя? - встревожился ксендз

- Ничего особенного, отец мой, просто ногу сломала, но ходить могу, если недалеко...

Недалеко оказалось какое-то хозяйственное помещение. Меня усадили в, кресло, наверняка епископское, но за древностью уже вышедшее в отставку. Сам ксендз занял место в столь же древней исповедальнице без верхних стенок и поинтересовался, о чем я желала с ним побеседовать. Набравши в грудь побольше воздуха, я в третий раз за день рассказала свою историю. Слушатель оказался внимательный и терпеливый. Когда закончила, только я произнес с легким укором:

- Действительно, все обернулось не наилучшим образом.

Помолчав, ксендз спросил:

- А где же письмо этой... Елены, вечная ей память?

- Письмо я оставила ксендзу викарию, он сам попросил. Ради Господа, скажите же, что произошло с викарием, не то меня совесть насмерть замучает!

Пробощ тяжело вздохнул.

- Все произошло в ризнице, там кто-то спрятался, ведь двери не запираются, и выстрелил в викария. Стрелял из пистолета с глушителем, не удивляйтесь, мы, слуги Божий, тоже смотрим телевизор. Он не убит, но рана тяжелая. Доктор Петрксвич - великолепный хирург, мы все будем молиться, уповаем на Господа, надеемся, что с его помощью доктору удастся спасти нашего викария. К счастью, в момент покушения в ризницу вошла одна из наших прихожанок, преступник не сумел выстрелить второй раз и сбежал. К сожалению, прихожанка, женщина преклонного возраста, ничего не поняла и никого не заметила, хорошо, хоть шум подняла. Мы сбежались, вызвали "скорую", приехала полиция... Господи, воля твоя!

Я испустила такой вздох облегчения, что свободно могла надуть паруса знаменитого учебного парусника "Дар Поморья".

- Слава тебе Господи! Увы, колени преклонить не могу. Не дай Бог... до конца дней своих не простила бы себе! Конечно, я не нарочно, обратиться к ксендзу викарию меня заставило письмо несчастной Елены. Я коротко перескажу вам его содержание. А кроме того, возить по разным странам человеческую голову в багажнике своей машины, это, скажу я вам, так просто не забывается. Наверняка все это связано с каким-то преступлением и в то же время относится ко мне, но вот каким боком - не пойму, а хотелось бы понять. Да, в полицию я обратилась, они не очень-то мне поверили и что предпримут - не имею понятия. Ксендз викарии был единственной моей надеждой, я кинулась к нему, и вот результат...

- А вы не предполагаете, что за вами следили?

- Понятия не имею. Не исключено, Елена перед смертью могла наговорить преступникам много лишнего, возможно, несчастную пытали. Господи, я уже не знаю, что и думать! А не мог преступник забрать ее письмо у викария? Может, из-за него и стрелял.

- Боюсь, дочь моя, стрелял он не из-за письма, а из-за сведений, которыми располагал ксендз викарий. Ведь такие люди не верят ни в честность человеческую, ни в тайну исповеди.

Ксендз явно на что-то намекал, явно давал что-то понять. Я поднапряглась и осторожно поинтересовалась:

- Ксендзы ведь тоже исповедуются. У кого исповедовался ксендз викарий?

- Сколь несправедливо повсеместно распространенное мнение об умственной неполноценности женщин, - вздохнул ксендз. - У меня, дочь моя, у . меня.

- Выходит, вы все знаете, святой отец?

- Всего наверняка не знаю. И ничего не скажу. Подожду, пока викарий не придет в сознание. Надеюсь, меня никто не попытается застрелить?

- Дай-то Господи, аминь. Как лучше поступить: приезжать сюда каждый день или можно связаться с вами по телефону?

- Достаточно телефона. Изобретения человеческие тоже свершаются по воле Господа. Вот номер моего телефона, а пани даст мне свой на всякий случай.

Я уже вставала со своего епископского кресла, когда в голову пришла светлая мысль: Груец не Лондон, здесь люди знают друг друга.

- Раз покойная Елена Выстраш назначила в письме мне встречу в костеле, значит, она тут бывала. Возможно, и вы ее знали. Возможно, у нее родня в Группе или знакомые есть. Правда, глупо выйти на рыночную площадь и заорать во все горло: "Эй, знает кто-нибудь Елену Выстраш?" Может, какой другой способ найдется?

- Найдется, - рассеянно ответил ксендз, осторожно отцепляя сутану от занозистой доски в сиденье старой исповедальни. Нет, пришлось все-таки вытаскивать из нее занозу. - Да, - сказал он довольный, что занозу вытащил, - помнится, у нее здесь были какие-то родственники. Могу ошибиться, так что сначала проверю, а потом дам пани знать.

Вежливо поблагодарив, я с помощью ксендза дотащилась до машины и вернулась домой, где. наконец-то несчастная нога получила заслуженный отдых.

Гжегож позвонил ближе к вечеру, видимо перед уходом с работы. Я предусмотрительно заранее расположилась рядом с телефоном.

- Ренусь исчез из виду вместе с Мизюней, - начал он. - Ты мне о нем напомнила, и я тоже заинтересовался. У меня есть кое-какие знакомые по ту сторону океана, я кое-кому позвонил, поговорил, и выяснилось, что он уже давно порвал все старые связи, а потом и сам исчез. Поговаривали о всяких нехороших аферах, которыми он занимался, называли ЮАР, Эмираты, Гонконг и т.п. Все полагают, что он давно уже вил себе теплое гнездышко, но вот из чего - точно неизвестно, аферы были туманные, конкретного никто не знает. Правда, намекали на какое-то наследство. Впрочем, повторяю, ничего конкретного, одни сплетни. А посудачить о ближнем все любят.

- Некоторые это скрывают. Вот интересно, с чего это Ренусь привязался ко мне? А Южная Америка не упоминалась? Тогда можно было бы предположить, что он занялся раскопками сокровищ инков и майя...

- Пожалуй, это мысль! Особенно, если учесть, что при нем в качестве жены подвизается Мизюня. Впрочем, плевать мне на этих супругов, что у тебя?

- Много чего и все ужасное. Так и быть, скажу, хотя, сдается мне, мой телефон стал прослушиваться. Но ведь если об этом пишут в газетах, значит, не секрет? Занимаюсь ногой... нет, о ноге в газетах не писали, но из-за нее ничего не удалось сделать, только в Груец съездила. Неловко ступила, а она опять распухла, проклятая. На камень наткнулась...

И я коротко рассказала о ксендзе викарии, на всякий случай умолчав о ксендзе пробоще. Гжегож сразу учуял второе дно, потому как при ксендзе викарии не усмотрел никакого камня, на который я наткнулась.

- Что ж, более-менее понятно, - коротко резюмировал он, воздержавшись от комментариев.

И опять сердце обдало теплой волной счастья, ведь говорю с человеком, понимающим меня с полуслова. Нет, очень глубоко в печенках засел злополучный родничок... Все-таки в мужчине главное - ум. Ну хорошо, одного ума недостаточно, согласна, необходимо множество привходящих моментов в общении с женщиной. Прежде всего - желание ее понять, разделить ее печали и заботы, проявить интерес к ее интересам, извините за повтор, пусть даже если они сводятся к фасону платья. Ну и разумеется, нежные чувства по отношению к этой женщине. Она для него должна быть дорога не только в постели. И еще одно соображение, как само собой разумеющееся: голова его женщины должна быть набита не только опилками...

Разговор с любимым мужчиной я закончила печально:

- А теперь я по возможности спокойно буду ждать, когда ко мне обратятся полицейские. Догадываюсь, есть у них ко мне дело.

О том, какие сложности переживала полиция, я узнала намного позже. В принципе, мой визит к ним с мертвой головой, неожиданно превратившейся в ананас, был просто даром небес, и они должны благодарить меня до конца дней своих. Впрочем, благодарность они почувствовали ко мне сразу же, вот только по полицейскому обыкновению воздержались от сообщения мне столь приятной информации. С информацией ко мне обратился ксендз пробощ, да и то не сразу, а лишь через три дня. Эти три дня, вынужденно проведенные мною в бездействии, очень благотворно сказались на состоянии моей ноги и просто фатально - на нервах. Лишившись возможности действовать, я до такой степени разбухла от переполнявшей меня неизрасходованной энергии, что казалось, вот-вот лопну.

Естественно, звонок ксендза поднял меня на ноги.

Итак, в Груйце состоялись похороны некой Елены Выстраш. Похоронили ее ранним утром на груецком кладбище в фамильном склепе неких Осташеков, потому что она была их родственницей. И столько кружило по Груйцу несусветных слухов о покойнице, что ксендз при всем желании не может мне их сообщить. Зная мой интерес к данной особе, он, ксендз, старался все эти слухи выслушать и запомнить, да уж больно они были глупые. И адрес Осташеков сообщил, жили они на улице Посвентной.

Без пяти пять я испытала прилив искренней симпатии к еще незнакомым мне Осташекам, ибо их квартира была на первом этаже, не надо подниматься по лестнице. Вошла, познакомилась, позволила напоить себя кофе.

Разговорилась с хозяйкой, пани Осташковой. Женщина приятная, доброжелательная, но явно чем-то смущенная.

- Елена была нашей дальней родственницей, - запинаясь, рассказывала пани Осташкова. - До, знаете ли, наш склеп, наше дело, кого мы там похороним, а для нее должны были уж хоть это сделать, проще пани... А вы частным образом интересуетесь или как?..

Я с чистой совестью заверила женщину, что как нельзя более частным. Успокоенная, та немного оживилась.

- Елена отдала нам свои деньги. Держала у нас и предупредила, что, если что с ней случится, - деньги наши, вроде как наследство от нее. Немного денег, но все же... Ну и как, проше пани, после этого ее в склеп не впустить?

Я горячо похвалила добрую женщину за ее справедливое решение. А пани Осташкова, видимо, все еще переживала недавние события, ей хотелось поделиться с новенькой, ничего не знавшей о похоронах Елены. Желание высказаться переполняло ее, выплескиваясь наружу, и мне не пришлось задавать вопросы.

- А ведь ужасти какие, проше пани, в катастрофе погибла бедная, а нам только вот сейчас сказали, хотя недели две как ее и в живых не было. Вроде бы не могли отыскать родственников, а чего трудного, ведь она у нас постоянно прописана, нашли наконец. Только вот тела не захотели отдать...

- Наверное, надо было произвести вскрытие, - со знанием дела заметила я.

Пожав плечами, пани Осташкова огляделась, желая убедиться, что никто не подслушивает, и понизила голос, хотя вокруг не было ни одной живой души. Детей она с самого начала выгнала погулять, а муж, не проявив ко мне никакого интереса, отправился куда-то за дом рубить дрова.

- Может, вы и правы, может, и вскрытие, но все говорят - что-то у нее с головой было. Всякое тут болтали и выходило, будто голова у несчастной отрублена... Да вы сами знаете, в катастрофах и не то бывает. А тогда с чего, спрашивается, нам ее сразу не показали? Хотя бы для опознания. Только в последний момент и показали, сегодня утром, как болезная уже в гробу лежала. Гроб мы заказали, все сделали, чтобы от людей не стыдно было, из самой Лодзи везли ее в гробике на похоронной машине, а когда приехали за ней, там, в морге больницы, нам и показали ее в гробу, все было при ней, все как следует, только вот на шее чего-то намотано. Я было поглядеть сунулась, да муж остановил. Какое тебе дело, сказал, что там? Это Елена? Елена. Видишь же, все при ней, нечего слушать, что болтают, глупая ты баба! Так сказал, ну я и отступилась, чего там, думаю, опять же, в катастрофах чего не случается, вроде ее личность. На всякий случай я на руку глянула, родинка у нее на руке была, как же, есть родинка, значит, Елена, без обману, а там пусть болтают, что хотят...

Ни с того ни с сего подумалось: сообщи я пани Осташковой все, что приключилось с Еленой и ее головой, озолотила бы меня, такие сенсации выпадают человеку раз в столетие, было бы что рассказывать всю оставшуюся жизнь. Естественно, сообщать не стала, попросила уточнить даты. Похороны Елены состоялись сегодня, но полиция их разыскала три дня назад, надо же, как раз после моего приезда в Груец... Голова у покойницы была. Интересно откуда? Злоумышленники подбросили или полиция разыскала? Сувенир у меня похитили, по всей вероятности, в Штутгарте. А не в Париже? Ведь Гжегож в холодильник не заглядывал, только сообщил о его наличии в моем багажнике. Не исключено, что уже тогда в холодильнике был ананас. Как же они провернули все с головой? Наверняка были задействованы несколько человек. Патологоанатом, допустим, служебной тайны не разгласил, а вот сторожа в морге наверняка пришлось подкупить. Впрочем, может, только напоить как следует. Нет, в Лодзь я не поеду, когтями выдеру все подробности из моих знакомых в Главном полицейском управлении, отдел особо тяжких преступлений.

- А чем она вообще занималась, эта ваша родственница? - поинтересовалась я. - Жила где? Тут, у вас, где и прописана?

- Да нет! - махнула рукой пани Осташкова и наконец спохватилась: - А почему пани ею интересуется? Пани ее знала?

Ответ пришел в голову моментально.

- Нет, не знала Скажу вам правду - я получила письмо от Елены. У нее были какие-то неприятности, и она хотела встретиться со мной. Я сразу не прочла письма, так получилось, а когда прочла - уже поздно было. Это меня мучает, чувствую себя виноватой перед покойницей. Вот почему и приехала к вам. Знаете, очень тяжело на душе, хотелось бы облегчить свою совесть, хоть теперь что-то для нее сделать. Это вроде как ее посмертное завещание, последняя воля, высказанная на смертном одре...

Услышав о смертном одре, пани Осташкова сразу избавилась от всех сомнений, он как-то сразу ее убедил и даже растрогал. Женщина до того разволновалась, что пошла красными пятнами и принялась допытываться, какие же неприятности были у Елены. Добрая душа, она тоже была готова расценить их как последнюю волю Елены и всей душой хотела мне помочь.

- В письме о неприятностях было написано туманно, я как раз у вас собиралась узнать что-либо конкретное. Пожалуйста, расскажите мне о вашей родственнице. Чем она занималась, как жила?

- Ну как... да обыкновенно. Работала. Может, неприятности как раз на работе и случились? Работала она прислугой у одних таких, богатеньких, где-то то ли в Варшаве, то ли под Варшавой. Да, вспомнила, и в самом деле где-то на краю города. Елена рассказывала, дом у них свой и сад большой при нем. Елена у них и готовила, и убиралась, работы хоть отбавляй, дом огромный, жаловалась. И знаете, наверное, вы правы, неприятности именно из-за работы вышли, она еще сказала, что ушла от хозяев. Туг как раз подвернулось ей в Варшаве жилье. Кто-то надолго уехал, она осталась сторожить, вот и жила там. А что она вам написала?

- Да только то, что я вам сказала: у нее большие неприятности и надо со мной встретиться, потому что помочь ей смогу только я. Нет, не так: если кто и поможет, так только одна я. Встретиться мы должны были в костеле, здесь, в Груйце. Вот и все. А я так и не успела побывать в этом костеле при ее жизни.

Логики в моем рассказе не было ни на грош, но пани Осташкова так разволновалась, что совершенно не заметила этого. А ведь несчастной уже никто и ничто не могло помочь, так что совершенно неважно, какого рода неприятности у нее были. Однако посмертное послание сделало свое дело.

- Вот-вот, последнее время она довольно часто приезжала к нам, - защебетала отзывчивая родственница Елены Выстраш. - Почитай каждую пятницу, на денек-другой, а ведь раньше хорошо если раз в три года появлялась. А что касается квартиры, которую стерегла, так там был один такой, помогал он ей...

- Где был?

- Вроде бы по соседству жил, ну, по соседству с той квартирой, которую ей оставили стеречь. Жили они дверь в дверь.

- Адрес вы знаете?

- Откуда! Елена адреса никогда не называла и вообще она была не из болтливых, скрытная была, редко когда о себе говорила, больше я сама догадывалась. Вроде бы он о ней немного заботился, я и то подумала - наконец-то мужик у бедняжки появился, давно пора. Послушайте, а может, неприятности как раз с ним?

Я с готовностью подтвердила - из-за мужиков вечно неприятности, ничего удивительного. Порассуждав немного на эту тему, с энтузиазмом подхваченную пани Осташковой, я все-таки заставила хозяйку вернуться к ее покойной кузине. Очень уж хотелось понять, почему я вдруг появилась в жизни Елены Выстраш, почему именно мне адресовано ее письмо. Туманный намек на то, что я украла что-то у своего сожителя, наполнил душу столь же туманными подозрениями, в эту версию очень хорошо укладывался мужик с неприятностями, но концы с концами не сходились. Зато очень хорошо поняла, почему любезная пани Осташкова мирилась с таинственностью и неразговорчивостью своей кузины: та ей щедро платила. А жаль, уж лучше была бы не такой таинственной и более разговорчивой.

- А о ее работе... Той самой, с большим садом, о которой вы сказали, что Елене не понравилось и она ушла от хозяев. Не знаете, что именно ей не понравилось?

- Знать-то я наверняка ничего не знаю, но сдается мне, те ее хозяева что-то такое нехорошее сделали, очень Елене не понравилось. Они были страшно богатые, а разве в наше время можно честным путем разбогатеть? С чего вдруг они так разбогатели, до этого были не скажу, чтобы уж очень богатые А когда я Елену прямо об этом спросила, та лишь плечами пожала. Так что не скажу, не знаю. Вот помню одно: ее бывшая хозяйка очень уж интересно прозывалась, ну прямо кошачье имя, не то Мися, не то Мизя. Представляете, взрослая женщина и такое имечко, я еще понимаю, была бы молоденькой...

На этот раз я не разделила возмущения пани Осташковой, ибо у меня перехватило дыхание. Меня как электрическим током ударило, и по всему телу мурашки пробежали. Мися, Мизя... Нет, невозможно такое стечение обстоятельств! Хотя... Раз Елена написала мне, это о чем-то говорит. И упоминание о какой-то бабе, которая меня ненавидит... Езус-Мария!

- ...Ездила к ним убираться в доме, сдается мне, они хорошо платили, денежки у Елены ведь водились, каждый раз что-нибудь да привозила - то детям мелочи, то подарок какой, - продолжала тараторить пани Осташкова как заведенная машина, не в силах самостоятельно остановиться. - Но точно не скажу, не знаю. А знать может Еленина подружка, была у нее такая, хотя я никогда ее не видела и как зовут - не знаю, но вот была, это точно. Они с ней еще в школе вместе учились, мы-то с Еленой в разных классах были, так что подруг ее я не знала, но Елена столько раз говорила, бывало - вот, слава Богу, хоть есть с кем поговорить, а ей много подруг и не требуется, одной хватит. Как будто со мной поговорить нельзя, уж, кажется, кто ей ближе...

О Елениной подружке пани Осташкову заставила вспомнить давняя обида - как же, оскорбили ближайшую родственницу в лучших чувствах. Я ухватилась за подружку как утопающий за соломинку, но она и оказалась соломинкой. Пани Осташкова ровно ничего не знала о подруге, и я должна была вновь выслушивать бесконечные жалобы на скрытность и таинственность Елены. Специально, что ли, скрывала свою единственную подругу от нее, пани Осташковой? Единственное, что удалось установить, это факт ее проживания где-то неподалеку от Елениных хозяев с большим садом. Ну и сам факт существования подружки.

Возвращаясь в Варшаву, я раздумывала над тем, чего бы добились полицейские, если бы вместо меня попытались пообщаться с пани Осташковой. Думаю, немногого. Мною супруг пани Осташковой пренебрег, а вот к полиции отнесся бы со всем уважением, а следовательно, присутствовал бы на допросе жены и сдержал ее безудержное словоизвержение. Мужчина, судя по всему, серьезный, уж он бы не допустил никаких бабьих сплетен и пересудов, никаких глупых разговорчиков. А ведь ценными были именно эти бабьи пересуды.

Ах, как мне не хватает Гжегожа!

Полиция и в самом деле ухе на следующий день сочла нужным побеседовать со мной Позвонил пан полковник лично и попросил разрешения нанести мне визит. Не хочет он меня с ногой таскать по этажам и кабинетам, поэтому явится ко мне домой с одним из своих сотрудников. Пожалуйста, разумеется, сколько угодно, ничего не имею против, всегда рада приятным гостям.

С удовлетворением напялила парик, наконец-то не было никаких противопоказаний. Поистине нет худа без добра, конечно, лучше бы ко мне в гости пришел Гжегож, но тогда пришлось бы обязательно или отправляться к парикмахеру, или мыть голову. Хотя какой парикмахер? Его хватает на один вечер, дольше прическа не держится, лучше уж самой постараться. Представляю, сколько бы намучилась, из-за ноги трудно наклоняться над ванной, фактически опираться можно только на одну. Над раковиной тесно, в общем, одна мука.

В полиции явно что-то изменилось. Полковник стал мягче в обращении со мной, не было уже прежней официальной сухости, а вежливость какая! Ну просто вдруг полюбил меня ни с того ни с сего.

Погружаясь в мягкое кресло со стаканом пива в руке, он вкрадчиво проговорил:

- Надеюсь, теперь я услышу от вас всю правду. Считайте, это не официальный разговор, ну, не совсем официальный, просто мой спутник, капитан Борковский, очень хотел познакомиться с вами лично. Его чрезвычайно заинтересовали ваши необыкновенные приключения.

Капитан Борковский почти годился мне в сыновья. Лет двадцать назад, когда Мизя разбивала мое личное счастье, он еще ходил в школу и гонял с дружками футбольный мяч по заасфальтированной спортплощадке. Из него вырос очень приятный молодой человек.

А полковник тоном светской беседы продолжал:

- Наверняка Елена Выстраш сказала вам еще что-то. Да, да, правильно, до нас уже дошло происшествие с груецким викарием. Ведь не без причины же вы поехали на встречу с ним?

Со вчерашнего дня у меня было достаточно времени, я подготовилась к встрече с полицией и решила для себя, о чем расскажу, а о чем и умолчу. Не могла я выложить все, что думаю по поводу своих необыкновенных приключений, слишком много по этому поводу набралось домыслов и неясностей и слишком мало конкретных данных.

- Вы правы, пан полковник, - ответила я, - хотя то, что услышала от Елены Выстраш, трудно назвать высказыванием. Она с трудом успела прошептать, что знает о каком-то преступлении, а исповедуется у ксендза в Груйце. Викария не назвала, на него я вышла случайно. Вот и все.

- А что сказал викарий? - гнул свое полковник.

- Сказал только, что подумает, ничего конкретного. Елену он припомнил, но не уверен, на исповеди ведь человек своей фамилии не называет, однако как-то ее вычислил по моим рассказам. И все. Сразу после нашего разговора в него кто-то стрелял. Сами понимаете, я не стала терзать тяжело раненного человека, не впилась в него как гарпия какая-нибудь...

В приятный разговор вмешался капитан Борковский.

- Что касается исповеди, - пробормотал он, - то и здоровый вряд ли бы что пани сказал.

Ага, надо ковать железо, пока горячо. И я начала невинным тоном:

- Если бы не проклятая нога, давно бы съездила в Лодзь и разузнала все о катастрофе. А пока, увы! Лодзинские булыжные мостовые хоть и славятся своими революционными традициями, для моей ноги совершенно неприемлемы. А очень хочется знать, как там все было на самом деле, насколько верно мое предположение. Сама ли Елена выскочила из машины или ее вытолкнули? Не могла она вылететь из машины назад после лобового столкновения, это противоречило бы законам природы, не станете же вы утверждать...

- Не станем, - согласился полковник. - Тадик, покажи пани...

И я принялась внимательно изучать полный отчет об автопроисшествии. Из него яснее ясного следовало, что я была права. Елена оказалась на обочине шоссе до столкновения, а не после. Возможно, вырывалась из рук водителя, тот на мгновение выпустил руль, всего на доли секунды, но в сложной дорожной ситуации это привело к катастрофе.

Прежде чем сообразила, что говорю, уже вырвалось:

- Похитили ее! Пыталась сбежать...

- И мы такого же мнения, - признался полковник - Думаю, пани знает, почему похитили.

- Фиг я знаю! А вот вы знаете - кто. Ведь се похитителей могли же видеть, им в катастрофе здорово досталось. Или так изуродованы, что лиц не разберешь?

- Считайте, не разберешь. Водитель погиб на месте, остальные, если таковые были, сбежали. Что скажете?

- О Боже, ничего! Ведь до сих пор многого не понимаю. Что они с головой вытворяли, когда и где ее отрубили?

Мужчины переглянулись, потом как по команде устремили взгляды куда-то за окно и только потом взглянули на меня. Полковник вздохнул.

- Ну хорошо, слушайте. Все произошло совсем не так, как мы предполагали, похоже скорее на какую-то кошмарную хохму. Учтите, мы беседуем неофициально, протокола не ведем, надеюсь, вы тоже не записываете на магнитофон моих слов, и предупреждаю, в случае чего - отопрусь. Так вот...

Каждое слово, полковника я впитывала, как губка морскую воду. Дело обстояло следующим образом. Лодзинская катастрофа была серьезной, жертв оказалось много, кроме Елены еще несколько человек пострадали, были и погибшие, поэтому полиция охотно воспользовалась добровольной помощью общественности. Все пострадавшие в машину "скорой помощи" не умещались, и полиция с благодарностью приняла предложение водителя случайного "мерседеса" отвезти Елену в больницу. Он сказал, что поедет следом за машиной "скорой помощи". Водитель с одним из санитаров загрузили Елену в "мерседес" и привет! На этом контакты с водителем "мерседеса" закончились, ибо до госпиталя он не доехал. И, откровенно говоря, не очень-то и беспокоились, решили, что пострадавшая оказалась в лучшем состоянии, чем первоначально предполагалось, по дороге совсем оклемалась, и водитель, добрая душа, доставил ее домой. Такое в полицейской практике не раз случалось. Поехала женщина домой залечивать свои синяки самостоятельно. Однако через несколько дней...

Пронырливость детей не имеет границ. Какой-то мальчишка, катаясь на роликах, подглядел, как двое мужчин извлекли из "мерседеса" некий тяжелый сверток. Дело происходило на безлюдной дороге недалеко от местечка Моджев. По обе стороны дороги растет лес. Мужчины потащили сверток в лес и недалеко от дороги закопали, даже не очень глубоко. Мальчишка проследил за ними, а потом прямиком отправился в комиссариат полиции и сообщил о том, что видел. И уже через три часа в указанном месте были раскопаны останки женского тела без головы. Номера машины парень не запомнил, да это и не имело особого значения, наверняка был поддельный. По чистой случайности останки попали в ту же больницу, куда свозили жертв катастрофы, и их опознал санитар.

- Опознал он их по одежде, - рассказывал полковник, - по такой... как бы это правильно назвать? Кожаной жилетке, что ли. Женщина, которую санитар посадил в случайный "мерседес", как раз одета была в очень красивую кожаную жилетку, санитару запомнилась, потому что о такой давно мечтала его жена, всю плешь бедняге проела. Они чуть не развелись на почве жилетки, так что для санитара это был больной вопрос, вот он и запомнил этот предмет одежды и опознал труп даже без головы. Ведь лично заталкивал пострадавшую в машину, и жилетка колола ему глаза, это он так сказал, не я, ну и теперь на безголовом трупе оказалась такая же жилетка. Вот так выяснилось, что одна из жертв катастрофы не доехала до больницы и лишилась головы. Честно скажу - поднялся шум, дошло и до нас, а тут появляетесь вы с сообщением о голове Елены Выстраш. Естественно, мы увязали эти два сообщения. Пока нам известно лишь то, что Елена Выстраш стала жертвой каких-то преступников...

- Но ведь потом у нее голова опять появилась! - вскричала я. - Откуда?!

- Подбросили. Прямо в морг. Вам известно, какие порядки творятся в наших больницах, или рассказать подробнее?

- Нет необходимости. Значит, не будь меня, вы бы до сих пор ломали головы над безголовым трупом, извините за каламбур?

- Ломали бы, вот почему мы и пришли к вам в гости. Очень, очень странное дело, таких не оставляют незавершенными. Пока честно признаюсь - понятия не имею, каким боком это с вами связано, может, случайность. А тогда, наткнувшись на катастрофу, вы сразу же и уехали?

Пришлось опять во всех подробностях описывать автомобильное происшествие на Лодзинском шоссе, причем от меня требовалась точность до секунды. А поскольку я твердо решила умолчать о письме Елены, было очень непросто определить свое место во всех происшествиях. Вот если бы ей немедленно отрубили голову и запихали в багажник ближайшего автомобиля, то есть мой, - это понять можно. Но ведь это сделали или на следующий день, или и вовсе через два дня после катастрофы, так почему же ее сунули именно мне?!

- Я уже думала об этом, - запинаясь произнесла я. - У них была возможность сделать это уже в Згожельце. Просто хотели избавиться от улики. Ведь смотрите, как получается. Труп неопознан, документов вы никаких не нашли, а голова уедет со мной за границу...

- ...и вы выбросите ее на ближайшую заграничную помойку, - продолжил полковник.

- Было такое желание, не стану скрывать.

- О Господи! - с ужасом произнес капитан Борковский.

- Какое счастье, что не выбросили! Думаю, вы догадываетесь - мы подозреваем, что вы от нас что-то скрываете. Знаете, многолетний опыт научил разбираться в людях. Вас мы проверили, в принципе вы не замешаны ни в каком преступлении, ни в чем предосудительном, но ведь все еще впереди. Могли даже и заняться преступной деятельностью, скажем, месяц назад, до нас еще не дошло... Ну подумайте сами, ведь мы же не дураки, понимаем, вы к нам обратились не случайно и вообще могли скрыть от нас голову, а тем более ананас.

- Так ведь я думала, что у меня в багажнике все еще голова! - вырвалось вопреки воле.

- А вы уверены, что в Париже она еще у вас была?

- В первый день - точно была, а потом - черт ее знает... Нет, погодите, если бы не было, с чего бы они лезли ко мне в машину в Штутгарте? И вообще мне представляется следующее: самое разумное признать, что они ошиблись, то есть голову мне подбросили по ошибке, потом ошибку обнаружили и захотели получить обратно свое имущество. Впрочем... слишком много случайностей нагромоздилось, вот нога тоже говорит за себя. О Боже, тут нога, там голова, ну за что мне такое наказание с конечностями?

Ногой полицейские жутко заинтересовались, выяснилось, они не знают о ней практически ничего, как-то раньше речь о ней не заходила. Теперь я восполнила упущение. Выслушали меня с громадным интересом и забросали вопросами. Пришлось поднапрячься и вспомнить - перед банком было чисто, никакого мусора там не валялось, подозрительных личностей я тоже не заметила, а солнышко на чугунной решетке под деревом заставили нарисовать и рассматривали с полицейским прищуром. Потом попросили предъявить ногу и столь же обстоятельно изучили ее, клянусь, в лупу разглядывали, уж куда тщательнее, чем врач ортопед. Возможно, кое-какие выводы для себя извлекли, но мне, паразиты, ни словечка не сказали, только головами качали и сочувственно цокали.

Я обиженно прокомментировала:

- Понимаю, я, наверное, должна быть вам благодарна, что вы оставляете мне ногу, а не уносите с собой в качестве бесценного вещдока. Ну ладно, благодарю, и что дальше?

- А ничего. Вы еще подумайте, вот вам телефон капитана...

И ушли. А я могла бы биться об какой угодно заклад, что стала для них подозреваемым номер один...

 

* * *

 

Гжегож, как и вчера, позвонил перед уходом с работы. Нетерпение заставило меня позабыть о всякой осторожности.

- Гжесь, выяснилось, что та самая, которая меня ненавидит, может быть Мизей, всплыло имечко, не может же это оказаться случайностью? Не знаешь, где она сейчас? До сих пор торчит в Штатах? И к тому же благодетель, который помогал Елене в последние годы, очень уж смахивает на моего бывшенького кретина, вот у меня одно цепляется за другое, видишь, как-то взаимосвязано, и выходит...

- Стоп! Успокойся и постарайся изложить понятнее. У меня тут тоже кое-какие новости, надо вместе подумать. Откуда взялась Мизюня?

Набрав в грудь воздуха, я постаралась выполнить его просьбу, излагая только новые факты и с огромным трудом воздерживаясь от комментариев. Он выслушал не перебивая.

- Теперь ты послушай. Так мне задурила голову Ренусем, что я тоже все думаю о нем, хотя нужен он мне как рыбке зонтик. Ну и не выдержал, взял и позвонил Анджею, он до сих пор в Бостоне, ты знаешь.

- И что? Очень бы хотелось услышать, что они разорились. Из-за Мизюни бы порадовалась.

- Напротив, еще больше разбогатели. В Штатах их уже нет. Надеюсь, ты крепко сидишь?

- Ясное дело, сижу, не могу же я стоять с такой ногой.

- Так вот, Ренусь в Польше!

- А Мизюня?

- Тоже.

Помолчав и переварив услышанное, я отозвалась:

- И в самом деле, хорошо, что сидела. Говори, догадываюсь, у тебя есть еще что сказать.

- Да, расскажу тебе, что мне Анджей смог сообщить о Ренусе. Вообще-то он не дружил с ним и не особенно интересовался, так что знает не так уж много. Слышал, что Ренусь вернулся в Польшу уже несколько лет назад, когда у нас сменилась власть и стало возможным прокручивать большие дела. Потом здесь, в Штатах, получил крупное наследство, но сам не приехал его получать, а командировал супругу с доверенностью. Мизюня все обделала в лучшем виде, и теперь их банковские счета просто ломятся от обилия накоплений. Какое к этому ты имеешь отношение - понятия не имею и ничего стоящего в голову не приходит.

- Мне тоже. И тем не менее... вот подумай. Письмо, болтовня пани Осташковой, Ренусь - все это складывается в следующую картину. Двоеточие. Ренусь с Мизюней в Польше, Ренусь занимается каким-то подозрительным бизнесом, Елена узнала. Одновременно Елена связалась с моим бывшеньким. Уж не знаю, что он там ей наплел, но ведь он считает себя великим детективом, вот Елена и решила - это и мое излюбленное занятие, а от нее, возможно, и до Мизюни дошло. Легче всего догадаться о причинах ненависти ко мне Мизюни, ведь Елена втянула меня в их дела, а я, известное дело, таких вещей не выношу и сразу помчусь и донесу кому следует, или по своему обыкновению в прессе опубликую. Они и решили меня припугнуть, дескать, вон Елена лезет не в свое дело, гляди, чем кончила, так прежде сто раз подумай, стоит ли тебе лезть, не то так же будешь выглядеть. Вот к такому выводу я пришла, сопоставив все известные мне события. Некоторые мелочи, не укладывающиеся в мою концепцию, можно объяснить или их промашками, или неудачами. Что скажешь?

Видимо, Гжегож все продумал по ходу моего рассказа, потому что ответил незамедлительно.

- Согласен. Концепция вполне логичная, портит ее лишь Ренусь. Повторяю, я с ним близко не был знаком, но слышал, что это скорее добродушный недоумок, а не хитроумный преступник. Его любой негодяй мог обвести вокруг пальца. А если сам поступает как негодяй, так только по глупости.

- Не забывай о Мизюне, - напомнила я. И добавила с надеждой: - Если он составил завещание в ее пользу, она запросто могла его убить.

- Да, приятная перспектива... Нет, надо все-таки побольше разузнать о Ренусе. Напущу Анджея. Или вот что, пожалуй, я смогу выбраться в Польшу, слышал, у вас там объявился какой-то народный целитель, говорят, чудеса делает. Посоветуюсь насчет жены.

К сожалению, я никакими сведениями об отечественных чудотворцах не располагала, никогда они меня не интересовали.

- Ну как же, вся французская пресса о нем пишет! Биотерапевт.

- А, что-то припоминаю, постараюсь разузнать и позвоню тебе.

- Позвони. И прошу тебя, будь осторожна. Знаю, глупо давать такие советы. Но все же...

Положила трубку с полнейшей сумятицей в голове. Сообщением о своем возможном приезде в Польшу Гжегож огорошил меня до такой степени, что не могла я больше ни о чем думать, а в создавшемся положении Это было явлением нежелательным. Ведь если Ренусь с Мизюней находились в Польше, я просто обязана что-то о них разузнать. Постой-ка, а как настоящее имя Ренуся? И фамилия? Вылетели у меня из головы, а возможно, я их никогда и не знала. Ренусь и Ренусь, только и всего. Эх, надо было спросить Гжсгожа.

Через час я сидела на диване, обложившись старыми записными книжками и книжечками-календа-риками, где на страничках, соответствующих одному дню года, записывались коротко события, случившиеся в этот день. Просмотрела календарики за несколько лет, без особого успеха. Перешла к записным книжкам. Выяснилось, что большинства старых знакомых уже не найду. И не только потому, что люди смертны, людям свойственно переезжать на другое место жительства, менять номера телефонов. А если и сохранили старые телефоны, за последние годы телефонная связь несколько усовершенствовалась и видоизменилась, изменились и номера телефонов, вот к этим надо теперь добавлять впереди шестерку, к этим - семерку, а к этим и сама не знаю что.

Усидчивостью я никогда не отличалась, теперь меня нога просто заставила сиднем сидеть, и единственное, чем я могла заняться безболезненно (в прямом смысле), - это названивать по телефонам, что я и сделала. Энергия искала выхода и нашла в телефонных разговорах.

- Надо же, сколько лет! - воскликнул старый знакомый, к которому мне удалось дозвониться. - - Что с тобой происходило, почему не звонила? Кто? Ренусь? Такой маленький, говоришь, и толстый? Да мало ли... В нашей группе учился, говоришь? Нет, не помню такого.

- Ренусь? - недовольно повторил второй старый знакомый. - Не знал я никакого Ренуся!

- О, как ты кстати позвонила! - воскликнула моя давняя приятельница. - Мы как раз празднуем свадьбу моей младшей дочки. Может, забежишь?

- Привет, очень рад тебя слышать! - обрадовался третий старый знакомый. - Это и в самом деле ты? Странно, что застала меня, я ведь давно живу в Швеции, сюда только наведываюсь. Знаешь, изумительная страна... Ренусь? А что с ним случилось, ты почему спрашиваешь? Нет, понятия не имею, как его фамилия.

И только позвонив десятому, я узнала что-то существенное. На сей раз я опять заловила свою очень давнюю приятельницу.

- Ренусь, говоришь? Ах Боже мой, да ведь Ренусь уже давно связался с Мизюней, а ты и не знала? Вроде бы эта выдра была твоей хорошей подругой?

- Вот именно, была, это ты правильно подметила...

- А, понятно. Видела я ее не так давно. Кажется, постоянно она обретается теперь во Флориде, но я ее встретила в Варшаве. Даже удивилась. Представляешь, Ренусь ударился в бизнес, и не поверишь, с успехом! Это все она мне поведала. А мы, оказывается, в настоящее время - золотая жила для таких вот бизнесменов. Разумеется, бизнес его процветает лишь благодаря ее ценным советам, без нее вообще ни гроша бы не заработал, а о ней я бы тебе сказала хорошее словечко, да не стану выражаться, дети слушают...

Туг в телефонной трубке я услышала на дальнем плане суровый басовитый окрик: "Мать, веди себя прилично!"

- Ну вот, сама слышишь, такие они у меня строгие. Это дети, внукам пока на все наплевать. А Ренусь заважничал, знакомых перестал узнавать, морду воротит и делает вид, что не замечает. А деньги лопатой гребет! Все говорят - стал свинья свиньей, только Мизюню и уважает, света Божьего без нее не видит. Как думаешь, эта дрянь ему изменяет?

- Не знаю и мне это неинтересно, но позволь тебе напомнить, для нее деньги всегда были на первом плане, постель уже на втором, я-то ее знала как облупленную.

- О, да, деньги она всегда уважала, а умом ее Бог не обидел, тут уж приходится признать, умная всегда была, но вредная. Удивительно лишь, как этот недоумок Ренусь вдруг такие дела проворачивает, ему ведь это не по мозгам. Впрочем, сама я с ним не общалась уже давно, о его бизнесе люди наговорили такого, что трудно поверить.

- А как его фамилия?

- Чья?

- Да Ренуся же!

- Черт его знает, не помню. Послушай, а разве когда-нибудь его фамилия вообще называлась? Во всяком случае, я лично не слышала. Если тебе нужно ее знать, свяжись с Новаковским, они вроде бы друзьями были. Новаковского помнишь?

- Еще бы! - ответила я, и снова вырвалось то, что следовало бы сохранить для себя. - Как-то в одной из служебных командировок клеился ко мне. Из Министерства внутренних дел, так ведь? У нас в проектном бюро работал начальником особого отдела, гад ползучий. Так ты говоришь, он с Ренусем стакнулся?

- Опять же толовой не поручусь, но слышала. Да, кстати, а что с Гжегожем? Не слышала чего о нем?

Вот те на! При чем тут Гжегож? Надеюсь, на сей раз я очень удачно притворилась, спросив как можно равнодушнее:

- Гжегож? Слышала о нем, говорят, сделал во Франции блестящую карьеру. А почему ты сказала "кстати"?

- Как это почему? - удивилась приятельница. - Ведь именно Новаковский подложил ему грандиозную свинью, я сразу же вспомнила о Гжегоже, как только мы заговорили о Новаковском. Элементарная ассоциация. А ты разве не знала?

- Ты говоришь, свинью подложил Новаковский? А мне всегда казалось - некий Спшенгель.

- Спшенгель был хахалем жены Гжегожа. А зачем тебе этот Ренусь?

Вопрос не застал меня врасплох, я к нему подготовилась.

- А потому что этот проходимец когда-то, очень давно, взял у меня почитать книжку и до сих пор не отдает. Да нет, я не сейчас только спохватилась, уже несколько лет пытаюсь разыскать паршивца, и все без толку. Книга старая, любимая, переизданий не предвидится, а ты помнишь, наверное, как я отношусь к книгам. Думаешь, он ее давно потерял? Скорее всего, но все-таки надеюсь, вдруг по недосмотру уцелела. Дошли до меня слухи, что теперь мотается по Польше...

- Кто, книжка?

- Нет, Ренусь.

- А, Ренусь, да, я тоже слышала, говорят, его можно встретить в самых дорогих ресторанах. Разумеется, на пару с Мизюней.

Разговор пришлось прервать, у приятельницы уже выдирали трубку из рук, мы договорились поболтать на свободе в более удобное время.

У меня хватило сил позвонить еще одному человеку. .

- Делать тебе нечего, как заниматься этим Ренусем! - накричал на меня старый добрый друг. - Ничего лучшего не нашла?

- А что? - удивилась я. - Чего ты так выражаешься о Ренусе?

- Так с ним непонятное что-то происходит. Знаешь, есть такой Новаковский... - начал друг. И замолчал. И молчал так долго, что я не выдержала.

- Ты чего? Ренуся я разыскиваю из-за книги, взял у меня почитать лет двадцать назад, а теперь книга понадобилась. А ты что подумал? И с чего вдруг замолчал? Знаешь ведь меня, я не из болтливых, тебе меня опасаться нечего. Посоветуй только, как его найти, можешь ни о каких тайнах не распространяться, если нет охоты.

- Не уверен, что у тебя получится, - не сразу отозвался мой давний друг. - Вот если бы ты занималась крупным бизнесом типа импорт-экспорт... Но ведь ты не бизнесмен? Вот видишь, а с остальными смертными Ренусь перестал общаться, они его не интересуют, даже с хорошими знакомыми со школьных лет и то не встречается. Задрал нос, большим человеком стал. А вот с Новаковским они проворачивают какие-то совместные делишки, думаю, на очень высоком уровне; я так высоко не залетаю, поэтому ничего толком не знаю. И тебе советовал бы держаться от него подальше, он теперь в других кругах вращается. По-дружески советую - оставь его в покое, не связывайся. А книжка... ну что ж, придется тебе примириться с потерей книжки.

Вот оно как... Разговорчики по телефону и оглушили меня, и одновременно заинтриговали. Что же такое произошло с таинственным Ренусем? И кажется, теперь еще придется и Новаковским заняться. Не было ни малейшего желания заниматься таким скользким типом, не уверена, что даже узнаю его, ведь столько лет прошло, но отношение свое к нему отлично помню. Очень он мне не нравился, ни внешне, ни внутренне. И когда клеился ко мне в той совместной служебной командировке, делал это так отвратительно, так нагло и прямолинейно, что вызывал просто омерзение. Меня еще раньше предупредили - ты с ним осторожней, опасный тип. Ну я и старалась всеми силами его избегать. Выходит, он подложил Гжегожу свинью... А как же тогда Спшенгель? Гжегож мне ничего не говорил о Новаковском, может, просто не знал?

Вот оно как бывает, некоторые тайны всплывают на поверхность только через много лет...

В десять утра позвонил ксендз пробощ. - Могу пани порадовать, ксендз викарий пришел в сознание, но пока нельзя его утомлять, - сообщил он, и благая весть моментально прочистила мозги от остатков сна, вселила бодрость и надежду. А ксендз добавил:

- Мне представляется, что я мог бы... нет, что я просто обязан побеседовать с вами. Как пани себя чувствует?

- О, превосходно! - радостно заверила я. - Никаких проблем, могу приехать когда скажете. Во сколько?

- Хорошо бы к часу, буду ждать вас в костеле.

Еще не было часа, когда я ухе остановила машину у костела, так подгоняло нетерпение. Вчерашний день, проведенный в вынужденной неподвижности, я считала пропащим, хотя по телефону кое-что узнала о Ренусе. После беседы со старым другом я сделала еще два звонка, оба неудачных. Разбудила каких-то незнакомых людей, и те дали мне понять, что некультурно звонить в столь позднее время. Только тогда до меня дошло, что и в самом деле наступила ночь, и я закончила телефонную акцию. И в самом деле, даже если очень хороших друзей забрасывать дурацкими вопросами в столь неурочное время, они могут со мной раздружиться. На свидание с ксендзом я помчалась, преисполнившись новыми надеждами.

Ксендз меня ждал. Начал он с того, что похвалил меня.

- Пани очень хорошо запомнила содержание письма. Оказывается, преступник его не забрал, письмо у меня. Ваша фамилия Хмелевская?

- Да, Хмелевская.

- Иоланта?

- Нет, Иоанна.

- А какой Хмелевской адресовано письмо? Иоанне или Иоланте⁷ На конверте, наверное, было написано и имя.

Дрожащими от волнения руками схватила я сумочку и вытряхнула ее содержимое на скамью. Слава Богу, конверт оказался на месте, хотя и страшно измятый, будто собака жевала.

- Да никакого имени нет! - почему-то обрадовалась я, хотя никаких разумных поводов для радости не было. - Только первая буква. Вот, смотрите, "Хмелевской И."

Ксендз взял конверт в руки, убедился, что и в самом деле только "И", и сочувственно вздохнул.

- Вот именно...

- Погодите. - вспомнила я, - вроде бы в письме было имя. Кажется, на обратной стороне.

Из кармана сутаны ксендз достал письмо, тоже не в лучшем состоянии, чем конверт, и перевернул листок.

- То же самое. "И.Хмелевская". Только первая буква имени

- Такова сила самовнушения! - сокрушенно признала я. - А ведь готова была поклясться, что там полностью написано мое имя! Ни минуты не сомневалась - письмо адресовано мне, так его и восприняла.

- Вот именно, - повторил ксендз, сокрушенно качая головой. - В действительности же нет уверенности, речь может идти не о вас, а о другой особе. Об Иоланте Хмелевской.

Нет, от таких шараханий из стороны в сторону можно и последних нервов лишиться. Выходит, все наши глубокомысленные ассоциации с Ренусем и Мизюней коту под хвост? Идиотизм, игра воображения или, выражаясь деликатней, творческая фантазия? И не мне, а какой-то Иоланте должны были подбросить голову? И это не я, а какая-то Иоланта должна была теперь хромать? Тогда какого черта все это приключилось со мной?

- Да что за Иоланта такая? - простонала я.

Ксендз мне очень сочувствовал, по лицу было видно. Еще раз глубоко вздохнув, он пояснил:

- Иоланта Хмелевская была близкой подругой покойной Елены Выстраш. Это я узнал от ксендза викария, пока только это. Возможно, ее письмо было адресовано не вам, а подруге. Хотя, с другой стороны, содержание письма немного не подходит к Иоланте...

- А где найти эту Иоланту, разрази ее... простите, отец мой, нужно ее разыскать, может, что-нибудь и удастся выяснить? Возможно, она сумеет объяснить все непонятные вещи, надо же, сколько я намучилась, и вдруг всплывает некая Иоланта!

Эмоции буквально разрывали меня на части, ксендз же сохранял спокойствие и невозмутимость. Пытался и меня успокоить.

- К сожалению, мы не располагаем ее адресом. И кто она такая, тоже не знаем. А ей ли адресовано письмо или вам - это пани сама должна решить.

Сумятица в голове, вызванная новым открывшимся обстоятельством, лишала возможности логически мыслить. Спокойствие ксендза оказало благотворное воздействие. Помолчав и немного успокоившись, я призналась:

- Решить непросто. Вот сейчас, когда вы рассказали о подруге Елены, тоже Хмелевской, я было подумала... но сомневаюсь. Кое-что в письме вроде бы прямо относится ко мне, кое-что, возможно, я сама насочиняла. О наличии у Елены близкой приятельницы я знала, мне известно: Елена делилась с ней своими тайнами, так что, может, она и многое знает. Из письма следует, что Елена собиралась сообщить мне нечто важное, не исключено, это важное известно ее близкой подруге. Только вот как ее разыскать? А ксендз викарий...

Ксендз сочувственно пояснил:

- Бедняга еле мог говорить, но подумал о ближних и, преодолевая свою немощь, поведал мне о наличии у его покойной прихожанки близкой подруги. Наверняка тайны исповеди он не нарушил, нет, нет, такого он никогда не сделает, возможно, другой источник. Знал же он о подруге немного: что у покойной Елены Выстраш была близкая подруга, звали ее Иоланта Хмелевская и жила она где-то неподалеку от особняка, где Елена работала в прислугах. Больше же ничего о ней не знает. Проше пани, а если дать объявление в газетах? Или попробовать разыскать ее через полицию?.

- Полиция, конечно, без труда разыскала бы эту Иоланту, - без особого энтузиазма заметила я, - но видите ли, отец мой, я полицию обманула. Ничего не сказала ей о письме Елены.

- Но почему? - изумился ксендз.

- А сама не знаю. Вот толком даже объяснить не могу. Но знаете, из всего нагромождения невероятных происшествий со мной я сделала вывод, что все это имеет непосредственное отношение к моей личной жизни. Вокруг меня плетется какая-то паутина, я имею в виду упомянутую в письме бабу, которая меня ненавидит. Афера могла уходить корнями в мое прошлое, не хотелось, чтобы полиция в нем копалась, полиция не все может понять, особенно причины ненависти той самой бабы. Так получилось, не я ей, а она мне подложила свинью и она же меня возненавидела. Короче, сначала мне самой хотелось бы во всем разобраться, а потом уже обращаться в полицию. Вы с ними общались?

- Да, после покушения на ксендза викария. Тогда у меня еще не было этого письма.

- В таком случае сделаем так; я возьму письмо и отдам им, признаюсь, что умолчала о нем, надеюсь, не сошлют меня в Сибирь. И расскажу им об Иоланте.

Ксендз согласился с моим планом.

- Думаю, пани права. И вот еще что бы мне хотелось вам сказать. И викарий, и я весьма встревожены этими преступлениями, но о некоторых вещах .долг не позволяет нам говорить, некоторые вещи надо предоставить воле Божией. Сейчас викарий еще очень слаб, но, окрепнув, еще раз все обдумает и решит, что ему позволено вынести на суд людской. Мы тоже стараемся по мере наших слабых сил помочь органам правопорядка и справедливости. Ведь Елена Выстраш, упокой Господи ее душу, узнала об убийстве человека и опасалась за свою жизнь. Увы, опасения ее не были напрасны. По ее словам, человека убили из корыстных побуждений, и убийца пользуется плодами преступления. Нельзя такие деяния оставлять ненаказуемыми.

- И вы знаете, кто преступник? - спросила я, потрясенная до глубины души.

- Знает ксендз викарий. Но именно это ему сообщили на исповеди.

- Значит, умрет, а не скажет. Но в разговоре со мной он намекнул, что кое-что он узнал не в исповедальне, а путем собственных умозаключений, вот это он вправе обнародовать.

- Да, но после встречи с вами у него не было времени, так что пока нечего обнародовать. Думаю, однако, вскоре он захочет с пани поговорить, как только состояние здоровья позволит.

- Хорошо бы скорее! Я приеду по первому его зову. Мне кажется, было бы разумнее сначала поговорить с викарием, а уже потом - с полицейскими, но боюсь, не вправе откладывать, им тоже надо скорее сообщить последние новости. Ох, и не знаю, как объясню свое умолчание...

Ксендз пробощ от всей души приветствовал мое мудрое решение.

Итак, я узнала фамилию таинственной приятельницы Елены Выстраш, но все еще не знала фамилии Ренуся. Села у телефона и задумалась - кому раньше позвонить, в полицию или еще каким-нибудь общим знакомым, спросить о Ренусе. Письмо Елены тяжким камнем лежало на совести, но оба священнослужителя так основательно взбудоражили меня своими сенсационными сообщениями об убийстве из корыстных побуждений, что сначала требовалось немного упорядочить взвихренные чувства. Итак, сидела я у телефона и никому не звонила.

Телефон позвонил сам.

- Я говорю с Иоанной Хмелевской? - поинтересовался дамский голос.

- Да, с ней.

- Говорит Иоланта Хмелевская, - ответил дамский голос, и сердце оборвалось в груди. - Елена Выстраш была моей подругой. Я звоню вам из аэропорта, сейчас уезжаю навсегда, потому что страшно боюсь, а они пускай удавятся тут без меня и поубивают друг дружку! Елена сначала подслушала, а потом и бумаги увидела и обо всем догадалась. Бумаги в черной папке, вернее, не папке, от папки осталась одна обложка, твердая, пластиковая, и они уверены, она у вас, потому что была у этого вашего бывшего мужа, но теперь у него нет. И вам бы тоже лучше было уехать куда подальше и ни во что не вмешиваться.

Тут у меня прорезался голос.

- Проше пани, минутку. Погодите! Да в чем дело-то? Я же ничего не понимаю! Скажите же толком! На вас вся надежда. Зачем они мне вообще подбросили голову несчастной Елены? Кто это сделал?

- А, значит, голову и в самом деле ей отрезали? Так я и думала! Фамилия его Либаш, но больше о нем ничего не знаю. А головой они хотели вас запугать и пригрозить - то же самое и с вами сделают. Убить вас боятся, слишком много поднимется шуму, да и после вашей смерти могут те самые бумаги обнаружить, ведь полиция примется обыск у вас делать, найдут, а им это ни к чему. Он убил того, второго. Ну, я должна бежать, объявили посадку на мой самолет. Лечу к родственникам, куда подальше, хотя они и не близкая мне родня. А вам я письмо отправила.

И повесила трубку. Ну надо же! Если бы не проклятая нога, я бы через десять минут уже была в аэропорту Окенче. По опыту знаю, пока пассажиров затолкают в самолет, пока опоздавшие подтянутся, пока трап уберут - пройдет немало времени, перехватила бы я эту чертову Иоланту. А тут моя костяная нога, холера ее побери! За то время, что с лестницы спущусь, успела бы обернуться до аэропорта и обратно. Ну не совсем, в аэропорту с ней тоже не очень побегаешь, там от стоянки до здания аэровокзала кусок порядочный. Правда, могла бы позвонить в аэропорт и попросить задержать пассажирку Иоланту Хмелевскую под каким-нибудь убедительным предлогом. Нет, не стану я бабе устраивать такую пакость Напугана она смертельно и наверняка не без причины. Елену убили, могли и ее шлепнуть, раз много знает. .

В аэропорт я все же позвонила и поинтересовалась, куда отправляется тот самолет, на который сейчас объявили посадку. Оказалось, в Монреаль. Да, эта Иоланта и в самом деле решила сбежать от злоумышленников подальше, да еще и отгородиться от них океаном. Очень предусмотрительно.

Положив трубку, я опять попыталась обдумать создавшееся положение, но теперь получалось даже хуже, чем до звонка Иоланты.

Фамилия злоумышленника Либаш. Либаш, Либаш... Не была я никогда знакома ни с одним Либашем, но фамилию вроде бы где-то слышала. От кого, интересно? Никаких ассоциаций в связи с Либашем не возникало, но ведь слышала же! И ведено мне не вмешиваться. Во что не вмешиваться, хотела бы я знать? Как ни верти, получается, я сунула палку в муравейник, разворошила его, на меня ополчились. За что?

Ага, Иоланта сказала, что написала мне письмо, может, в нем все разъяснится А мне теперь придется еще и о Либаше порасспрашивать знакомых, хотя не исключено, что эту фамилию я услышала от незнакомого человека. Мало мне было Ренуся, теперь еще Либаш добавился.

Чтобы упорядочить взбудораженные мысли, я прибегла к испытанному способу: взяла карандаш и бумагу и попыталась как можно полнее законспектировать сообщение Иоланты. Так, значит, Либаш, потом что? Ага, бумаги и черная папка, вернее, черные корочки...

И туг эти черные корочки я неожиданно увидела в своем воображении, предстали во всей красе! Была такая папка у моего последнего спутника жизни, очень хорошо ее помню, старая черная пластиковая папка, от которой остался один переплет, битком набитая бумагами. Несколько лет то и дело попадалась она мне на глаза в моей квартире. А потом, когда мы разошлись с моим детективом, она все еще оставалась у меня, но уже без бумаг, пустая, одни корочки. Потом исчезла из поля зрения, вероятнее всего, ее, как и прочий ненужный хлам, я выбросила в чулан, много скопилось там хлама после трех моих мужей. В чулан я старалась не заглядывать, такой там царил беспорядок - черт ногу сломит...

Вспомнив о ноге, я тяжело вздохнула и обреченно подняла телефонную трубку. Чувство долга заставило-таки позвонить в полицию.

Капитан Борковский оказался на месте. И не стал меня бранить, возможно, потому, что я начала с торжественного обещания уж на сей раз выложить им всю правду.

- А мы с самого начала знали, что вы от нас что-то скрываете, - довольно беззлобно заметил капитан. - Если не возражаете, я через час приеду к вам.

Я охотно разрешила. Это оказался на какое-то время последний телефонный разговор, потому что пошел дождь. Наши телефоны почему-то очень не любят дождя и вообще мокрой погоды, напрочь отказываются работать и ни с кем не соединяют. К сожалению, целый час мне пришлось бездельничать, просто кошмар! Хорошо, что капитан пришел раньше обещанного.

Услышав звонок в дверь, я потащилась в прихожую открывать, но это оказался не капитан. За дверью стоял незнакомый мужчина с большим пакетом в руках.

- Посылка для пани Хмелевской, - сказал он. Я удивилась.

- Посылка? От кого?

- На почту пришла, я - доставка.

- А, ну если с почты...

Правда, никакой посылки я не ожидала, но это еще ничего не значило, случалось мне иногда их получать. Чаще всего присылали из издательства авторские экземпляры моих книг. Почтовый посланец велел мне расписаться на квитанции, сунув ее под нос, посылку положил на столик в прихожей, я дала ему два злотых, и мы распрощались.

Мне все-таки было интересно, что такое мне прислали на этот раз, но, когда я попыталась приподнять посылку, это оказалось мне не по силам. Весила она тонны две, не меньше, такие тяжести не для моей костяной ноги. Оставив посылку лежать на столике в прихожей, я поковыляла в комнату за ножницами. Под руку попались большие портновские, сойдут и такие, ходить по квартире в поисках маленьких было трудно. Я уже перерезала шнурок и клейкую ленту на оберточной бумаге, когда в голову пришла страшная мысль - вдруг это бомба? Такая нетипичная тяжесть...

Нагнувшись, я приложила к пакету ухо - не тикает ля? Нет, не тикало. Значит, если и бомба, то не с часовым механизмом, не обязательно в панике покидать квартиру. Разворачивая оберточную бумагу, я стала думать, что бы захватила с собой, если бы пришлось спешно спасаться. Самое ценное. Получается - книги, две тысячи книг, их мне все равно не вытащить, так что и беспокоиться не о чем.

Когда опять позвонили в дверь, я уже добралась до внутренностей посылки. Там оказалось что-то большое, в целлофане, обложенное со всех сторон пенопластом.

- Не уверена, что в моей квартире безопасно, - приветствовала я капитана, впуская его в прихожую. - Видите ли, мне только что доставили с почты какую-то посылку, я ее распаковываю, вдруг взорвется, как бы пан не пострадал.

- Так вы опасаетесь?.. - взглянул капитан на замусоренный столик и большую картонную коробку. - Тогда будет лучше, если я ею займусь.

Моя прихожая уступала размерами площади Парадов, так что, открыв дверь и сделав два шага назад, я оказалась раньше капитана у столика с по­сылкой и, сказав: "Уже немного осталось, а что ка­сается вас, то вы, пан капитан, очень вовремя при­шли"... - успела-таки развернуть целлофановую упаковку.

Я хотела сказать, что капитан пришел как раз вовремя, чтобы поднять эту тяжеленную посылку и перенести ее наконец в комнату, да не докончила фразы, потому что на меня опять глянули мертвые глаза Елены Выстраш.

Потрясение оказалось мощным. Будь эта холер­ная гипсовая голова белой, она бы не столь впечатляла, но, сволочи, они ее раскрасили, довольно уме­ло, и выглядела она, ну прямо как живая! То есть как мертвая. То есть я хотела сказать... О Езус-Мария!

Я так и застыла в согнутом положении, зажав в руке ножницы.

Подошел капитан и с интересом стал разгляды­вать то голову, то меня.

- Это она? - полюбопытствовал он.

- Кто же еще! - очнулась я. - Не Элизабет же Тейлор! И не Ленин...

- Очень, очень любопытно.

С некоторым трудом вытащив голову из короб­ки, капитан приподнял ее над столом, осмотрел снизу, сбросил коробку на пол и аккуратно поставил произведение искусства на середину столика.

- Неплохо сделано, вы не находите?

- Поразительное сходство! - с издевкой под­твердила я. - Работа Бенвенуто Челлини? Нет, это не скульптура, скорее посмертная маска. Итак, офи­циально заявляю в присутствии свидетеля: это некая Елена Выстраш, которая объехала со мной пол-Европы, правда, в натуральном виде, хотя уже и мерт­вая... а вы не верили, вот теперь опять подбросили голову, что же это такое, я от всех этих голов уже озверела, ну сколько можно...

Глядя на меня с сочувствием, капитан спросил:

- Не найдется ли у вас коньяка? Неплохо бы пани глотнуть.

Гениальная идея! Ухватилась я за нее как утопа­ющий за соломинку.

- Есть коньяк! Кухня вон там. Вы быстрее меня доберетесь, пожалуйста...

Коробку, пенопласт, шнурок и оберточную бума­гу капитан прибрал по собственной инициативе. Я думала - из-за моей ноги, выяснилось, не только. Оказывается, все это хозяйство он собирается забрать с собой. Потом капитан извлек из кармана фо­тоаппарат размером со спичечный коробок и увеко­вечил голову. Щелкнул ее несколько раз и осчастли­вил меня сообщением, что оригинал остается в моем распоряжении. Нельзя сказать, чтобы это меня очень обрадовало. Я сделала попытку избавиться и от головы.

- А не могли бы вы и ее прихватить? - заиски­вающе поинтересовалась я. - Может, у вас в полиции не все знают, как выглядела покойница. Уверяю вас, здесь она прямо как живая! Разве что, когда я видела ее при жизни, там, на шоссе, она не была такой розовенькой, ну да насчет колористики я могу все рассказать своими словами. На кой мне это мементо<Memento mori (лат.) - помни о смерти>?

Капитан вежливо отказался.

- Пусть пока постоит у вас, ведь ее же вам при­слали? А на кой - пока сам не знаю, посмотрим, как станут развиваться события.

Пришлось смириться, преодолевая сильное внутреннее сопротивление. Надо вот только закодировать в памяти - не включать свет в прихожей, чтобы не пугаться. Забуду о голове, щелкну выключателем, а выхваченная из темноты мертвая голова, глядишь, и меня сведет в могилу. Может, для того мне и преподнесли сей презент? Нет, так просто не сдамся!

И я испросила у капитана разрешения прикрыть ее какой-нибудь накидкой, не так пугать будет. Полицейский ничего не имел против, даже похвалил мое решение, дескать, меньше запылится новое вещественное доказательство. Замечание представителя власти опять вывело меня из равновесия. Уборка в доме никогда не входила в число моих любимых занятий, и теперь, представив, как до конца дней своих должна буду сметать пыль с проклятой головы, может, еще и влажной тряпочкой протирать или пылесосом обрабатывать, я так и всколыхнулась, пришлось опять срочно опрокинуть рюмочку коньяка. Капитан щедро плеснул мне из бутылки, не скупился, в конце концов это был мой коньяк. Ничего не поделаешь, придется потерпеть в доме это безобразие.

Оставив голову в прихожей, мы наконец перешли в комнату и приступили к беседе.

- Учтите, добровольное признание, - начала я, протянув капитану письмо Елены Выстраш. - Так получилось, что уже на французской автостраде я одновременно ознакомилась с двумя вещественными доказательствами. Мне она ничего не сказала тогда на шоссе кроме "беги" и "я Елена". Все остальное, в том числе и фамилию, я вычислила дедуктивным методом. А кроме того, мне звонила подруга Елены, некая Иоланта Хмелевская, и уже совершенно конкретно заявила, что речь идет об убийстве. Так и сказала: "Они его убили". Кого - к сожалению, не уточнила. Кроме того, сдается мне, я вычислила бабу, которая меня ненавидит. Когда-то она была моей подругой, потом стала врагом. Фамилии ее не знаю, потому что она вышла замуж за человека, фамилию которого никак не могу узнать. Знаю только имя, некий Ренусь - и все. А Иоланту Хмелевскую вы допросить не сумеете, два часа назад она улетела в Канаду, думаю, в настоящий момент находится в небе где-то над Амстердамом. Мне она позвонила из аэропорта, когда уже объявили посадку на их рейс. Сказала всего несколько слов. Улетает потому, что боится. Елену убили и се тоже могут.

Капитан со вниманием выслушал мой отчет, не перебивал, не возмущался, но явно переживал. Например, услышав об отлете Иоланты, очень огорчился. О том, что она отправила мне перед отъездом письмо, я полиции не сообщила, сначала сама его прочитаю, мало ли что... И еще не сообщила о Либаше, не потому, что и его хотела на какое-то время скрыть от полиции, он просто вылетел из головы из-за новой головы Елены, тьфу!..

Как только капитан ушел, я бросилась к шкафу и принялась разыскивать накидку подходящих размеров. Под руку все попадались прозрачные скатерти, но они не подходили именно из-за своей прозрачности. Ага, вот старая скатерть на двенадцать персон, как раз то, что нужно. И вскоре в моей прихожей уже возвышалось нечто вроде пирамиды, ниспадающей к полу мягкими складками. Прикрыв как следует сувенир, я несколько успокоилась, и Либаш опять вернулся на свое место.

Поскольку дождь уже давно прекратился, я вновь засела за телефон. А сколько по Варшаве было разговоров, что эта дорогостоящая французская инсталляция такая безотказная! Дорогостоящая - это факт, но. вот безотказная... Впрочем, говорят, стыки этой установки приходится ежедневно промывать спиртом, такая она по-французски деликатная. Спиртом, ха-ха! Поляки спирт выпьют, а стыки могут хоть повеситься, раз они такие деликатные. Насколько был надежнее прежний Эриксон. Какой дурак вздумал менять его на французскую установку? А, вспомнила, Горек вздумал, так пусть же теперь мучается, когда приходится звонить в мокрую породу!

Переключаться на другой предмет раздражения очень полезно. Я напрочь позабыла о новой голове, поскрежетала зубами из-за телефонных капризов, принесла себе стакан горячего чаю и прочно засела за телефон. До абонентов я дозванивалась с частотой двух штук в час. К сожалению, с места у телефона открывался прекрасный вид на пирамиду в прихожей, пришлось сесть к ней спиной, чтобы не отвлекала. И может быть, именно из-за того, что так сидеть оказалось неудобно, я ничего о Либаше не узнала. Правда, с самого начала немного перепутала и расспрашивала тех, до кого удавалось дозвониться, о Либуше. Может, потому, что эта фамилия была знакома, даже вдвойне. Во-первых, был такой воин в древности, кажется, в XI веке. А может, в X? Его владения захватила Русь, а Мешек Первый или Болеслав Храбрый, не уверена, не пришли ему вовремя на помощь, вот и пропали для Польши навсегда земли Красной Руси. Рассердилась, что так плохо знаю историю, полезла в энциклопедию, ничего не нашла, пришлось обратиться к Буншу<Кароль Бунш (1898 - 1989) - известный польский писатель, автор ряда романов из истории Польши>. Оказалось, это был Любор, жил во времена

Мешека Первого, и вовсе не потерял он Красную Русь, а напротив, завоевал города Красной Руси. Кто же тогда потерял? Надо же, все перепутала. Очень хотелось разобраться с историей, но в данный момент не было времени, не стану же я читать всего Бунша. Почитала совсем немного, но все равно время незаметно ушло.

Из-за всего этого на нужного человека я вышла только около десяти вечера.

- Как это от кого слышала? От меня ты и слышала о Либаше, тот самый, из фирмы РЕБАС, - недовольно сказал мой давний сослуживец Юрек. - Очень сомнительная фирма, вроде бы акционерное общество, а на самом деле частная фирма, владельцем которой и является этот самый Либаш. Процветает, сейчас он мечтает о расширении, им нужна площадь, ко мне обратились, плевать им на Министерство сельского хозяйства. И на Министерство финансов тоже наплевать, там все подкуплены, не станут ставить палки в колеса, вот Либашу и требуется лишь заключение специалиста. Удивляюсь я все-таки нашим теперешним властям, ведь дураку ясно - дело нечисто, все шито белыми нитками, противозаконно, всплывет же когда-нибудь, такой риск!

- Ты рассуждаешь так, потому что не проходимец, - заявила я. - А они ничего не боятся. Успеют обогатиться, а когда станет горячо - прикроют свою лавочку, смоются с награбленным, прокуратура спустит дело на тормозах. Я тоже не очень разбираюсь во всех тонкостях современного бизнеса, может, кого и осудят, но они к тому времени уже будут загорать на пляже в Калифорнии. А прибыль при них останется.

- Возможно, ты права, во всяком случае, не дам я ему заключение. Они каждый день торопят. Сдается мне, ты в чем-то им очень навредила, это так?

- Очень может быть. И впредь намерена вредить, - сказала я, обернувшись и мстительно поглядев на пирамиду в прихожей.

Итак, Либаш выявлен, можно на какое-то время оставить телефон в покое. Выходит, я как-то причастна к подозрительному бизнесу. До сих пор развивался тихо, спокойно, камерно, можно сказать, никто из журналистов не решился их задеть, у каждого жены и дети, опасно связываться. Одна я не побоялась поднять вопрос в печати, возможно, просто не представляла всей грозящей мне опасности, и в результате это я убила Елену Выстраш и стреляла в ксендза викария. Кошмарные головы меня предостерегают недвусмысленно: хватит, не то плохо кончишь, заткни глаза и уши, замолчи и затаись...

Как же, не дождетесь!

Без пяти одиннадцать зазвонил телефон. Хорошо, что я не успела забраться в ванную, долго бы пришлось вылезать.

- Привет! - сказал мужской голос. - Это Анджей Боберский. Ты меня еще помнишь?

Меня прямо встряхнуло, ну как встряхивают пузырек с лекарством перед употреблением.

- Анджей! - дико заорала я. - Езус-Мария! Ты ведь сам не хотел... Это и в самом деле ты?! Откуда звонишь?

- Из Бостона. Хватит эмоций, я к старости скуповат стал, а международные телефонные переговоры очень дороги. Гжегож попросил рассказать тебе сразу все, что я знаю о Ренусе, а просьбы друзей для меня святое дело. Ты слушаешь?

- Как зверь в пуще. Чутко!

- Иреней Либаш. Уже давно поселился в Штатах, тут у него был дядюшка. Больше никаких родственников. Двадцать лет назад привез сюда из Франции Мизюню в качестве законной супруги, что меня несколько удивило, ибо Мизюня уже была законной супругой кого-то другого, ну да я не стал вникать в их матримониальные сложности. Пришло время, и весь мир заговорил о том, что прежние страны народной демократии преобразились в золотое дно для деловых людей. Тогда Ренусь опять пересек Атлантику, наверняка под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился, из двух зол уж скорей на тебе, так что сама понимаешь. Хотя нет, лучше повеситься. Вскоре после их отъезда умер дядюшка, человек достойный во всех отношениях, и оставил свое состояние Ренусю. Состояние хорошее: около пятнадцати миллионов в здешней валюте и три довольно солидные фирмы. Ренусь мог ничего не делая загнивать в благосостоянии или продолжать развивать бизнес. Он выбрал второе, наверняка опять под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился... да, я об этом уже говорил. Ведь и на имеющийся капитал поступали очень неплохие проценты.

Как я уже сказал, к моменту смерти дядюшки Ренусь пребывал в Польше, получать наследство прибыла Мизюня с его доверенностью. Здешние польские бабы утверждают, что она специально скрывает супруга, как бы его другая не соблазнила. А она скрывает, все старые связи порвала, никуда вместе не ходят. Ты уж извини, но больше нет сил сплетничать, и без того сколько мне нервов стоило все вышеизложенное узнать, чтобы тебе донести, но раз Гжегож попросил... С наследством дело чистое, по просьбе Гжегожа я все-таки факсом сообщил ему фамилии адвокатов, адреса и прочие реквизиты. А сейчас можешь что-нибудь сказать.

Не сразу смогла я воспользоваться разрешением, настолько ошеломило услышанное. Придя в себя, тепло поблагодарила:

- Спасибо тебе, Анджейка. От всего сердца благодарю.

- Пожалуй, еще подумаю, стоит ли вешаться, - с некоторым удивлением произнес Анджей и отключился.

Долгое время сидела я неподвижно, переваривая новости. Андхей исчез с горизонта более четверти века назад, мы всегда симпатизировали друг другу, это был хороший человек и прекрасный специалист, работать хотел в полную силу, а не под вечным контролем, ну и уехал. Еще когда мы вместе учились, избегал меня как чумы или какой другой заразы, что, впрочем, неудивительно, была я в юности слишком агрессивна и бестактна, и он только поеживался от моих уколов. Нет, как мужчина он мне никогда не нравился, хотя был парнем видным и полностью соответствовал моим эстетическим запросам. Не очень общительный и по натуре скрытный, Анджей пережил какую-то личную драму и вовсе замкнулся в себе, практически перестав общаться с прежними друзьями. Даже адреса своего никому не дал, и сам никому не писал. Тот факт, что теперь, когда мне так важно было получить от него сведения о Ренусе, Анджей сам позвонил мне, тронул меня безгранично. Я даже всплакнула от избытка чувств.

Плача, нежно уставилась на голову под покрывалом. Осознав, на что смотрю, вздрогнула и сразу стряхнула сентиментальный налет. О деле надо думать, а не предаваться чувствительности! Либаш, Иреней Либаш, Ренусь... Деловые люди! Предприниматели! Большой бизнес! Черт бы побрал этот бизнес.

Если бы речь шла об обыкновенной бирже, я бы еще была в состоянии что-то понять и признать. Не скажу, чтобы законы, управляющие биржевой игрой, совсем уж были чужды моей душе. Знакома я была и с историей биржи, и с некоторыми махинациями и фортелями, неотделимыми от всякой нормальной биржи. Будь я богата, думаю, из присущего мне азарта сама бы поиграла на бирже. Но на нормальной. А то, что имело место в моей отчизне, было явно ненормальным явлением, противоречило элементарным и юридическим, и нравственным нормам.

Некоторые умные головы пытались разъяснить мне, профану, в чем заключаются возможности использования законодательного несовершенства нашего кодекса. Рассказали мне и о том, кто берет взятки и за что, как выгодно дать взятку в наше время и как безопасно. Я никогда не могла до конца дослушать того, что говорили умные головы, в одно ухо влетало, из другого вылетало. А зря, вот теперь очень бы пригодились познания в сфере нашего доморощенного незаконного бизнеса. Глядишь, и Либаша бы расшифровала, причем на строго документальной, можно сказать, научной основе, а то ведь сейчас только нутром чую - преступлением пахнет, а одного нутра мало.

В свое время я безоглядно бросилась на защиту благородного иподромного бизнеса, наш бсспредел больно ударил по нему, можно сказать, хлестнул по блестящему конскому заду, спутал быстрые ноги, деморализовал почтенную публику на трибунах. Нет, такое я не могла терпеть, ну и вывела на чистую воду кое-кого, пропечатала по первое число, ведь злоупотребления на варшавском ипподроме превосходили всякое понятие.

Не могу припомнить, сама ли я видела или слышала от кого. На одном из конкурсов детских рисунков выделялся следующий. Нарисован был мост.

Наверное, у ребенка были способности, сразу при взгляде на рисунок каждый понимал - нарисован мост. А по мосту катился какой-то черный бесформенный клубок. На вопрос о том, что это такое, малолетний художник ответил: "Превосходит всякое понятие". Вот такой черный бесформенный клубок заслонил мне весь мир.

Мне и в голову не приходило, что, выводя на чистую воду ипподромные безобразия, я вторгаюсь в мир большого бизнеса. Постепенно из черного беспредела вынырнула чья-то фигура, вот она постепенно прояснилась, черный туман немного рассеялся. Либаш! Кажется, мои публикации нанесли его бизнесу вред, кажется, кто-то из высоких покровителей испугался и перестал прикрывать своим авторитетом юридический беспредел. Подумаешь, большое дело. Талантливый махинатор и комбинатор найдет другие ходы, нечего себя тешить.

Как всегда, пытаясь разгадать детективную загадку, попыталась встать на место преступника. Достала из холодильника банку пива, села в кресло, закурила и уставилась в окно. Поскольку в основе преступной аферы лежала Елена Выстраш, начала с нее. Итак, Елена Выстраш, моя домработница, узнала о совершенных мною преступлениях. Бред какой-то, ну где Елене разобраться в сложных махинациях большого бизнеса! Нет, наверняка я совершила что-то более простое, доступное пониманию обыкновенной девушки, далекой от деловых сфер. Итак, она узнала о моем преступлении и стала опасна для меня. Я решила ее убить, она догадалась и попыталась сбежать. Я ее поймала. Елена призналась, возможно, под пытками, что успела поделиться сведениями еще с одним человеком, некоей Иоанной Хмелевской, которая к тому же некогда успела мне напакостить сама по себе. Неизвестно, насколько Хмелевская стала опасной для меня, но надо ее тоже... убить? Нет, пожалуй, это слишком. Хмелевской надо просто заткнуть рот, заставив замолчать вредную бабу, сколько можно убивать? Значит, Хмелевскую я пока убивать не стану, просто попугаю. Что там мне Елена написала? Я все знаю, к тому же у меня что-то такое есть, но что именно, она не знает. Хорошо бы, значит, у Хмелевской отобрать это самое. Вопрос - где оно находится. Если дома, значит, ногу мне повредили случайно, ведь из-за нее я сижу дома безвылазно, им не проникнуть ко мне в квартиру, не стали бы они усложнять себе жизнь. Не сходятся концы с концами.

Нет, хватит перевоплощаться в преступника, того и гляди свихнусь, все перепуталось в голове. А тут еще вторая голова торчит под носом и давит на психику...

- Кажется, наши дела сдвинулись с мертвой точки, - сказал мне Гжегож по телефону на следующий день. - Удалось найти подход к вашему чудодею, поеду и попробую уговорить его приехать сюда, к жене. Во всяком случае сделаю все от меня зависящее. Получил на все три дня, послезавтра вылетаю.

- Очень рада. Я тут тоже поразузнавала, этот народный целитель в основном выезжает лишь к коронованным особам. Обычных людей тоже лечит, и, говорят, успешно, но к нему и в самом деле нелегко пробиться.

- Ладно, оставим в покое целителя, давай о наших делах. Наверное, будет лучше, если я не приду к тебе, встретимся там, где я остановлюсь. Вилла моего приятеля в Константине стоит пустая, приятель с семьей как раз находится здесь. Давай встретимся там, подъедем одновременно, мой самолет прибывает на Окенче в полдвенадцатого, в Константине я могу быть...

- ...в полпервого, - подсказала я.

- Ты как, не против?

Я ничего не имела против. Итак, место встречи установлено, время тоже. Можно и о другом поговорить.

- Знаешь, многое прояснилось. Теперь не сомневаюсь - это Ренусь пугает меня головами. А кроме того, возможно, стакнулся с Новаковским...

- С Новаковским, говоришь? - перебил меня Гжегож. - Помню такого, помню эту гниду из органов, это под его крылышком действовал Спшенгель... впрочем, не телефонный разговор. До послезавтра потерпишь? Записывай адрес в Константине.

Положила трубку. Что теперь? Как что? Конечно же, голова. Нет, головой можно заняться и завтра, даже лучше.

Сначала надо осмыслить новость и немного привыкнуть к ней. И в самом деле, в последнее время я не могу пожаловаться на скуку и монотонность своего существования. Только привыкла к мысли, что Либаш, которому я очень навредила в его бизнесе, и есть таинственный Ренусь, как теперь надо свыкнуться с приездом Гжегожа. Что касается Ренуся с его бизнесом, тот настолько выделялся своей криминальной окраской даже на фоне современной деловой активности наших доморощенных бизнесменов, что им просто нельзя было не заняться, во всяком случае, я не могла его проигнорировать, хотя до сих пор не знаю, в чем же этот бизнес заключался. И вовсе я не прикрыла совсем его бизнес, мог бы себе спокойно продолжать, мало ли что там напишут, безнаказанность у нас процветала, поэтому трудно усмотреть именно в этом причину теперешнего ко мне отношения. Тут наверняка замешано еще что-то, не просто банальная финансовая афера. Инициатором нападок на меня является Мизюня, в этом я ни минуты не сомневалась, но с чего вдруг именно сейчас?

Здесь Ренусь с Мизюней, здесь две головы - одна на шее, вторая в прихожей, здесь больная нога. Нет, я предпочитала бы пообщаться с Гжегожем в более спокойной обстановке.

И Гжегож победоносно вытеснил из головы все прочие мысли, безраздельно овладел всеми моими помыслами. Подготовиться к встрече с ним, подумать и о своем внешнем виде, и об одежке. Встречать придется в тапках, другая обувь не годится, в ней не смогу вести машину, значит, нельзя будет натянуть чулки, по чулкам тапки скользят, а без чулок ноги выглядят не столь стройными, как хотелось бы, но проклятая нога чулки исключает Жаль, другую обувь не могу обуть, все остальные туфли давят как раз на больное место, а ведь Гжегожу всегда нравилось, чтобы я носила туфли на высоких каблуках...

От высоких каблуков меня оторвал телефонный звонок. Звонил ксендз пробощ.

- Ксендз викарий уже чувствует себя лучше, - сообщил он - Завтра вы могли бы с ним поговорить. Очень сложное, очень неприятное дело, мы оба мною над ним думали, столько моментов вызывают сомнение... Вы смогли бы завтра приехать?

- .Разумеется, приеду, невзирая на проклятую ногу...

- А что, все еще болит?

- Болит, хотя, кажется, намного меньше. Когда мне приехать?

- Хорошо бы к четырем. А чтобы пани не пришлось много ходить, договоримся встретиться у входа в больницу. Вы знаете, где больница?

- Да, знаю. Значит, у входа?

- В четыре часа я буду ждать вас у больничных ворот. Перед ними стоянка, и дорожка во дворе больницы очень ровная.

Какой милый человек этот приходский священник Груйца! Даже о такой малости подумал, что значит забота о ближнем.

Положила трубку, подняла глаза и, разумеется, сразу наткнулась взглядом на проклятую пирамиду в прихожей. Нет, это невыносимо!

И я приняла мужское решение перенести окаянную голову в чулан. Разумеется, не сейчас и не собственными силами, мне самой ее просто не поднять, а уж чтобы с ней спуститься по лестнице на своей костяной ноге, и думать нечего. Найду какого-нибудь мужчину, да хоть бы соседа. Сколько можно вздрагивать каждый раз, как только попадется на глаза!

Собственную голову я запланировала на завтрашний вечер. Если заранее вымою и уложу волосы - непременно пойдет дождь и все труды окажутся напрасными. Это я уже миллионы раз проверяла на собственном горьком опыте. Верная примета! Однажды в минуту отчаяния я даже подумала, что с помощью парикмахерских манипуляций с головой могла бы запросто регулировать погоду по своему выбору. Нет, что касается прически, туг у меня не оставалось никаких иллюзий.

Было без пяти четыре, когда я подъехала к воротам груецкой больницы. Ксендз пробощ уже меня поджидал.

- Викарий пришел в себя еще позавчера, - сообщил он, - но врачи не разрешали пускать к нему посетителей, чтобы не волновать больного. А разговоры на интересующую вас тему наверняка его взволнуют. Поэтому я вынужден просить вас соблюдать умеренность в расспросах. Надеюсь, вы верующая?

Боюсь, я не очень вежливо пожала в ответ плечами и, спохватившись, попыталась словами исправить нехорошее впечатление.

- Ясное дело. Атеизм считаю кретинизмом. Единственная вещь, в. которую я глубоко верю - так это в мудрость Господа Бога, в то, что он может понять абсолютно все.

- Интересная точка зрения... - пробормотал ксендз.

Я уже двинулась было по дорожке, и в самом деле выложенной очень ровными плитками, но остановилась и немного пояснила предыдущее высказывание.

- Одним из главных проявлений мудрости является чувство юмора, - решительно заявила я. - И если вы, проще ксендза, намерены утверждать, что Господь Бог не обладает чувством юмора...

Рассмеявшись, ксендз взял меня под руку и повел по дорожке, говоря:

- Вот уж вы обязательно рассмешили бы Господа! Надеюсь, если в таком духе пойдет разговор с ксендзом викарием, ему будет легче собраться с мыслями.

У меня создалось впечатление, что и без меня викарию не так трудно было собраться с мыслями. Правда, он выглядел еще очень слабым физически, но с головой был полный порядок, хотя тема разговора заставляла его очень нервничать, а волнение, по мнению врачей, было пациенту противопоказано.

- Я тут лежал и много думал, - начал викарий слабым голосом. - И пришел к выводу, что моя покойная прихожанка стала свидетельницей довольно странных событий, но лишь совсем недавно поняла - речь идет об убийстве. Она не сумела скрыть от преступников, что догадалась о преступлении, и поэтому стала опасаться за собственную жизнь. Металась душевно и физически, пыталась что-то предпринять. Впрочем, вопросы ее душевного состояния и совести предоставим Господу, а я... насколько позволяли мне совесть и недостаток фактических данных, пришел к некоторым выводам. Человек, убивший другого человека, живет теперь под фамилией своей жертвы и не остановится перед убийством любого, кто сможет его разоблачить. И очень возможно, именно у вас имеются доказательства...

Я слушала, боясь перевести дыхание, боясь пропустить слово.

- Какие доказательства, Езус-Мария? - вырвалось у меня. - Ничего не знаю о доказательствах.

- Возможно, какие-то документы. Преступники недвусмысленно вам угрожают, в их задачу пока не входит убить и вас, слишком много трупов для них самих опасно, вот и хотят заставить замолчать. Так я это понимаю. Вы слишком много знаете. Вторым лицом, которому тоже угрожает опасность, является подруга покойной...

Я поспешала успокоить викария, чтобы попусту не мучился.

- Из-за нее не переживайте, проше ксендза, я знаю эту подругу. Зовут ее Иоланта Хмелевская, она отлично знает о грозящей ей опасности и уже предприняла собственные меры. Улетела за океан. Звонила мне из аэропорта, чтобы и меня предупредить.

- Слава тебе. Господи!

- Ведь теперь и я тоже, проше ксендза, о многом догадываюсь. Правда, не имею ни малейшего понятия, кто кого убил и почему, но знаю о наличии аферы. Даже в свое время сама вывела аферистов на чистую воду, пропечатав о них в газете. А недавно узнала и фамилию самого афериста.

- Пани может мне ее назвать?

- Иреней Либаш.

Ксендз викарий закрыл глаза и страшно побледнел. Я было испугалась, но викарий уже пришел в себя, открыл глаза, и они переглянулись с ксендзом пробощем. Я ждала, может, что скажут, но оба молчали.

Молчание нарушила, естественно, я.

- Говорить дальше?

- Да, пожалуйста.

- Возможно, моя публикация нанесла их бизнесу ущерб, но, думаю, незначительный. И было бы последним идиотизмом за это предостерегать меня с применением голов, ведь любой нормальный человек при виде мертвой головы обязательно выйдет из себя. С другой стороны, они точно не знали, что именно Елена успела мне сказать и что написала в своем письме. Может, надеялись, что я и в самом деле перепугаюсь. В общем, в принципе кое-что я понимаю, кое-что знаю, но пользы мне от этих знаний никакой.

Оба ксендза опять переглянулись. Видимо, какое-то важное звено в преступной афере являлось тайной исповеди, и они не имели права знакомить меня с ним. Придется догадываться самой.

И я принялась рассуждать вслух.

- Ренусь мог напустить убийц на дядюшку, чтобы завладеть наследством, - выдвинула я первую пришедшую в голову версию. - Или на первого мужа своей жены. Нет, не подходит к Ренусю, не такой у него, судя по всему, характер. И тот факт, что связался с бывшим работником органов, тоже никаким боком к Ренусю не подходит. Скорей уж Ренуся собираются пришить, чтобы воспользоваться его богатством, ведь Ренусь слишком глуп, чтобы самому им распорядиться по-умному, приумножить и так далее... И любящая супруга одобряет эти планы... Нет, такое исключено, не связалась же она сама с Новаковским, есть же, в конце концов, какие-то границы, предел низости... Там обязательно затесался кто-то третий, а Новаковский может оказаться шантажистом-вымогателем...

Оба ксендза внимательно слушали меня, на их лицах ничего не отражалось. Я даже не обратила внимания на то, что в ходе дедукции назвала фамилии, которых на исповеди викарий мог и не слышать. Но вот где-то в самой глубине его глаз мелькнула искорка, и я поняла - нахожусь на верном пути. Наверняка викарий об искорке не догадывался, иначе, как честный исповедальник, поспешил бы закрыть глаза.

Итак, что-то в моих рассуждениях оказалось правильным. Пойдем дальше.

- Учитывая все сказанное выше... Попробую пообщаться с нормальными людьми, порасспрашиваю знакомых. С соблюдением осторожности, - добавила я, заметив, как беспокойно дернулся викарий. - Не буду явно ни во что совать нос... Ладно, поговорю и с полицейскими, может, приставят ко мне какую охрану, ведь я могу выступать в роли своего рода приманки...

О полиции я добавила только для успокоения ксендзов. Как же, стану я звонить, разбежалась! Завтра приезжает Гжегож, очень нужно, чтобы за мной всюду тянулся хвост. Дня через три, когда Гжегож уедет, может, и позвоню. А пока ограничусь тем, что на ночь стану запираться на цепочку.

Ксендз пробощ пошел на подсказку.

- Возможно, имело бы смысл подумать пани о прошлом, вернуться в более отдаленные времена, - мягко проговорил он. - Например, попытаться вспомнить, какими документами пани располагает. Ведь как часто человек сам не знает, что у него есть...

Обшарпанная черная папка... О Боже, не стану же я сейчас заниматься перетряхиванием барахла в чулане! С чуланом мне не справиться даже в здоровом состоянии, лошадиное здоровье требуется и здоровые ноги, сто здоровых ног! Если Гжегож прав, может, преступники и в самом деле знали, на что шли, рикошетом стреляя в меня. Очень неплохой способ заставить меня отказаться от всякой попытки рыться в чулане.

Викарий все еще слабым голосом жалобно произнес:

- А больше я ничего не могу сказать.

- Ты же сам попросил пригласить пани Хмелевскую, сынок, - мягко упрекнул его старший по званию. - Впрочем, думаю, и сказанного достаточно, пани о многом догадывается и теперь в ее силах избежать несчастья...

- Да, кстати! - вдруг вспомнила я. - Та подруга покойной, Иоланта, сказала, что отправила мне письмо. Возможно, и оно что-то прояснит.

Хорошо, что я вспомнила о письме. По лицу викария было видно, что упоминание о нем сняло тяжкий камень с его совести. Он глубоко вздохнул и опять переглянулся с пробощем, который тоже явно обрадовался.

- Остается надеяться, что в нем Иоланта ничего не стала скрывать! - обнадежил меня последний.

Я поблагодарила викария и решила избавить его от своего присутствия.

Пока ехала, вспомнила, что в телефонном разговоре с Гжегожем мы не уточнили, как он доберется из аэропорта до своего Константина. Ведь не на мафии же поедет! Аэропорт полностью оккупирован мафиозными таксистами, дерут они с пассажиров миллионы и не допускают никакие другие машины. На автобусе не поедет, это точно, а вот радио-такси я могла бы ему заказать. Впрочем, он может из Парижа и сам себе его заказать. Жаль, что такая возможность только сейчас пришла в голову, уже не успею связаться с Гжегожем. Но ничего страшного, сам догадается и наймет машину прямо в аэропорту Окенче, там оказывают такие услуги.

Успокоившись насчет машины, я занялась второй проблемой, связанной с Гжегожем, - своей головой. Есть две возможности: сегодня же сделать прическу в парикмахерской или завтра с самого утра заняться головой дома, вымыть и закрутить волосы на бигуди К двенадцати успела бы высохнуть и потом целых три дня могла бы не думать о голове, парикмахерская же укладка никогда трех дней не выдерживала. Вот только нога проклятая... очень трудно сгибаться над ванной. К тому же утром может не оказаться горячей воды. Нет, не стану рисковать, сейчас прямо и зайду в парикмахерскую. Можно, конечно, и завтра с утра туда забежать, но, ручаюсь, по закону наибольшей пакости будет грандиозная очередь.

Вышеупомянутые проблемы вытеснили из головы и Ренуся, и ксендзов, и полицию, и все на свете преступные аферы. Подождут, сейчас у меня более важные дела.

Доехала до дома, вышла из машины, вошла в подъезд, поздоровавшись с вошедшей через второй выход соседкой, и сама вышла через него на противоположную сторону дома, где, в нашем же доме, размещалась парикмахерская.

Пока спускалась по пяти ступенькам с крылечка, все думала о прическе, решив, что с утра еще успею ее подкоррекгировать. Нафукаю "Виттелем" в аэрозоле и уложу феном, и чихать мне на воду! Может и вовсе никакой не быть.

Вот так дурацкая голова спасла мне жизнь, иди, на худой конец, здоровье.

Взрыва я не слышала, в парикмахерской было включено радио. Соседи вели себя спокойно, позвонили в мою дверь, понюхали, не обнаружили запаха газа и оставили мою квартиру в покое. Вообще-то немного легкомысленно с их стороны, я могла лежать внутри без сознания. К счастью, не было меня дома, так что я очень благодарна соседям за то, что не стали взламывать дверь. И дверь, и замки в ней уцелели.

Отсидев свое в парикмахерской, я, не предчувствуя ничего плохого, доковыляла до своей двери, отперла ее и, входя в прихожую, автоматически нажала на выключатель. Свет не зажегся. "Лампочка перегорела", - подумала я, шагнула в полутемную прихожую, на что-то неловко наступила больной ногой, выругалась от боли сквозь зубы - и остолбенела.

На улице еще не стемнело, а все выходящие в прихожую двери застекленные, так что у меня была полная возможность оценить царящее в прихожей безобразие.

Что-то здесь взорвалось, никаких сомнений. Скорее всего, небольшое взрывное устройство, взорвись большое, оно наверняка сорвало бы двери с петель и перенесло безобразие в близлежащие помещения. Весь холл был засыпан мелкими осколками головы Елены. На один из них я и наступила у входа. Вешалку разорвало пополам, причем одна половина валялась на полу, а вторую прибило к стене. Столик и оба стула уже ни на что не годились, от люстры остались одни дребезги, и очень хорошо, что телефон я держу не в прихожей, его тоже разнесло бы на мелкие кусочки. Растерзанный зонтик забросило в кухню.

Меньше всех пострадала скатерть, она повисла на ручке ванной целая и невредимая. Хорошо, что дверца шкафчика с обувью не вылетела, ее вдавило внутрь, из-за чего пострадала только одна пара туфель. Больше других досталось старой нейлоновой куртке, ее почему-то разорвало в клочья. Очень жаль, хоть и старая была, я к ней очень привыкла и часто пользовалась, выбросить рука не поднималась. Теперь поднимется... Что ж, оказывается, есть и положительные моменты в этом несчастье.

Отвалившись наконец от дверного косяка, я разыскала свои тапки - они оказались целы, только разбросало их в разные стороны, - повытряхивала из них известку и штукатурку, переобулась и пошла осматривать квартиру. Кроме осколков люстры, ничего интересного в ней не обнаружила. Судя по всему, взрыв не отличался особыми амбициями и ограничился тем, что разгромил прихожую.

Раздался звонок у двери. Приоткрыв ее на длину цепочки, я увидела соседа и сняла цепочку. Сосед был обеспокоен взрывом в моей квартире, который слышали все соседи, и поинтересовался, что же взорвалось.

Я не собиралась информировать соседей о наличии в моей квартире посторонних голов и печально ответила:

- Кинескоп. К тому же не мой, подруга попросила отнести его в ремонт, был неисправный, а я ногу сломала, стоял себе в прихожей. Надо было в чулан отнести, да все времени не было, опять же нога...

- В чулан! - перебил меня обычно такой вежливый сосед. - Как можно! Разве к пани еще не вломились?

- Нет, - растерянно и немного виновато ответила я. - А что, уже ко всем вламывались? Кто?

- Не знаю, воры, должно быть. Ко мне уже два раза забирались. Первый раз, скажу я пани, даже без особого ущерба для меня, аккуратненько так дверь открыли, даже замков не выломали, и особого беспорядка в чулане не наделали, зато во второй раз просто по-хамски! Ведь я там, проше пани, сделал что-то вроде мастерской, так они все перерыли. Хулиганье, наверное.

- А что украли?

- Да в том-то и дело, ничего не украли, только набезобразничали. Ну прямо как смерч пронесся по моему чулану! Может, драку там устроили, уж и не знаю...

Рассказ соседа о его злоключениях я слушала вполуха, думая о собственных, но из вежливости поинтересовалась:

- А когда это было?

- Да недели две назад.

Выразив соседу соболезнование, я подумала - даже если бы в мой чулан и забрался кто, я бы не заметила, ведь там царил дикий беспорядок и без участия взломщиков. Представляю, как были бы они озадачены, увидев такое нагромождение хлама. Так им и надо!

Еще раз заверила соседа, что у меня в квартире все в порядке, поблагодарила его за беспокойство, и мы распрощались. А я решила, прежде чем взяться за уборку, передохнуть, сил набраться. И подумать.

Заварила свежий чай и уселась за стол на кухне.

Как это могло произойти? Дверь не взломана, замки целые. Значит, проникли в квартиру с помощью отмычки Ничего особенного, нет на свете запоров, которые нельзя отпереть. Проникли, значит, в квартиру, подложили бомбу или какое другое взрывное устройство, не разбираюсь я в них, скрылись, а устройство взорвалось, чтобы меня прикончить. Только почему же в прихожей? Думают, я здесь провожу все свое время? О террористических актах мне известно лишь из книг да сообщений в средствах массовой информации, так что все равно сама ничего умного не решу.

Значит, надо обратиться в полицию. Ну, позвоню я им, они убедятся, что я жива-здорова, сижу взаперти, ничего мне в данный момент не угрожает, и не станут торопиться. Скажут - приедем завтра. А завтра приезжает Гжегож, из-за них я могу не встретиться с любимым человеком, еще чего! А так оно наверняка и будет. Вот будь я министром, председателем банка или акционерного предприятия или каким другим мафиози на высшем уровне - как миленькие явились бы через несколько минут, всех на ноги бы поставили, а я, председатель банка или владелец крупной фирмы, информировав о случившемся, укатила бы на охоту в Беловежскую пущу. А так...

Что бы такое придумать, чтобы заставить полицию явиться сегодня? И придумала: завтра с самого утра придет моя уборщица, а она женщина аккуратная, такого безобразия не потерпит, живо наведет порядок, менты же предпочитают иметь дело с такими местами преступлений, к которым не прикасалась рука человеческая. Моя-то не прикоснется, к. тому же вот нога еще... Так что у полиции есть все шансы застать нетронутым все это безобразие, если только не откладывать дела до завтра. А почему не откладывать? А потому, что завтра я обязательно отправляюсь к врачу, ортопеду... нет, лучше кардиологу, мое сердце имеет право почувствовать себя неважно после взрыва в квартире. Скажу - чуть вообще не померла, увидев такое.

Повезло, капитана Борковского я застала на его рабочем месте. Не потребовалось никаких аргументов.

- Выезжаем немедленно! - бросил он в трубку. - Только ничего не трогайте там!

А я и не собиралась, еще чего!

Через полчаса мы с капитаном сидели в комнате, а из прихожей доносился треск штукатурки и битого стекла под ногами следственной бригады. Капитан изо всех сил старался казаться спокойным, что ему давалось с трудом. Причины я не понимала, но очень скоро поняла.

Отнюдь не смущаясь моим присутствием, возглавляющий следственную бригаду эксперт сухо информировал капитана, что взрывчатое устройство помещалось в гипсовой голове. Снабженное дистанционным управлением, оно было взорвано злоумышленниками, находившимися где-то недалеко от дома. Меня бы не убило, даже если бы в момент взрыва я сидела в прихожей. Мощность взрывного устройства рассчитана была на то, чтобы меня лишь ранить, возможно, серьезно, но не смертельно. А может быть, последние слова эксперт высказал только для меня, чтобы не очень нервничала?

Капитан, хоть и мент, не лишен был человеческих чувств.

- В холерной голове! - вырвалось у него сквозь стиснутые зубы - - Не могу себе простить, допустил такую оплошность! Надо было обязательно забрать ее из вашей квартиры. Как же оно все произошло? Минуточку, дайте подумать.

А я уже сама догадалась, но из вежливости не стала лезть поперек батьки в пекло, позволила представителю властей высказаться первому.

А тот довольно долго молчал, и по лицу было видно - не столько думал, сколько поносил себя последними словами за допущенную оплошность. Наконец спросил почти спокойным голосом:

- С тех пор как голову принесли, пани часто покидала свою квартиру?

- Совсем не покидала. Сегодня первый раз вышла.

- А, ну тогда понятно.

- Мне тоже.

И мы с капитаном обменялись своими версиями случившегося. Когда хотят пришить одно конкретное лицо, лучше всего это сделать в закрытом помещении, по возможности пустом. В комнатах обычно расставлена мебель, отдельные предметы меблировки могут испортить хитроумную операцию, к тому же намеченное лицо в момент взрыва вздумает принять ванну и закроется в ванной, тогда и вовсе взрыв прогремит впустую. А в прихожей - все условия: вешалка, столик с двумя стульями, шкафчики для обуви и голова Елены, возвышающаяся на столике. Под скатертью, правда, но ведь скатерть - не препятствие. Даже зеркала не было в моей прихожей, все собиралась купить, такое специальное, с полочкой, да все руки не доходили.

- Итак, они запланировали взорвать устройство в тот момент, когда пани войдет в прихожую, чтобы иметь стопроцентную гарантию достижения цели, - уверенно произнес капитан. - Следовательно, они выжидали, следили за пани, подстерегли...

- Ясное дело, следили и подстерегли, дождались, когда я вернусь домой, рассчитали по минутам, сколько мне понадобится времени для того, чтобы подняться по лестнице, отпереть дверь квартиры, войти в прихожую... О, сообразила, ведь отдельные участки лестницы в подъезде дома видны через окна подъезда, видно и человека, поднимающегося по лестнице, но ведь... Ну конечно, соседка!

И тут ясно припомнились все детали происшедшего. Вернулась я со свидания с ксендзами, вошла в подъезд своего дома, поздоровалась со встретившейся соседкой, которая принялась подниматься по лестнице, я же прошла в холл и вышла через второй выход на другую улицу, чтобы зайти в парикмахерскую, расположенную в нашем же доме, только с другой стороны. Соседка несла тяжелые сумки, это вспомнилось только теперь, и по лестнице поднималась она, а не я, причем в таком же темпе, как тащилась бы я со своей ногой. Злоумышленники наблюдали с улицы за моими передвижениями, решили, что это карабкаюсь я, подсчитали время, необходимое мне для того, чтобы отпереть дверь, возможно, накинули немного, ведь я всегда копаюсь в сумочке в поисках ключа, ну и нажали на кнопку или что там у них... И если бы не решение посетить парикмахерскую, если бы я отправилась прямиком домой, не сидела бы я сейчас в своей комнате, а находилась бы в гораздо менее приятном месте. В морге, например, или, если бы повезло, в больничной палате. Да за что же Ренусь с Мизюней так ополчились на меня?!

- Интересно, с чего это они так на пани ополчились? - пробормотал капитан, когда я додумала до этого места.

Надо же, как синхронно мыслим! Не отвечая, я саркастически заметила:

- Нет худа без добра, зато избавилась от проклятой головы. Надеюсь, третью не станут мне подбрасывать?

- Не волнуйтесь, если и подбросят, немедленно заберу ее к себе, - успокоил меня капитан - Второй раз подобной ошибки не допущу. И очень прошу извинить меня за промашку, моя вина, ничего не попишешь. А как прореагировали соседи?

- Довольно спокойно, без истерии и паники, - ответила я и только теперь должным образом оценила сказанные мне соседом слова.

Осторожные намеки ксендза пробоща и слова соседа до такой степени совпали, что я не смогла удержаться и прежде, чем спохватилась, слова уже полились из меня рекой.

- О Господи, ведь я же поменялась с ним чуланами! Это в мой чулан вломились, а не в его! Это у меня пытались что-то найти!

- Если можно, меньше эмоций и больше смысла, - попросил капитан, весь обратясь в слух.

Я очень разволновалась, нелегко было заставить себя рассказать обо всем спокойно и доходчиво. Надо сделать перерыв, взять себя в руки.

Встав, я заковыляла на кухню, принесла всевозможные напитки, в том числе и тот самый, недопитый коньяк, которого никогда не любила, но который был безотказным в стрессовых ситуациях. Главное, сдержать словоизвержение, а то наговорю такого, о чем позже придется пожалеть.

0 чулане решила поведать всю правду.

- Сразу же, как переехала в этот дом, мы с соседом поменялись чуланами. В нашем доме, в подвале, для всех жильцов предусмотрены подсобные чуланчики, проше пана, и мне достался небольшой, но зато с окошком. Сосед же получил просторный' чулан, но без окна, а он любит мастерить, вот ему окно и необходимо. Я такими вещами не занимаюсь, зато мне нужна была дополнительная площадь для всяких бебехов. Предложение поменяться исходило от соседа, я охотно согласилась, но официально мы не оформили эту замену, на чуланах остались прежние номера, соответствовавшие номерам квартир, вот и получается, что на его чулане прибит номер моей квартиры и наоборот. Об этом в доме не знают. Нет, мы не держали сделку в секрете, просто до этого никому нет дела. Вот сосед и пострадал...

Капитан, похоже, понял, потому что задал правильный вопрос:

- А как вы думаете, в ваш чулан зачем залезать злоумышленникам?

- Как зачем? Да ведь они ищут старую обшарпанную папку, вернее, черные пластиковые корочки, оставшиеся от папки, - вырвалось у меня

Хочешь не хочешь, теперь пришлось рассказывать все...

Только у ипподрома я осознала, что опять еду на встречу с мужчиной моей жизни.

Правда, теперь уже все выглядело иначе. Я не терзалась сомнениями, как мы отнесемся друг к другу, в этом отношении была полная ясность, зато мною целиком овладели чувства, волновавшие много лет подряд. И я дала им волю.

Наконец-то после долгих лет я его настигла, или он меня настиг, один черт, главное, мы воссоединились. Правда, не совсем, между нами пролегало немалое расстояние, но вот же, оно преодолевается! И вскоре я опять увижу любимого, смогу к нему прикоснуться, поделюсь своими проблемами, и, уверена, он все поймет. Опять у нас появилось много общего, вот хотя бы проклятый Ренусь и все, связанное с ним. А Мизюня, чтоб ей подавиться, когда-то позаботилась о том, чтобы нас разделить. Теперь, по иронии судьбы, она же, можно сказать, нас сплотила. Я ни секунды не сомневалась, что Гжегож тоже желает ей только всего самого наихудшего.

В конце концов, мы еще не такие старые, еще могли бы навеки соединить наши жизни. Нет, исключено! Его работа, моя работа, пришлось бы многим пожертвовать, от чего-то совсем отказаться, а ведь и для него, и для меня работа являлась самым важным, так что лучше уж сразу умереть. Боже, о чем это я, где логика? Вот если бы не его жена... Нет, его жене я не могла желать плохого, глупо строить счастье на чьем-то несчастье. Будь я на ее месте, велела бы ему навсегда порвать со мной, аминь. Она и велела, да что толку, он порвал и ничего хорошего из этого не вышло. Нет, с судьбой не поспоришь...

Из дому я выехала пораньше, чтобы было время отделаться от хвоста, если бы таковой капитан решил пустить за мной. Общительная по натуре, я всегда радовалась людям, но не в такой же ситуации. Я просто не имела права напустить на Гжегожа всю варшавскую полицию. Ну, пусть не всю, даже ее часть, все равно не стоит.

Отделаться от хвоста легче всего или в толпе автомашин, или на многочисленных перекрестках, развилках, поворотах. К сожалению, на трассе в Пясечно ничего этого не имелось. Пришлось прибегнуть к единственному в этих условиях средству, а именно - проскочить на красный свет перекресток под самым носом рванувших поперек машин. Никто из следующих за мной не мог уже повторить такое, не рискуя врезаться в поперечный транспорт. Мне повезло, гаишники не привязались, не погнались за мной, в конце концов, не такой уж я важный преступник. Все-таки, на всякий случай, решила проверить и свернула к мастерской по обслуживанию машин марки "тойота". Перед мастерской оказалась прорва "тойот", я на своей простояла минут десять, никто не присоединился к ожидающим, никто не делал вид, что едет в Мысядло. Значит, все в порядке.

Потом я узнала, что уже начиная с первого перекрестка полиция изменила ко мне свое отношение на негативное, даже стала подумывать над тем, чтобы отобрать у меня права. Когда же я во второй раз сиганула через перекресток на красный свет, махнули на меня рукой и сообщили по рации своим, чтобы поджидали меня при въезде в Пясечно. Но я туда и не собиралась.

На место я прибыла раньше назначенного времени и не торопясь принялась разыскивать нужную виллу. Гжегож появился минут через пятнадцать.

За эти четверть часа ожидания я успела много чего передумать, много чего сопоставить. Боже мой, сколько раз в жизни приходилось мне вот так ждать мужчину, и какие же разные были эти ожидания! Ждала с тревогой и беспокойством, в блаженном предвкушении счастья, в дикой ярости, ждала переполненная подозрениями и смертельной обидой на то, что заставляют ждать. Сердце терзали опасения - а не стряслось ли с ним чего, а не променял ли он меня на кого, вот не успела навести красоту и что теперь? Сколько раз в слезах и отчаянии хотела бросить все к чертовой матери и сбежать куда глаза глядят. И как редко, как страшно редко доводилось ожидать мне возлюбленного со спокойной душой, ни о чем не думая, кроме предстоящего свидания, вот как сейчас.

А ведь бывали случаи, когда и не следовало бы ждать вовсе. Был раз у меня такой, что опаздывал нарочно в расчете на скандал, который я ему закачу. Обожал скандалы, ему доставляло наслаждение раздражать меня. Вместо того чтобы ждать, стиснув зубы, и изображать спокойствие, стоившее неимоверных усилий, чрезвычайно вредных для здоровья и нервной системы, надо было покинуть место ожидания, даже если этим местом была собственная квартира, даже если ждать приходилось ночной порой! Хотя... куда в те нецивилизованные времена могла отправиться одинокая женщина ночной порой? Допустим, ей не хотелось будить среди ночи родителей, знакомых, друзей. Оставался Центральный вокзал. Сейчас было бы легче, сейчас можно отправиться в любое ночное казино и даже развлечься.

Да, разных приходилось ждать, по-разному они опаздывали. Любая женщина поймет меня. женщине понятно, сколько требуется душевных сил, чтобы после многочасового ожидания, когда ты уже вся кипишь от сдерживаемой ярости, встретить вернувшегося мужчину радостной улыбкой и нежными словами: "Ах, как хорошо, дорогой, что ты уже вернулся!" Женщине понятно; как трудно иной раз не устроить вполне заслуженный скандал, если в долгие часы ожидания ты не раз видела хладный труп любимого на улицах города или в морге. А главное, откуда уверенность, что скандал заслуженный?

Так вот, ничего такого мне не приходилось переживать из-за Гжегожа, уж не знаю, как это у него получалось. Зациклившийся на жене, вечно с головой ушедший в работу и многочисленные житейские проблемы, которые ему то и дело подбрасывала жизнь, он, естественно, иногда опаздывал, но как-то по-другому. И если мне и приходилось его ждать, я это делала с удовольствием. Да, да, мне доставляло просто физическое наслаждение ждать любимого.

Может, он посылал мне какие-то флюиды? Вот интересно, что такое флюиды и как они до меня добирались. По ветру летели? А может, телепатия какая-то? Или плазма, исходящая от медиума гипнотизера? Как бы то ни было, а ждала я Гжегожа всегда с удовольствием, вот как сейчас...

Повернула к себе зеркальце в машине, прическа и лицо в порядке. А вот и машина Гжегожа!

Гжегож легко открыл незнакомые ворота, мы оба въехали на травку, где намеревались оставить машины. Отсюда до дорожки, выложенной плитками, было четыре шага, и эти четыре шага по неровной травке я преодолела раскорякой, дождавшись, когда он повернулся ко мне спиной, сражаясь с замками входной двери,

Не оглядываясь, он пожаловался:

- Меня предупредили, что верхний замок капризничает, и оказались правы. Извини, пожалуйста, что заставляю тебя ждать.

- Ну что ты! - искренне возразила я. - Какие милые люди!

Поскольку я еще не полностью стряхнула с себя воспоминания, появление Гжегожа казалось мне каким-то нереальным. В Париже еще куда ни шло, в Париже Гжегож имел право существовать, но здесь, под Варшавой?! Сколько лет представляла я нашу встречу в Варшаве, в ушах звучало ностальгическое танго "Ноктюрн", сколько раз я теряла надежду и вновь обретала ее, сколько раз погружалась в сладкую грусть и опять всплывала на поверхность реальности... И вот теперь просто не верила своим глазам. До двери добрела как раз в тот момент, когда она распахнулась.

- Можно, я потрогаю тебя? - робко попросила я, не успев подумать над словами.

- И я тоже! - ответил он, тоже не раздумывая.

Все правильно, как в старые добрые времена. Сначала покончим с главным, чтобы потом спокойно заняться всем остальным. Боюсь, даже ту самую дверь мы как следует не прикрыли...

Немного погодя Гжегож занялся изучением содержимого бара, мне нечем было заниматься, и воображение, некогда чрезвычайно живое и яркое, притупившееся с годами, обрело былую мощь и свободно устремилось сразу в две противоположные стороны. Половина вновь занялась прошлым с его сравнениями в пользу Гжегожа, а вторая половина застряла в современности.

Мой первый муж охотно разрешил бы себя потрогать - разумеется, в те годы, когда еще меня любил, в последующие гневно и высокомерно воспротивился бы. Второй назло мне ответил бы "нет", вызвав желанный скандал. Третий принялся бы расспрашивать о причинах столь необычного желания, а потом научно доказал бы вред таких спонтанных реакций. Интересно, чем эти мужчины думали и на кой черт они вообще были мне нужны? Хотя... ведь тогда у меня не было Гжегожа.

- Мне сказали, тут поблизости неплохое кафе, - сказал Гжегож. - Сбегаем туда пообедать, а пока давай выпьем что-нибудь.

- Давай, но только не крепкое, ведь нам предстоит обсудить весьма сложные проблемы, а для этого понадобится трезвая голова.

- Скажу тебе откровенно, дорогая, в это болото я погружаюсь только потому, что ты в нем увязла по уши. Сиди, сиди, у меня пока обе ноги в порядке...

Попивая максимально не крепкий напиток - сухое белое вино, к тому же на две трети разбавленное минералкой - я информировала любимого о событиях последних дней, попутно присовокупляя некоторые собственные выводы и соображения.

Больше всего сомнений вызывал сам Ренусь как таковой. Я могла понять неприязнь ко мне, как-никак пыталась подпортить им бизнес. Логичным представлялось мне и стремление избавиться от Елены. Какой-то смысл был и в таинственных, якобы хранящихся у меня бумагах. А вот Ренусь... Ну никак он не подходил ни к одному из перечисленных выше моментов, не тот человек, не тот характер. Правда, лично его я не знала, но в последнее время переговорила с людьми, знавшими его хорошо, и вывод был один: на роль предприимчивого афериста и хладнокровного преступника он годился так же, как дохлая коза в качестве тягловой силы при золоченой карете. Разумеется, люди могли не заметить, как он изменился, как из рохли превратился в закоренелого преступника и законченного негодяя, у человека с годами меняется характер, но мне не давал покоя огонек, сверкнувший в глубине глаз ксендза викария.

И я задумчиво произнесла:

- Вот и смущает меня это обстоятельство, ну никак не укладывается в образ того Ренуся, которого все знали. Правда, он связался с Новаковским, настоящим подонком, но и Новаковский никогда не был орлом. Обычная вошь... И знаешь к чему я постепенно прихожу? К тому, что это не Ренусь кого-то убил, а его убили. Абсурдная идея, тем не менее не идет из головы. Однако... если делом заправляет Мизюня - все возможно. Вот уж она всегда была девушкой неглупой, хотя, глядя на нее, такого не скажешь...

Гжегож перебил меня.

- Теперь моя очередь. Боюсь, телефонные разговоры меня разорят. Итак, по порядку. Дядюшка отпадает, Ренусь его не убивал, не было тогда Ренуся в США И вообще, с тех пор как он после тридиатилетнего отсутствия на родине опять вернулся в Польшу, за океаном его никто не видел. Между континентами курсировала Мизюня, муж дал ей полную доверенность на ведение всех своих дел. Как-то на Ренуся наткнулся один из его приятелей студенческой поры, вряд ли ты его знала, некий Владек Ягелло...

- Знала, очень рассеянным нарвем был этот король.

- Рассеянный не рассеянный, а с Ренусем они вместе учились, в одной группе. Так вот, Владек уверяет, что сразу узнал старого знакомого, тем более, что тот опять вернулся к давней студенческой моде - вся рожа заросла волосами: борода, бакенбарды и снова патлы до плеч. А вот что касается характера, в этом отношении Ренусь изменился до неузнаваемости. Раньше Ренусь был болтливым, теперь напротив, раньше симпатичный и открытый - теперь наоборот, ну и все в таком же духе. Мизюня же почти не изменилась, хотя неумолимое время ее основательно поклевало. Оба супруга единодушно разорвали все связи с прежними знакомыми, стараются ни с кем не общаться. И рискну высказать предположение - Ренусь вовсе не Ренусь, как бы по-идиотски это ни звучало.

Я обрадовалась - хорошо, что он первым сказал это.

- Точно такая же мысль мелькнула у меня в голове, когда я сидела у постели ксендза викария. Я вслух высказывала свои соображения, и, когда заявила - преступником является Иреней Либаш, у ксендза лицо окаменело. Нет, не Либаш. Значит, если что - оба мы с тобой идиоты.

- Вместе с тобой - все, что угодно! Только вот сначала расскажи мне подробней о таинственных бумагах, что-то я не понял. У тебя и в самом деле они припрятаны?

Я вздохнула.

- Если бы знать! Бумаг у меня в чулане побольше, чем на складе макулатуры, а вот есть ли среди них секретные - одному Богу известно. Знаешь, мой бывшенький недоумок из тайных служб был прямо маньяком по части собирания вссвозможного компромата на всех и вся. Возможности у него были, вот и пользовался ими. Правда, ограничивался только сбором, на то, чтобы привести в порядок архив, у него не было ни времени, ни желания. Сколько раз его драгоценный блокнот извлекала я из-под дивана. Мне вменялось в обязанности беречь его как зеницу ока, впрочем, не только блокнот, но и бесчисленные записки, а такими наша квартира была просто усыпана. Поскольку я была лично ответственной за бесценные записи, старалась их собирать в кучу. Сам знаешь, я тоже не отношусь к аккуратным педанткам, но много раз выскакивала за своим повелителем в парадное и возвращала его с лестницы, ибо снова забыл у телефона очередную бесценную запись. Господи, сколько нервов мне все это стоило! Часами спорил со мной о двадцати злотых, которые якобы я осталась ему должна или он мне, без разницы, а может, не двадцать, а двести, памяти у него - никакой, все путал, перевирал и из-за этого становился еще более дотошным. Раз помню, довел меня до нервного припадка из-за ста злотых, которые у него куда-то задевались, а когда я, желая прекратить спор, вручила ему свои сто злотых, обиделся на меня смертельно.

- Так что же ты в нем такого нашла?

- Были у него и достоинства. Хотя, с другой стороны, тоже оборачивались недостатками. Вот представь, тебе захотелось... иметь дело с твоим собственным мужчиной...

- Такого не могу представить! - решительно заявил Гжегож.

- Ну ладно, в твоем случае тебе захотелось со своей женщиной... поговорить в постели. А она намертво приросла к кухонной мойке и бренчит бесконечными грязными тарелками...

- Тарелки отберу, кран прикручу, а ее силой утащу в спальню.

- Возможно, но наверняка в твоей женщине нет ста восьмидесяти сантиметров роста и мускулов как у борца-тяжеловеса. Тебе хватит сил, возможно, не просто утащишь, но по дороге еще и подтолкнешь пару раз... Нет, ты представь эти два метра с мускулами, как они скалой высятся посередине кухни. Попробуй подтолкни такой памятник! А посуду он мыл по собственному почину, добровольно, хотя я почему-то не испытывала особой радости по этому поводу. Ну, еще тяжести таскал свободно... И внешне был красив, к тому же чистюля. Не вонял!

- Послушай, давай лучше вернемся к нашим баранам, а то мне что-то нехорошо становится, из двух зол уж лучше преступление.

- Согласна. Так вот, чем черт не шутит, возможно, кое-что из записей этого моего детектива и валяется у меня в чулане до сих пор. Думаю, это скоро обнаружится, потому что я рассказала полиции о чулане и даже дала капитану ключ от него. Не исключено, они в данный момент там шуруют, и я им не завидую.

- А что ты вообще держишь в своем чулане?

- Я не держу, оно там просто лежит само. Дубовые двухдюймовые доски четырехметровой длины, стремянка, изумительно сохранившаяся деталь обшивки парусника, выброшенная морем на пляж, громадное количество бутылок, запчасти к автомашине, в том числе часть кузова, поломанная мебель и немного дров, книги, которые я никогда не стану читать, неисправная газовая колонка, водопроводные трубы, два велосипедных колеса и многое другое, чего я уже и не помню, но его намного больше того, что я запомнила. Ага, еще три пластиковых ящика для рыбы, тоже выброшенных морем.

Смеясь, Гжегож принялся приготавливать нам еще по одному легкому коктейлю.

- Кончай смеяться, я еще не закончила.

- Погоди, давай я тебе вот еще что скажу. В числе моих бесчисленных телефонных разговоров был один особенный. Ты помнишь Ганю? Она до сих пор сидит в Канаде.

Я вся превратилась в слух. Ганя была некогда лучшей подругой Мизюни, так что следовало ожидать сенсации. И я не была обманута в своих ожиданиях.

- ...расчувствовалась и разговорилась, - продолжал Гжегож. - Как только я упомянул Ренуся, она ударилась в воспоминания. Воспоминания, так что речь шла только о прошлом, но я узнал одну очень важную вещь, а именно: в этом прошлом Мизюня пережила любовную драму. Тот, которого она пламенно любила, разбил ее сердце, так что Мизюня вышла за Ренуся, чтобы забыться. И еще потому, что он, Ренусь, был внешне очень похож на ее большую любовь...

- Интересно, когда же это все происходило? - недоверчиво спросила я. - В те времена, когда мы дружили, что-то я не замечала в ней никаких любовных страданий.

- Говорят, драму она пережила в семнадцать лет.

- А, ну тогда другое дело. мы подружились, когда нам обеим было по восемнадцати.

- Моя дорогая, ты ведь сама напомнила мне о сцене перед зеркалом в кафе, когда увидели свои отражения в зеркале Ренусь и второй стиляга, столь на него похожий. Погоди, не перебивай ход моих рассуждений. Итак, зеркало в кафе. Идем дальше. Ты сама сообщила мне, что Ренусь связался с Новаковским. Возможно, ты не в курсе, но Новаковский представлял собою, так сказать, верхний, наружный слой, за ним стоял Спшенгель. Последний обделывал свои делишки тайно, старался использовать подставных лиц, сам предпочитал оставаться в тени. Вот и на меня напустил Новаковского, поэтому люди знали много нехорошего о Новаковском, считали его законченной свиньей, а я не стал опровергать распространенное мнение. Со Спшенгелем мне довелось беседовать лишь раза два, и то по телефону, и я с большой неохотой вспоминаю эти беседы. Лично я Спшенгеля никогда не видел в глаза.

- И даже не представляешь, как он выглядит?

- Понятия не имею. И не испытывал желания лично встретиться с таким типом. Мне кажется, единственным человеком, знавшим в лицо Спшенгеля, была моя бывшая жена Галина, вряд ли они занимались любовью только в темноте.

- А ведь он был крупной шишкой в тайных службах, - задумчиво произнесла я. - Интересно, твою Галину ему назначили или он заинтересовался ею по собственной инициативе? Вынуждена признать - вполне мог заинтересоваться, твоя Галина была бабой что надо.

- Наверняка они не афишировали свою связь, но близкие подруги Галиночки знали о ней. Слушай, может, не стоит больше о Галиночке? В твоей афере Спшенгель представляет пока лишь одно звено в цепи моих рассуждений. Не знаешь, что с ним происходит в настоящее время?

- Не могу сказать, возможно, получу информацию, опять повисев на телефоне. Ты не представляешь, какого труда это стоит...

- Очень даже представляю, сам немало повисел за последние дни. Попытайся.

- Разумеется, попытаюсь и обещаю тебе - стану безжалостно пытать своих ближних.

- Однако вернемся к нашим баранам. Почему во все это замешана ты?

Я постаралась сосредоточиться и по возможности связно и последовательно повторить еще раз то, что уже хаотично неоднократно сообщала ему по телефону.

- По двум причинам. Одна официальная: моя публикация в печати подпортила их бизнес, а я не имела понятия, кого персонально вывожу на чистую воду. Бизнесом они продолжают заниматься, так что не очень-то сильно я им навредила, однако могут действовать профилактически, опасаясь, что я в состоянии нанести им более значительный ущерб. Возможно, моя публикация заставила встревожиться кого-то из их высоких покровителей, и тот велел платить себе еще больше, что повысило производственные расходы. В любом случае требуется заставить меня угомониться и больше не встревать в их дела.

Вторая причина - частного характера, и кроется она в покойнице Елене, пусть ей земля будет пухом. По этой линии я то и дело натыкаюсь на сведения о каком-то преступлении, связанном с Ренусем и Мизюней. Елена же, насколько я понимаю, стакнулась с моим бывшеньким, тем самым детективом-любителем. Не исключено, он кое-что ей поведал, она проболталась и вызвала огонь на меня. Так мне все это представляется. У меня якобы находятся какие-то документы, может, бумаги, может, фотографии. Например, снимок, на котором запечатлен Ренусь в тот момент, как вонзает в кого-то нож. Или наоборот... И вот я, по их мнению, храню такой снимок на груди, не расстаюсь с ним ни днем ни ночью, потому как в моем чулане они его не обнаружили. Вернее, в чулане, который считали моим, а на самом деле обшарили чулан соседа, не знали, что мы с ним поменялись чуланами. О чем это я? Ага, о вещдоке в виде фотографии, однако не исключено, он существует в виде достоверных показаний, подписанных достоверными свидетелями. Они уверены - что-то такое находится в моем распоряжении, и это им не нравится.

Впрочем, изложила я тебе только две версии. А их может быть тысяча. К примеру, кто-то из их шайки решил смыться, прихватив все денежки, второй догадался, из зависти стал совать палки в колеса и принялся шантажировать. Я для них очень денная фигура в такой игре, не знают ведь, что от меня в таких делах столько же пользы, как рыбке от зонтика.

- У Спшенгеля в активе порядочно заслуг, - пробормотал Гжегож. - Насколько мне известно, лично пришил трех человек в рамках своих служебных обязанностей. Уверен, они такие же служебные, как я папа римский.

- А может, имеет смысл в этом покопаться? - робко предложила я.

- Не смеши меня, ведь знаешь же, как у нас обстоит дело с обнародованием архива Министерства внутренних дел и Комитета Безопасности. Надо спятить, чтобы добровольно соваться в такие дела, надеюсь, ты не серьезно предложила? Или я должен силой тебя увезти во Францию и там держать под замком? Очень прошу - опомнись, нет у меня пока таких возможностей, потому как нет пока замка с подземельями.

- А если когда и появится возможность держать меня взаперти, - попросила я, - пожалуйста, не заточай меня в подземелья, я там неважно себя чувствую, лучше уж держи в высокой башне. А знаешь, возможно, ты и угадал. Не исключено, что мой бывшенький случайно докопался до тайных документов, подлежащих уничтожению... Но тогда это касалось бы скорее Спшенгеля, ибо Новаковский ведет себя спокойно, не нервничает. Как думаешь, что у Спшенгеля общего с Мизюней и Ренусем? Бизнес? Ты прав, надо попытаться разыскать Спшенгеля!

Гжегож в ужасе даже привстал с места.

- Ну, знаешь, если ты из моих деликатных намеков сделала такой вывод...

- Почему я? Ты же сам только что сказал.

- Я имел в виду лишь целесообразность разузнать кое-что о Спшенгеле и по возможности дипломатично. Если же ты предпочитаешь действовать энергично, тогда уж лучше попытайся встретиться с самим Ренусем, обставив встречу как случайную. Откровенно говоря, именно это я бы и предложил в первую очередь. Ты знаешь, где они с Мизюней живут?

Допив остатки прохладительного, я ощутила аппетит.

- Где-то недалеко от ипподрома, - мрачно информировала я, - неподалеку от здания управления бегами, их излюбленного вида бизнеса. Как вспомню о том, что испоганили этот благородный вид азарта, так за сердце хватает. Мне известно, живут они в каком-то большом доме с запущенным садом на окраине города, так что и не знаю... До сих пор никто конюшен и беговых дорожек не называл запущенным садом. Запущеный ... Ох, постой... факт, но не сад же!

В памяти мелькнуло какое-то туманное воспоминание, что-то такое, чему я в свое время не придала значения, потому что не интересовало меня. Не успела я углубиться в туман, как Гжегож мне помешал. Оказывается, он тоже мыслил творчески.

- А чем они, собственно, занимаются в этой своей фирме? - спросил он. - Как ее, "Ребус"?

- "Ребас" или "Рибас". Кажется, всем на свете: торговля автомашинами, импорт, торговля лошадьми, аукционы, спекуляция земельными участками, собственные банки, какие-то акционерные общества, казино, азарт во всех видах...

- И бордели тоже содержат?

- Если так, то неофициально, о них мне как раз ничего не известно. А ипподромы мечтают закупить на корню, превратив их в частный бизнес. Но знаешь, поскольку они претендуют на ведение честного бизнеса, должны быть где-то прописаны, в полиции должны знать адрес Либаша. Вечером, вернувшись домой, я у них поинтересуюсь.

- А какого черта ты вообще собираешься возвращаться домой, можешь сказать?

Я так и раскрыла рот. В самом деле, какого черта...

И сразу исчезла грандиозная афера, со скрежетом опустился железный занавес, отделив меня от всех Ренусей, Мизюнь и мертвых голов. Дни, проведенные с Гжегожем, можно было сосчитать на пальцах одной руки. Сейчас благодаря чудесному стечению обстоятельств в нашем распоряжении оказалось целых двое суток, а возможно, и больше. От волнения не смогла сосчитать, сколько именно часов мы пробудем вместе. Дура несчастная, могла бы подсчитать заранее, ведь было же время, и тогда соответственно бы настроилась, подготовилась, забрала с собой кое-что из необходимых мелочей, ну хоть бы зубную щетку. Хотя теперь купить зубную щетку - не проблема...

- Не уверена, что хозяйка виллы оставила нужную мне косметику... - начала было я, но Гжегож не дал закончить.

- А я не поверю, что ты не захватила с собой нужных тебе мелочей, у любой женщины они всегда при себе, в сумочке.

Может, все женщины и таскают, но только не я. Пудра давно кончилась, а я все забываю насыпать ее в пудреницу, тушь для ресниц осталась дома, с собой только духи и расческа. Я уже и не говорю о косметическом молочке... Ну, голова, допустим, до завтра выдержит. Как бы то ни было, Гжегожу я не признаюсь в таких упущениях.

В голову тут же полезли всякие сомнения, вроде нижеследующих: до какого возраста дозволено женщине представать по утрам перед возлюбленным в натуральном виде, без косметики? Если это постоянный партнер, вроде мужа - так до конца жизни, ведь мужчины, со свойственной им тупостью, не замечают постепенных изменений в наружности их постоянных спутниц жизни. До тридцати лет дозволено показываться приходящему любовнику. Допустим, мне повезло, эту границу я могла отодвинуть, но теперь?.. Макияж - дело десятое, пусть даже размажется, сойдет, но вот волосы... Холера, опять эта голова!

Вспомнилась мне в связи с этим приятельница моей тетки, женщина лет пятидесяти. Всегда цветущий вид, всегда персиковая кожа, бездонные глаза и прочее в том же духе. Все знали - макияж, но какой!!! Просто чудо! Никто никогда не видел ее в естественном виде, до такой степени, что, если случалось ей провести ночь по какой-то причине в экстремальных условиях, она вообще не смывала на ночь боевой раскраски. Не мылась вообще и все тут! Всегда пользовалась самой дорогой косметикой, не жалела на нее денег и по утрам являлась народу столь же прекрасной, сколь удалялась накануне вечером на ночной отдых. Уединившись, запиралась в ванной и там приступала к своим таинственным косметическим манипуляциям. Тетка призналась, что как-то ей довелось провести двухнедельный отпуск в одном номере пансионата вместе с этой приятельницей, а она, тетка, так и не видела ее в натуральном виде, так и не знает, как же та выглядит в действительности. Допустим, у той приятельницы не было проблем с волосами, пышная шевелюра сама укладывалась в естественные локоны, меж тем как у меня... Эх, лучше и не вспоминать! Черт бы подрал эту голову!

Вышеприведенные мысли промелькнули в голове в считанные доли секунды. Наверное, стоит рискнуть.

Вслух я попыталась возразить, выдвинув не очень веский аргумент.

- Дело в том, что с собой я не захватила записной книжки, а там все номера телефонов. Значит, я не смогу никому позвонить и мы ничего не узнаем.

- Ты и в самом деле думаешь, что это отравит мне жизнь? А если станет отравлять тебе, уж я постараюсь как-нибудь помочь горю.

- Гжесь, ну как бы тебе объяснить... Кто-кто, а ведь ты имеешь представление о женщинах. Вот скажи, как ты думаешь, кого узришь завтра утром рядом с собой в постели?

Какое-то время Гжегож, не отвечая, смотрел на меня улыбаясь.

- Думаю, тебя, - наконец мягко ответил он. - Неужели тебе в голову не приходит такая простая мысль, что в тебе я люблю не только твою внешность?..

Мы и в самом деле поехали в константинскую забегаловку пообедать, точнее, уже поужинать.

Я вспомнила - в те давние времена, когда наша дружба с Мизюней еще казалась мне настоящей, поехали как-то мы в ее загородную резиденцию. Ехать было недалеко, Волька Венглова была еще Варшавой, хоть и окраиной. Местность там была совсем пустынной и безлюдной. Резиденция досталась Мизюне в наследство от предков и состояла из большого, очень запущенного сада, густо заросшего деревьями и прочей зеленью, и громадной деревянной развалюхи. В ней еще кто-то жил, и Мизюня жаловалась, что этих жильцов нельзя просто так выбросить, придется обеспечить их другим жильем, так что особого толку нет от такого наследства. Опять же, сама вижу, дом рушится, еще немного - и даже ремонтировать будет поздно. А ей, Мизюне, за это паршивое наследство пришлось заплатить огромные налоги. И теперь она, Мизюня, просто не знает, что и делать, хоть стой день и ночь и на собственных плечах держи готовую провалиться крышу, собственными руками выколупывай из щелей в стенах жучков-древоточцев и вообще помирай в голоде и нищете.

Естественно, сразу же вспомнился большой сад при доме хозяев, о котором упоминала Елена. Не исключено, что потом, когда мы с Мизюней уже раздружились, она разбогатела, выйдя замуж за Ренуся, смогла избавиться от жильцов и привела в порядок резиденцию. И они с супругом там поселились. Очень возможно.

- Могла, конечно, отремонтировать и продать, - говорила я Гжегоху за ужином в константинском кафе, - но сомневаюсь. Мизюня не глупа, а только дурак станет избавляться от недвижимости, лучшего вложения капитала. Зачем торопиться, если можно попридержать, ведь нужды она не испытывала. Ведь не испытывала?

- У Ренуся наверняка было неплохое состояние. А адрес ты помнишь?

- Никогда и не знала, какое мне было дело до Мизюниного наследства? К тому же, говорю, не было тогда там никакой улицы, сплошные незаселенные пустыри, ехали мы, помню, какой-то проселочной дорогой. Наверняка сейчас там вес изменилось до неузнаваемости.

- А мы можем проверить. К экстрасенсу я записался на пять, успели бы до этого съездить.

Мы принялись без особого энтузиазма обсуждать поездку в те места, где предполагалось местонахождение резиденции Мизюни и Ренуся, как вдруг, без всяких рациональных причин, словно упала туманная завеса с памяти, и мне отчетливо припомнились слова ксендза викария.

- Погоди, Гжесь, погоди! - вскричала я, хотя в данный момент Гжегож как раз молчал и ничего не говорил. - Как же я могла забыть? Ксендз викарий сказал: "Человек, который убил другого человека, теперь живет под его фамилией" К этому выводу ксендз пришел сам, не выдал мне тайны исповеди, я пока не понимаю, что эти слова означают, но наверняка что-то важное.

- А к этому выводу он пришел после исповеди несчастной Елены?

- Так мне показалось. Вывод не обязательно правильный, ведь она могла наговорить глупостей...

Подлив нам в стаканы вина, очень подходящего к великолепным бифштексам, Гжегож поставил бутылку.

- В любом случае над ним следует подумать, - веско произнес он. - Ведь не так уж и широк круг тех, кого мы подозреваем. Кто из них? Может быть, Сшпенгель? Новаковский живет по-прежнему под своей фамилией, Ренусь остается Ренусем...

- Если бы Ренуся заменил кто-то другой, первой это заметила бы наверняка его жена. Мизюня ведь должна неплохо знать собственного мужа?

- Потому я и предполагаю, что тут замешано постороннее лицо, не на одном Ренусе свет клином сошелся, наверняка в афере замешано много людей. Итак, кто-то кого-то убил, продолжает заниматься аферой, предположим, играет в ней не последнюю роль, Ренусь знает о преступлении и не в его интересах выводить на чистую воду преступника, напротив, всячески поддерживает мистификацию. Может, на ней весь их бизнес держится?

- Как знать...

- Знаешь, мне все больше хочется лично повидаться с Ренусем!

- Холера побрала бы все эти телефоны! - раздраженно вырвалось у меня. - Надо было забрать с собой телефонную книжку, вообще не расставаться с ней, но в последнее время я мало хожу, вот и оставила дома на столике. К тому же она довольно большая и неудобная. Но ничего, завтра тоже будет день.

Прикончив наконец наши бифштексы, мы вышли из кафе. Я уже садилась в машину Гжегожа, когда к кафе подъехала и остановилась роскошная иномарка. Из нее вышли три человека, женщина и двое мужчин, и, весело переговариваясь, направились к двери в кафе. Я имела возможность хорошо их разглядеть.

- Езус-Мария! - шепотом крикнула я Гжегожу. - Смотри, кто приехал! Нет, не смотри! Нет, смотри! Осторожно!

Гжегох уже успел сесть за руль и как-то сразу понял, чего я от него хочу, несмотря на противоречащие друг другу выкрики. Он осторожно высунулся в дверцу.

Мизюня в сопровождении двух мужчин уже поднялась на ресторанное крыльцо. Я бы узнала ее и под землей, и под водой, и в метель, и в песчаную бурю в пустыне.

Вот все трое вошли в холл, но сквозь стеклянную дверь их было хорошо видно. Вот они прошли мимо огромного зеркала. Мизюня не задержалась перед ним, бросила лишь мимолетный взгляд и, не останавливаясь, веселая и оживленная, прошла со своими спутниками дальше.

Так оно и есть, Мизюня относилась к тем женщинам, которым не было необходимости охорашиваться перед зеркалом, приводя себя в порядок. Она всегда была в порядке, всегда уверена в себе, всегда умела "сделать лицо" и этого хватало на весь день.

Гжегож колебался не более секунды.

- Пойду посмотрю на них. Кто из двух Ренусь, тот, бородатый?

- Не уверена, но думаю, он. У меня всегда была хорошая зрительная память, да уж слишком давно видела я его, к тому же не очень рассматривала.

- Как бы это лучше сделать? Ведь любой входящий в ресторан привлекает внимание уже сидящих в зале. Не хотелось бы, чтобы они меня узнали. Хотя прошло больше двадцати лет, а даже в те давние времена я ими интересовался, а не они мною, может, даже и не помнят, кто я такой. Ведь я был никем, в то время как они привлекали всеобщее внимание, о них говорили, они были своего рода знаменитостями. Мне их специально показывали...

- К тому же, даже если и помнят тебя, могли бы ожидать встречи с тобой скорее в Париже, чем в Константине, - подтвердила я. - В крайнем случае подумают - кто такой, вроде бы на кого-то похож?

- Ладно, пойду. Подожду немного, чтобы к ним успел подойти официант.

Я осталась ждать и почему-то очень волновалась. В конце концов, что уж тут такого страшного? Не рухнет же мир оттого, что кто-то из старых знакомых увидит афериста Либаша, пусть даже с его знаменитой супругой. Множество людей имеет возможность видеть их вместе ежедневно, они не скрываются, вот и в этот ресторан приехали. Не написано у них на спине, что они такие-сякие, каждый может глядеть на них сколько хочет. Вот жаль только, что я не посоветовала Гжегожу обратить особое внимание на их спутника.

Гжегож вернулся не скоро, прошло года два, не меньше. За эти два года о чем только я не передумала! Говорили, что Мизюня с супругом часто посещают самые фешенебельные рестораны, данное кафе тоже к таким относится. Это первое. Второе - они поселились недалеко от ипподрома, старая любовь не ржавеет, до Константина от Служевца с его ипподромом - рукой подать, возможно, обделывали делишки и привезли на ужин своего клиента в хорошее кафе. А может, это их охранник? Самый главный, самый элегантный, в его обществе и поужинать можно. Он никак не мог быть Новаковским, Новаковского я хорошо помню, сколько раз с отвращением приходилось терпеть его общество в служебных командировках. Правда, черты лица его стерлись в памяти, мог и похудеть, но вот уж вырасти никак не мог, а этот был сантиметров на десять повыше Новаковского. И завести римский нос вместо своей лепешки тоже никак не мог. И скулы отрастить - тоже. Нижнюю часть липа человеку легче изменить, достаточно что-нибудь затолкать за щеки, а вот с верхней частью труднее...

А вдруг этот третий окажется... Я не успела придумать, кем мог бы оказаться спутник Мизюни и Рснуся, как вернулся Гжегож.

- Не уверен, - сказал он, садясь на свое место за рулем машины. - Может, это и Ренусь, а может, и нет. Хорошо бы увидеть его без растительности на морде. Растительность точно как у Ренуся, но она же может очень хорошо замаскировать лицо. А если помнить, я тебе говорил - в Париже Ренусь уже являлся народу бритым, я все удивлялся, насколько изменяют человека борода, усы и всклоченная шевелюра. А кроме того, в этом бородаче есть что-то такое, чего раньше в Ренусе я не замечал, во всяком случае, на непокрытых растительностью частях лица. В общем, для меня этот бородач лишь человек, похожий на Ренуся, не более того. Нет, не уверен.

В голове промелькнуло - неплохо бы схватить этого Либаша и обрить силой. Нанять киллера, сейчас их много развелось, и поручить ему такое необычное задание. Думаю, обрадуется, получив хорошие деньги на сей раз за такую... немокрую работу.

- Так что же делать? - спросила я, не делясь с Гжегожем гениальной идеей. - Ренусь или не Ренусь?

- Говорю же - не уверен. Вот если бы я смог с ним поговорить... Не нравится мне все это.

И Гжегож медленно отъехал со стоянки. Я удобнее устроилась на сиденье машины и опять Предалась воспоминаниям.

- Тогда Ренусь стоял перед зеркалом кафе со вторым мужчиной, как две капли воды похожим на него. Может, это как раз тот, второй? Сплетни ведь не всегда правду говорят. Возможно, Мизюня разыскала возлюбленного времен своей юности и теперь пользуется его сходством с супругом и свободно появляется в обществе, никто не поймет, кто с ней, муж или хахаль. Очень удобно, можно использовать хахаля как подставное лицо и в бизнесе, ведь всем известно - Ренусь слишком мягок, из него тот еще бизнесмен.

Гжегож согласился со мной.

- В твоих рассуждениях есть смысл. Вот чем больше я думаю о нем, тем сильнее убеждаюсь - это все-таки не Ренусь. Не вижу человека, так что не мешает думать, а впечатление сохранилось - нет, другой это человек. Мне, естественно, наплевать, Мизюня может спать хоть с далай-ламой, ее дело, но хотелось бы разобраться во всем этом, ведь оно тебя касается. Да и подставить ножку Мизюне - одно удовольствие. Погоди, не перебивай, вот я что придумал. Если это настоящий Ренусь, я могу с ним встретиться, ну скажем так, случайно. Ведь я приехал в Польшу легально, разыскиваю врача для жены, скрываться мне нет необходимости. Встречу его случайно, перекинемся парой слов, как дела, что делаешь и т.п. - Ведь от этого нам никакого вреда не будет? Все логично, встретились старые знакомые, даже невежливо не поговорить. Если же это окажется не Ренусь, а другой мужчина, он меня не знает, так что не имеет значения, что я ему скажу. О погоде или еще что, столь же существенное. Нет, если засомневаюсь, вообще не стану с ним разговаривать, просто посмотрю, послушаю.

- Значит, надо разыскать дом и контору, в любом случае пригодится.

- Правильно, завтра же и займемся этим. Все-таки кажется мне, это не Ренусь...

Серьезной проблемой стала для меня собственная квартира. С одной стороны, хотелось бы хоть на минутку забежать домой, слишком многих предметов первой необходимости мне не хватало. С другой - там меня могла перехватить высшая сила в лице, например, полиции, а этого я сейчас панически боялась. Черт их знает, что они могли обнаружить у меня в чулане. Нет, не скажу, мне тоже было интересно, но не сейчас, не стану же я, в самом деле, выбирать между чуланом и Гжегожем!

Вот я и разрывалась между желанием побывать в собственной квартире и вполне оправданными опасениями. Решить проблему помогло ожидаемое письмо от Иоланты Хмелевской. Наверняка оно уже пришло, и его следовало прочитать как можно скорее.

Либаша мы разыскали. Прочесали несколько раз Вольку Венгловую и окрестности, и я разыскала поместье Мизюни. Не скажу, что это было легко. На некогда неосвоенных пустырях выросли жилые кварталы, разбитая проселочная дорога превратилась наверняка в одну из улиц, кладбище, на которое я очень рассчитывала, разрослось и никак не могло служить ориентиром. Ориентиром стали старые деревья. Чтобы срубить их, надо совсем ума лишиться, а Мизюня никогда не была глупой. И хотя вокруг зелени было предостаточно, купы старых деревьев победоносно возвышались на горизонте.

И остальные приметы соответствовали, так что резиденцию Мизюни мы разыскали. Сейчас она была ограждена высокой стеной, сквозь прутья решетки ажурных ворот просматривались фрагменты элегантной виллы, а ворота стерег охранник, загримированный под дворника. Этакая горилла, что никаких сомнений! Говорить горилла умела, и на вопрос, можно ли видеть супругов Либашей, ответила, что хозяев нет дома.

Значит, теперь надо разыскать контору супругов Либашей, место работы, так сказать. Найти его было проще, не прошло и часа, как Гжегож уже получил возможность видеть и слышать хозяина.

- Чушь! - заявил он, выходя из упомянутой конторы и садясь за руль. - Это не Ренусь. Похож, очень похож, но не он. И вот теперь Мизюня для меня подозреваемый номер один, от нее тянется не просто вонь - могучая струя смрада бьет в небеса, ее нельзя не учуять. Интересно, что делает эта ваша хваленая полиция? Расследование никогда не было моим призванием, заниматься им я более не намерен, даже вместе с тобой. Вместе с тобой я бы предпочитал заниматься другим...

Я грудью встала на защиту родной полиции.

- Полиция наверняка не знает, что Ренусь - это не Ренусь, ведь им никто не сказал. Я только собираюсь осчастливить их драгоценной информацией. Может, они и располагают какими-то сведениями, но наверняка другого характера. Так ты думаешь, все-таки?..

- Я не думаю, я уверен, - твердо заявил Гжегож. - Ренуся пришили. Воспользовались сходством. Твой ксендз прав, убийца теперь живет под фамилией жертвы. Прошло много лет, даже знакомым он может казаться тем самым человеком, ведь люди с годами меняются. Тут он давно не был, я имею в виду Ренуся. Вот в Штатах, думаю, распознали бы, что это не Ренусь, но в Штаты, ты сама говорила, ездила с доверенностью Мизюня. Сдается мне, она и заварила всю кашу, так сказать, инициатор аферы.

Туг и мне пришла в голову идея, которой я поспешила поделиться с любимым:

- А мне сдастся, что этим, который под Ренуся подшивается, может быть давний возлюбленный Мизюни. Очень на Ренуся похожий или наоборот... Кто бы это мог быть? Ганя не знает?

- Не знает, не помнит. Запомнилась ей только страшная любовная драма, пережитая Мизюней в ранней молодости. А страшная потому, что вроде бы предмет Мизюниней любви оказался то ли преступником, то ли еще кем-то таким... в общем, влюбилась наша Мизюня в Джека Потрошителя...

- ...и этот Потрошитель к тому же бросил ее. Ну что за дуры наши девицы, самого важного не помнят, а мне теперь разбиваться в лепешку!

- Зачем тебе? Подбрось эту проблему ментам. Нет, не сейчас, денька через два. У нас мало времени, надо его ценить.

Я целиком и полностью была согласна с Гжегожем, но письмо от Иоланты не давало спокойно жить, и, воспользовавшись тем, что Гжегож поехал к своему экстрасенсу, я забежала домой.

На автоответчике оказалась записана вежливая просьба капитана Борковского как можно скорее связаться с ним. Высказана была просьба сегодня утром. Умный человек капитан, наговорил на автоответчик не только просьбу, но и сообщил время, когда высказывал ее. Решила не рисковать, позвоню из Константина, придется уж приятелю Гжегожа заплатить за разговор по междугородней. А то начну отсюда звонить, а полиция успеет приехать и заловит меня.

Вынужденное расставание с мужчиной моей мечты, даже временное, сразу же негативно сказалось на умственных способностях. Входя, я вынула, правда, из почтового ящика письмо Иоланты Хмелевской, но даже его не распечатала. Скорей, скорей, набрать нужное количество косметики, разумеется, в первую очередь необходимой для проклятой головы. Ни о каких преступлениях я просто не в состоянии была думать. О Господи, как мало времени в нашем распоряжении, завтра он уедет - и прости-прощай! На сколько? Опять на годы? А тут еще эта афера, ну кто выдержит в такой преступно-следственной атмосфере?

Я нервно рассмеялась, подумав, что так бездарно проходит наше историческое свидание, и уронила закрутки для волос, с помощью которых пыталась придать более или менее пристойный вид своей прическе Эта проклятая голова! Уронив бигуди, тут же наступила на них больной ногой и вскрикнула от боли. Вот и нога еще, ни пойти куда, ни потанцевать, пень замшелый, а не женщина, такое неудачное стечение обстоятельств. Я всегда думала - какое-то проклятие тяготеет над нами, не иначе...

Хотя, с другой стороны... Вот он уедет, и я стану благословлять все эти обстоятельства, ведь мне будет чем заняться. Самое глупое после отъезда любимого - забиться в угол и рыдать. Так поступают все женщины после отъезда их мужчин, а что хорошего? Я всегда говорила: в таких случаях следует немедленно делом заняться. Нет, не стирка, каким-нибудь приятным делом, лучше всего хобби...

Тут я вспомнила одно прекрасное летнее воскресенье. Предполагалось, что это воскресенье двадцатилетней давности мы проведем вместе с Гжегожем, но ему срочно понадобилось уехать. Стояла я на балконе этим прекрасным летним утром и смотрела вслед Гжегожу, с которым вынуждена была расстаться, а сердце в груди просто разрывалось. И вдруг словно что-то меня укололо. Я вылетела из дому и помчалась на ипподром, где как раз начинались скачки. Они всегда на меня прекрасно действовали...

И вместо собственного отражения в зеркале с наполовину закрученной головой я вдруг увидела одну за другой сменяющиеся картины. Да, все это происходило со мной в разные периоды жизни. Вот я, ухе одетая, узнаю, что мы не пойдем на субботний карнавал, он, видите ли, не может. Немое отчаяние, просто безграничное. Две секунды продолжалось это отчаяние, не больше, на третьей секунде я уже сбросила с себя карнавальное одеяние, накинула домашний халат и с безграничным счастьем в душе вывалила в тазик марки, которыми давно следовало заняться. Филателия была для меня всегда самым дорогим хобби. А вот второй подлец покинул меня, вот я сижу несчастная и жалкая. Сижу не долее пяти минут, решительно срываюсь с места и усаживаюсь за пишущую машинку. И вот уже, позабыв обо всем на свете, весело смеюсь, работая над очередной повестью, надеясь, что насмешу и читателей, а может, и им тоже помогу в нелегкую минуту. Очень помогали мне в подобных случаях и другие меры. Помню, раз именно в такой момент я приготовила себе неописуемо сложную и - удивительное дело - очень действенную косметическую маску. А когда меня однажды бросили на субботу и воскресенье, я тут же помчалась к знакомым и провела это время за увлекательнейщим покером. А сколько раз спасал меня ипподром, помогая распрямиться после очередного удара судьбы! Я заметила, что почему-то самыми действенными мерами для излечения сердечных ран, нанесенных мужчинами, являются азартные увлечения.

Прийти в себя заставил телефонный звонок. Вздрогнув, я кинулась было к телефону, но заставила себя переждать.

- Догадываюсь, почему ты не поднимаешь трубку, - сказал автоответчик голосом Гжегожа, - надеюсь, ты здесь?

- Здесь, здесь! - вскричала я, хватая трубку. - Тут уже менты мне кое-что передали, боялась, это опять они.

- Нет, это я. Приезжай.

- Еду, еду!

Дрожащими руками побросала в сумку отобранные заранее мелочи, сорвала с волос бигуди, расчесалась пятерней и вылетела из дому. Хорошо, что письмо Иоланты Хмелевской я сразу же сунула в сумочку, иначе наверняка о нем бы забыла.

- Удалось тебе чего-нибудь добиться от экстрасенса? - поинтересовалась я, выходя из машины.

- Удалось. Он согласился приехать к нам на будущей неделе. И собственно, я мог бы уже сегодня отправляться обратно в Париж, но к счастью, место в самолете зарезервировано на завтра, а сейчас, в период летних отпусков, нелегко получить место. Пришло письмо?

Я извлекла из сумочки письмо и гордо помахала им.

- Вот оно!

- Неужели даже не прочитала?

- Я подумала, лучше нам с тобой вместе его прочесть.

Враки, конечно, о письме я вообще ничего не думала, но неловко было признаться в том, что не вспомнила о письме, из-за которого поехала к себе. Впрочем, не такие уж и враки, вместе действительно приятнее будет его читать.

Распахивая передо мною дверь виллы, Гжегож отвесил мне шутливый полупоклон.

- Позвольте, мадам, выразить вам мое глубочайшее восхищение. Я не знаю другой женщины, которая бы выдержала такой искус.

- Ты еще недостаточно мною восхищаешься, - мрачно заметила я. - Каждая нормальная женщина на моем месте купила бы чего-нибудь поесть, мне же это и в голову не пришло. Вот только сейчас спохватилась...

- Да брось ты, давай действительно прочтем письмо, мне очень хочется знать, что в нем. В письме было написано следующее:

Уважаемая пани! Елена Выстраш, светлая ей память, была моей подругой Мы дружили еще со школы, и она всем делилась со мной, а больше ни с кем. Со мной поделиться - что с колодцем, никому не скажу и сейчас бы не сказала, но Елена боялась за вас, поэтому и пишу. Она ходила убираться к тем людям, была у них на постоянной работе, но сначала только с хозяйкой имела дело, а как дом уже был готов, должен был и хозяин из Америки приехать. И так получилось, что однажды у Елены был выходной и она собиралась поехать к родным, но как вышла через черный ход из дому, так и разбила колено, сильно разбила, кровь шла. Ну Елена и вернулась обратно, и не знала, что делать, и ждала, может, колено перестанет болеть, ей ведь до автобуса далеко идти. А ее хозяйка думала, что домработница ушла, как и собиралась. И тут видит - похоже, хозяин приехал. Елена удивилась, вроде бы раньше, чем ожидали, ну да чего не бывает. Хозяйка встретила его как мужа, а у него всего один чемодан при себе, и то небольшой, не похоже, что аж из самой Америки прибыл. И Елена хорошенько его тогда рассмотрела.

А на другой день, как Елена уже от родни вернулась, выяснилось, что хозяина еще нет, не вернулся, и выходит, тот мужчина был не хозяин. Но Елена ничего не стала говорить, не ее дело и нечего встревать. И вскоре, дня через два, хозяин и в самом деле приехал и багажа привез прорву, даже какой-то мужчина помогал носить. Елена очень удивлялась, потому как страшно был этот хозяин похож на того самого мужчину, но немного другой И опять никто не знал, что Елена осталась в доме, хозяйка отпустила ее до вечера, и она даже пришла ко мне, но меня не было дома, и Елена вернулась И сидела в саду. Хозяева вскоре уехали на хозяйкиной машине, и хозяин еще ходил вокруг этой машины и головой качал, и носом крутил, и было чего крутить. Елена тоже заметила, что это была другая машина, не та, что вчера у хозяйки была, потому как вчерашняя была белая, а эта серая. А как хозяева вернулись вечером, машина опять была белая, это во-первых, а во-вторых, хозяин был тоже прежний, тот, что раньше приехал И так получилось, что Елена еще раз пришла ко мне, а меня все не было, и, когда возвращалась, хозяева видели ее. И хозяйка думала, что Елены весь день не было дома.

Ну и тогда Елена сразу на следующий день пришла ко мне и обо всем рассказала, потому как сама не могла ничего понять И еще говорила - может, у нее в глазах двоится, потому как и две машины, и два хозяина, и все друг на дружку похожи, и она совсем запуталась и не знает, который из них был настоящим и из Америки вернулся. Мы с ней судили да рядили, а потом рукой махнули - не наше дело, пусть хозяйка голову ломает, ей разбираться с двумя мужьями, пусть сама решает.

Вот с этого все началось, уже добрых несколько лет назад. Потом ничего не происходило, только хозяин проворачивал какие-то большие дела, а хозяйка то и дело в Америку выезжала. Только вот какие-то неприятности у них были, хозяйка вечно в плохом настроении, и как-то раз Елена подглядела, как они с мужем искали в бумагах какую-то подпись и пытались ее подделать. И хозяйка пробовала, и хозяин, вроде бы у них был образец, а из разговора Елена поняла, что подделывают подпись. Елена была девушка любопытная и просто для себя хотела все выяснить, вот и стала потом специально подслушивать. И из разговоров хозяев поняла, будто хозяин какого-то человека боится, а когда зашел разговор о том, где этот человек живет, Елена и догадалась, кто он. Знала она этого человека, ее знакомые с ним на одном этаже жили, дверь в дверь, и ей приходилось часто у этих знакомых бывать, вот они с тем человеком и познакомились, еще до того, как она стала у этих хозяев работать.

А к своим хозяевам она попала потому, что мать Елены еще до войны у этих людей кухаркой служила, а потом и свою дочь устроила к дочке своих довоенных господ. Ну да не о том речь. Тот человек, что жил на одном этаже со знакомыми Елены, был очень порядочный мужчина, хотя его в свое время и преследовали наши органы, даже отсидеть пришлось за свою порядочность, но он не сдался и, как видел несправедливость, всегда людей защищал, и Елена готова была за него в огонь и в воду кинуться. И этот человек собирал разные бумаги, чтобы потом на всяких мошенников, на всякую сволочь, как он говорил, управу найти. И на хозяина Елены у него тоже что-то было.

Потом Елена узнала, что этот благородный человек долгое время жил с одной женщиной как с женой, и этой женщиной были как раз вы, пани Иоанна. И Елена подслушала, как хозяева говорили - пани у него украла бумаги, потому как пани им что-то напортила в делах. Это уже недавно было, в последнее время. А может, пани не крала, он сам оставил вам бумаги, вот вы и воспользовались, хотели помешать им в нечистых делах. И они очень на пани злились. А потом Елена, прибираясь в их доме, сама нашла какие-то важные бумаги и тому человеку отдала. К этому времени ее знакомые, что жили дверь в дверь с тем благородным человеком, уехали куда-то и временно Елена поселилась у них, ну не то чтобы совсем поселилась, они квартиру оставили на ее попечение, и Елена часто в той квартире бывала и с тем человеком виделась.

А хозяева ни о чем не догадывались, не остерегались Елены, и ей удалось еще много чего узнать и подсмотреть. Видела, как-то раз под вечер к ее хозяину пришел один подозрительный тип, о чем-то они с хозяином шептались, но так, что Елене жутко стало, и хозяин ему платил деньги. Потом этот тип ушел, дверью хлопнул, а хозяин за ним выскочил и догнал, потом хозяин вернулся довольный, и те самые деньги из кармана вынул, а из их разговора с хозяйкой Елена догадалась, что того типа хозяин убил.

А о пани, пани Иоанне, они часто говорили между собой, что пани слишком много знает и что надо вам, извините, заткнуть рот. Елена знала вас, вы для нее - что кость в горле, а все из-за того хорошего человека, Елена на него имела виды, а тут вы подвернулись. Она даже специально ездила на вас посмотреть и переживала, но он потом от пани ушел, так что она к вам претензий не имела.

К. хозяевам Елены приходил один такой неприятный тип, вроде как подчиненный хозяина. Это все мне Елена под большим секретом рассказывала, надо же было ей с кем-то поделиться, не могла все в себе держать, мучилась и очень боялась, ну как заглянут в тайник, а она оттуда ихние бумаги забрала. Пошла исповедаться ксендзу, и ксендз велел ей пойти в полицию, но она боялась и пришла опять ко мне. Сказала - собирается сбежать.

А больше я ничего не знаю, но здесь не останусь, потому как тоже боюсь. Они убьют любого, кто им поперек дороги станет, а многие знают, что со мной Елена делилась и даже плакала, рассказывая о своих несчастьях. Сами знаете: ее убили, ксендза тоже пытались застрелить, вот и меня им убить - раз плюнуть. Может, и вас тоже собираются пристукнуть. Я не имею понятия, в чем там у них дело, и знать не желаю. Вот и все. И не вернусь, пока тут такие бандиты и сволочи всем заправляют и никого не боятся, живут как им нравится. С уважением.

Иоланта Хмелевская.

Закончив чтение, мы с Гжегожем переглянулись и долго молчали.

- Дух захватывает, - произнес наконец Гжегож. - Только вот немного непонятно. Может, переведешь?

- В принципе достаточно расставить по местам всех этих панов и пани. Особенно много пань, вот и путаются

- Жаль, что эта Иоланта не привела никаких дат. Вырисовывается весьма завлекательная концепция, но без дат не разберешься. Без водки тоже.

Вслед за Гжегожем я поковыляла к бару и ознакомилась с его содержимым. Бутылок много, но что бы такое выбрать полегче? Решили соорудить коктейлик, составными частями которого на восемьдесят процентов были апельсиновый сок и минеральная вода. Спокойно можно хоть литр выпить.

- А обедать будем?

- Обязательно, та роскошная забегаловка очень мне понравилась. После работы и отправимся.

Попивая коктейлик, мы второй раз, не спеша, прочли послание Иоланты, останавливаясь на отдельных фрагментах и комментируя их. Я понимала, что письмо нужно как можно скорее передать полиции, но это отнюдь не мешало предварительно сделать кое-какие выводы для себя.

- Первая история описана правильно, - сказал Гжегож, - от Анджея знаю Мизюня выехала раньше, Ренусь позже.

- А мне он почему-то этого прямо не сказал, - обиженно процедила я.

- Мне тоже лишь упомянул, да я взял на заметку, а потом проверил, расспрашивая других. Сто двадцать международных телефонных разговоров, помнишь? Наблюдать за реконструкцией своей резиденции Мизюня поручила кому-то, сама приехала, когда все практически было закончено, а Ренусь вернулся через пару недель.

- И его заменили, ксендз прав. Елена этого не поняла, ксендз сам пришел к такому выводу и мог поделиться им со мною. Мы ведь тоже пришли к такому выводу?

Кивнув, Гжегож принялся подчеркивать прозрачным фломастером отдельные фрагменты письма Иолаигы.

- Меня заинтересовала комбинация с автомашинами. Тут особенно пригодилась бы конкретная дата, полиция наверняка зафиксировала в своих протоколах о происшествиях. Готов спорить на что угодно - они организовали автокатастрофу с пожаром. И очень хотелось бы знать, кто погиб в этой катастрофе. Да нет, я уверен - Ренусь, но под чьей фамилией?

- Ты прав. И машина его. Погоди, приблизительно можно установить день, кто-то же знает, когда Ренусь вылетел из Штатов, и у нас, наверное, отмечено, когда прибыл. Ведь у него иностранное гражданство, на улице Вспульной наверняка регистрируют таких, что прибывают к нам на временное жительство или на постоянное...

- На Вспульной встал на учет уже двойник?

- Несомненно. Мизюня явилась и зарегистрировалась раньше, ей еще требовалось оформить документы на дом.

- Все это должна выяснить полиция, ее работа, но мне тоже интересно знать.

- Я бы это и без полиции разузнала, по блату, если бы не дурацкая нога. Там пришлось бы по этажам мотаться, а лестницы у них страшно неудобные. Знаешь, я начинаю понимать причину покушения на меня, если это и в самом деле было покушение. Ведь стреляли же?

Гжегож поднял голову.

- Вот именно, я еще не успел тебе сообщить. Пошел я на ту площадь и внимательнейшим образом осмотрел деревцо. Ты знаешь, я в состоянии воссоздать полную объемную картину случившегося. И картина такая: стреляли откуда-то сверху, наверняка снайпер. Целился в чугунную решетку рядом с твоей ногой, в тебя угодил кусочек чугуна, а пуля ушла в землю. Я не стал ее выколупывать, и, возможно, напрасно. Боюсь, этот самый снайпер и выколупал.

- Ты думаешь, он бы стал этим заниматься?

- Я бы на его месте стал. На всякий случай. Недовольно пожав плечами, я прокомментировала:

- Во всяком случае, они своего добились, ограничив мои возможности передвижения. Может, им вообще плевать на полицию, опасаются только частного расследования. Сам знаешь, прокуратура!.. Полиция ничего им не сделает, потому что прокуратура немедленно прекратит производство, а я не сомневаюсь - у них свои люди наверху. Гжегож задумчиво произнес:

- А что, если попробовать с другой стороны? Ведь не исключено, в Штатах остались какие-то следы Ренуся, скажем, отпечатки пальцев или группа крови...

- Гениально! - встрепенулась я. - Группа крови и прочее... А вдруг это то самое, что Елена стянула у них? Ведь были же в их распоряжении бумаги Ренуся, а этот мой... бывшенький, ну, тот самый, которого обожала Елена, раздобыл копии документов или еще что...

- Тоже неплохо! - похвалил меня Гжегож. - И если ими воспользоваться...

- Что ж, вот мы и потянули за ниточку, с которой можно начинать.

- Да нет же, это не только конец ниточки, это та самая концепция, о которой я упомянул. И строится она как раз на совпадении дат. Ренусь прилетел и его сразу шлепнули. А дядюшка Ренуся умер через несколько месяцев после этого. Улавливаешь, к чему клоню? Наследник расстался с этим миром раньше завещателя, пахнет крупным мошенничеством...

- И Мизюню посадят за решетку? - обрадовалась я.

- Не очень-то надейся на это, если даже и арестуют, через час выпустят под залог. Но и денежки потерять достаточно неприятно. И вот гляди, похоже, в письме довольно четко сказано как раз об этом: "...хозяйка с мужем искали в бумагах какую-то подпись и пытались ее подделать. И хозяйка пробовала, и хозяин, вроде бы у них был образец". Наверное, у Мизюни вышли все подписи покойного "in blanko"<in blanko - подпись на незаполненном документе, на чистом листе бумаги>. Понятно, что именно ей приходилось мотаться по странам и континентам и заниматься делами фирмы. Адвокаты ее знали, подозрений у них не возникало, поэтому подписи Ренуся не отдавали на графологическую экспертизу.

- В таком случае, чего же эта идиотка боится? - недовольно спросила я. - Что я и в самом деле немедленно помчусь с доносом?

- Так ведь каждый судит по себе. А ты вполне могла это сделать из мести.

- Не стала бы делать, но не огорчусь, если все раскроется само собой. Скрывать это письмо от полиции, чтобы доставить ей, Мизюне, удовольствие - не собираюсь. Выходит, она знала, что делала, устраивая обыск в моем чулане. Иоланта поступила правильно, сбежав куда подальше.

- Правильно, - подтвердил Гжегож, переворачивая на другую сторону густо исписанную страницу письма Иоланты. - Читаешь, и мурашки по телу ползают. Из него ясно, что шантажист оскандалился со своим шантажом, тот пан, что шептался с хозяином. И ясно также, что хозяин не брезгует лично заниматься мокрым делом, хотя не исключено, где-то поблизости на всякий случай припрятал свою гориллу. Не стану утверждать, что пришил шантажиста собственными руками.

Отобрав у Гжегожа третий листок письма, я продолжила его рассуждения:

- А я возьмусь утверждать, вот в этом месте речь идет о Новаковском: "...один такой неприятный тип, вроде как подчиненный хозяина". Значит, совместно с Либашем обделывали делишки, все к этому ведет.

Отодвинувшись с креслом от стола, Гжегож удобнее развалился в нем и уставился в большое окно, выходящее на террасу.

- Мне не хватает последнего кусочка этой увлекательнейшей головоломки-мозаики. Очень хотелось бы знать, где находится и чем занимается уважаемый пан Сшпенгель. Новаковский достаточно четко указывает на его след, можно сказать, говорит сам за себя. Возможно, слишком смело с моей стороны, но я все же рискну предположить, что именно "Сшпенгель" погиб в автомобильной катастрофе несколько лет назад.

Капитану я позвонила только вечером, когда мы вернулись из кафе. Очень надеялась, что ему сейчас не до того, чтобы немедленно выяснять, откуда я звоню. Мне нужна была только одна ночь, до утра я твердо решила прервать все связи с миром. Поскольку приятель Гжегожа, владелец виллы, установил в доме несколько телефонных аппаратов, Гжегож смог в другой комнате снять трубку еще до того, как я позвонила в полицию. - Не вздумай чихнуть, - попросила я, - не то раскроешь себя.

Капитан оказался на работе, в своем кабинете, и очень обрадовался моему звонку.

- Наконец-то! - воскликнул он, облегченно вздохнув, словно гора с его плеч свалилась. Может, беспокоился за меня? С него станется, хороший он человек.

А капитан радостно продолжал:

- С утра вас разыскиваю, пани Иоанна. Должен сознаться, вы не преувеличивали, описывая свой чуланчик, скорее даже преуменьшили. Похоже, мы все-таки нашли там интересные вещи, и нам требуются ваши разъяснения. Вы из дому звоните?

На последний вопрос я и ответила в последнюю очередь.

- У меня для вас много чего интересного, - сказала я. - Та Иоланта, что сбежала в Канаду, прислала мне письмо. Нет, не из Канады, перед отлетом кинула в почтовый ящик. Правда, перечисленные ею в письме преступления носят частный характер, но это тоже неплохо. Завтра я вам передам это письмо.

- Какое завтра! - невежливо перебил капитан. - Сегодня, немедленно!

- Нет, завтра, не горит. Ведь вы же сами сказали, пан капитан, что испытываете угрызения совести за гипсовую голову, которая меня чуть не убила, так что должны для меня что-то сделать. Поэтому говорите, что вы там такое обнаружили в моем чулане?

- Легче сказать, чего там не было. Например, вам очень дороги были сотни пустых бутылок устаревшего образца?

- Нет, не очень.

- Слава Богу, потому что мы их вынесли на помойку. Но я бы...

- Минутку, когда-то в Министерстве внутренних дел работал человек по фамилии Спшенгель, имени не знаю. Он должен был погибнуть в автокатастрофе несколько лет назад, приблизительно в те дни, когда из Штатов в Варшаву прибыл некий Иреней Либаш. У вас есть возможности проверить все данные в ваших служебных архивах, и я очень вам советую, пан капитан, проверьте. Для меня ваши архивы недоступны.

Похоже, мой совет заинтересовал капитана, поскольку он какое-то время молчал. Потом произнес:

- Мне бы очень хотелось увидеться с вами немедленно. Вы дома?

- Нет. Дома я буду завтра с четырнадцати часов. И приглашаю, приходите в удобное для вас время. А сейчас я занимаюсь лечением ноги и прервать лечебный процесс не могу. Прекрасно отдаю себе отчет в том, что пан хотел бы сказать, но ничего не поделаешь. До завтра.

И поспешила поскорее положить трубку, потому что ясно представила, как капитан набросился на связь и электронику. Гжегож успел свою трубку положить раньше меня.

- На его месте я бы задушил тебя голыми руками, - проговорил он, входя в гостиную. - Очень надеюсь, ты сообщишь мне, что же стало с той эмвэдэшной гнидой. Надеюсь, им удастся его разыскать.

- Очень на это надеюсь, даже если та самая автокатастрофа представляет служебную тайну.

В нашем последующем разговоре на первый план выдвинулась Мизюня. В том, что место убитого Ренуся занял ее бывший возлюбленный, мы оба уже не сомневались, очень многое говорило об этом. Но мог ли этот возлюбленный быть Спшенгелем?

- Надо же принять во внимание ее возраст, - рассуждала я вслух, с глубоким удовлетворением любуясь на дождь за окном. Он полился уже после того, как мы вернулись из кафе, и, следовательно, моей голове не повредил. - Мизюне было в ту пору семнадцать весен, сколько же могло быть парню? Ну, девятнадцать, от силы двадцать, не мог столь молодой человек занимать видный пост в органах. Может, тогда он еще в них не служил, а только собирался? И для этого ему пришлось с ней расстаться, знаю, тогда от работников специальных служб требовались чистые анкеты.

- А с Галиночкой связался, - напомнил мне Гжегож

- И сделал это из-за тебя, а не из-за Галиночки, - ядовито предположила я. - Ты его интересовал, так что не исключено, он просто выполнял служебное задание, связавшись с твоей красавицей. Очень сомневаюсь, что представился ей своим настоящим именем и званием. Мизюня тоже могла знать его как какого-нибудь обыкновенного студента и полюбила как обыкновенного, а потом ей пришлось расстаться с ним. Может, ее родные настояли, узнав, кто ее ухажер.

- Не знаю, все возможно, - не очень уверенно согласился Гжегож.

- Но согласись, он мог понравиться, - отстаивала я свою концепцию, - внешность вполне подходящая и манеры тоже, ведь только вчера видели, если это, конечно, Сшпенгель. И как только позволили обстоятельства, Мизюня вернулась к своей старой любви.

- Значит, наши предположения остаются в силе. И я останусь при своем мнении, разве что узнаю, что Спшенгель жив и здоров, с Либашом не имеет ничего общего, а двойником Ренуся является другой человек. Надеюсь, тебе удастся получить сведения из полицейского досье. А сейчас, скажу откровенно, я сыт по горло Мизюней и ее проделками, давай-ка займемся собственными делами...

На следующий день я не поехала в аэропорт, чтобы проводить Гжегожа, проследить, как улетает его самолет. Того первого отлета мне хватило на всю оставшуюся жизнь. А кроме того, на этот раз самолет улетал не столь далеко, и никто не помешал бы мне, если я того захочу, хоть завтра отправиться следом за ним в Париж. Не было уже той безнадеги, как в прежние времена, мы обеими ногами стояли в цивилизованной Европе.

Вернувшись домой, я смогла заняться общественными обязанностями.

Капитан Борковский позвонил у моей двери пунктуально в четырнадцать ноль-ноль и набросился на письмо Иоланты, как изголодавшаяся гарпия. Прочитал раз, прочитал второй, а подчеркнутые фломастером фрагменты сказали ему, что положено.

- Надо полагать, пани уже имела возможность обдумать это послание, - сказал он, поднимая голову и проницательно - или с подозрением? - глядя на меня. - Автокатастрофа не может не обратить на себя внимание, намерения преступников тоже. Они и в самом деле так похожи? Близнецы-братья?

Мой ответ был деловым и исчерпывающим.

- Похожие черты лица Та же форма головы. Одинаково хмурили брови. Носы очень похожи. Борода и усы - точь-в-точь. Не знаю, как насчет формы рта и зубов, возможно, в этом различие, коль скоро теперешний супруг Мизюни ходит только в бороде и усах. Рост одинаковый, очень похожие фигуры, плечистые и худощавые, цвет волос одинаковый, насчет цвета глаз - не скажу, потому что не знаю. Так что принять одного за другого можно свободно, вот разве что если ежедневно видеть близко... Да нет, разобраться могла бы только мать или жена. Женщина, о которой говорится в письме, вышла за Ренуся лишь потому, что он так походил на ее первого возлюбленного.

- А почему вы так подробно смогли рассказать мне о сходстве этих мужчин? Вы знали обоих?

- Если быть точной - ни одного.

И я безжалостно, не считаясь со временем капитана, во всех подробностях поведала ему и о бабах перед витриной парижского магазина с нижним дамским бельем, и о двух мужчинах перед зеркалом в варшавском кафе.

Капитан все терпеливо выслушал.

- Понятно. А откуда у вас взялся Спшенгель?

- Из того же источника, что и Новаковский, - ответила я и опять безжалостно пересказала все сплетни минувших времен. Осчастливила, так сказать. Ничего, раз уж следственные органы столь ценят искренние ответы - пожалуйста, пусть слушают искренний ответ, мне не жалко.

- Не могла пани сразу все это рассказать?

- Я вам что. Святой Дух? Сразу я еще ничего не знала. Узнавала постепенно, по кусочку, с помощью дедукции и т.п. и до сих пор не уверена, правильно ли все разгадала. Вам удалось найти Спшенгеля?

- Он умер. Погиб в автомобильной катастрофе.

- Значит, все-таки! - вырвалось у меня.

- Выходит - все-таки, - подтвердил капитан, как-то странно глядя на меня. - Никакой тайны из этого не делали, протоколы хранятся в архиве. Сгорел!

Эмоции бушевали во мне, но кое-что я еще соображала.

- Постойте. Если человек сгорел, его вряд ли удалось опознать по лицу. Откуда известно, что сгорел именно Спшенгель? Знаете, есть такой способ - зубы проверить...

- Представьте себе, знаем. Если, к примеру, вообразить - взорвалась та ваша гипсовая голова, взорвалась так, как и было задумано - в тот момент, когда вы вошли в прихожую, и у нас возникли бы трудности с идентификацией трупа...

- Ох, хватит! Жуткую картину вы тут мне нарисовали, но убедительную. И в самом деле, вряд ли кто при таких обстоятельствах стал бы заниматься зубами, и без того ясно, кто погиб. Если я вас правильно поняла, тогда не возникло никаких сомнений - поехал куда-то на своей машине, сам ее вел, к тому же был у него какой-нибудь этакий необычный портсигар или еще что...

- Часы.

- Вот, пожалуйста, и никаких сообщников, разве что Новаковский...

Капитан невежливо перебил меня.

- В вашем чулане мы много чего нашли. Надо признать, работки вы нам доставили вдоволь, четыре человека шуровали сутки...

- Жаль мне их. Целые сутки, без перерыва?

- Посменно. Я уже сказал, что бутылки мы повыбрасывали, то же сделали с частью макулатуры, но все остальное осталось. Меня заинтересовали три вида документов.

Меня тоже заинтересовали.

- О, покажите! Или только устно?

- Посмотрим. Итак, первый вид: написанный от руки вроде бы реестр всевозможных преступлений. Начинается с подделки денежных знаков. Видимо, довольно старая история, ибо говорится о фальшивых банкнотах по пятьсот злотых. Вслед за фальшивыми купюрами следуют, по пунктам, кражи автомобилей, кражи со взломом и убийства.

- А в этот реестр не входит ли потеря почтового мешка с деньгами?

- Как же, входит.

- Тогда этот документ можете оставить в покое, вы отыскали черновик сценария. По нему так и не был поставлен фильм, мне казалось, я выбросила черновик.

- Я так и думал, но на всякий случай решил проверить. Второе: прокурорские акты в жутком состоянии, собственно, фрагменты, можно понять, что речь шла об убийстве, совершенном двумя братьями.

- Это тоже можно выбросить. Акты принадлежали моему второму мужу, сами видите, в каком они состоянии, потому что опрокинулся стол, и на бумаги вылились кофе, томатный сок и растительное масло, но потом муж сделал копию. Не спрашивайте, зачем я их хранила, сама скажу: собирала макулатуру, чтобы в обмен на нее получить туалетную бумагу. Правильно, это было еще в те, незапамятные времена, вы, наверное, не помните, молоды еще.

Капитан возразил:

- Нет, очень хорошо помню, мама тогда за макулатуру купила чайник.

И он почему-то вздохнул, но, спохватившись, с суровым видом продолжил перечень.

- Ну и, в-третьих, черная пластиковая обложка папки, очень потрепанная. В папке ничего не было, но за одной из корочек было спрятано вот это.

Вынув из кармана несколько листов бумаги, капитан положил их на стол. Это оказались анализы крови. Я подняла голову и торжествующе заявила:

- Ну, знаете ли! Сама собой восхищаюсь, ведь я догадалась, что у него могло это быть.

- У кого?

- У моего третьего, ну, скажем так - мужа. Должно быть, это те самые бумаги, о которых только и говорят. Значит, вот это анализ крови. А это что? Никак отпечаток большого пальца, лопнуть мне на этом месте! И тоже Сшпенгеля? И опять анализ крови, группа, подгруппа... Копия допроса по делу...

- Вот это и требуется! - обрадовался капитан. - С чего вы взяли, что это "копия допроса" и "по делу"?

Действительно, совершенно неразборчивые каракули невозможно было расшифровать, но мне очень хорошо знакомы эти угловатые червячки.

- Как же, сколько раз приходилось иметь дело с этими каракулями. Он разработал свою собственную стенографию и пользовался ею, меня научил, приходилось иногда помогать. Но теперь я уже многое подзабыла, если у вас много таких записей, придется, пан капитан, к какому-нибудь аптекарю обратиться, они мастера расшифровывать совершенно неразборчивые рецепты.

- Не беспокойтесь, у нас найдутся свои специалисты, но я подумал, вам легче прочесть ваши же бумаги. Вот эта буква игрек?

- Правильно, а вот та восьмерка с оборочками - зет. И значит, тут написано: "Убил Фордокса". Ой, нет, извините, не Фордокса... никак не разберу, может, Фанфана?

- Ладно, мы уточним. Так вот, из-за этого они и преследовали вас. Думаю, что имею право сказать вам правду. Из досье Спшенгеля пропало несколько документов, очень важных, и они оказались в вашем чулане. Отпечаток пальца и группа крови. Как он раздобыл эти документы, ваш так называемый муж?

- А его вы спросить не можете?

- Не только могу, но даже и спрашивал. И не только я.

- И что?

- А ничего. Амнезия. Потеря памяти. Правда, не сразу. После первого разговора пообещал предоставить нам некоторые чрезвычайно важные документы. Но не предоставил и ничего не помнит.

Мне не было необходимости раздумывать над таким феноменом.

- Все понятно. Пообещал, потому что думал - легко найдет в своем архиве эти бумаги. А оказалось - шиш, ничего в архиве не нашел. Подумал, что оставил бумаги у меня, вот почему перерыл чулан соседа. Откуда ему было знать, что мы с соседом с самого начала обменялись чуланами? А признаться, что у него что-то пропало - свыше его сил, позор на все джунгли. Нет, ни за какие сокровища не признается в потере вещественных доказательств, и даже если вы, пан капитан, на голову встанете, память к нему не вернется.

- А пани не догадывается?

- О чем?

- О том, откуда у него эти документы?

- Только догадываюсь, уверенности нет. Анализ крови, к примеру, мог получить от той лаборантки, которая некогда делала его для Спшенгеля. Бабу охмурить для него - раз плюнуть. Отпечаток пальца мог кто-нибудь для него свистнуть из досье Спшенгеля, возможно, в обмен за какую-нибудь услугу, или какой хитростью достал. Да вы такие вещи должны знать лучше меня. У вас для этого имеются специальные отделы.

Капитан не отреагировал, старательно собирая со стола и складывая драгоценные бумажки. Потом, видимо, решился.

- А, что я там буду пани лапшу на уши вешать! Получить данные через наши отделы - все равно, что сквозь колючую проволоку продираться. От вас я их получу и скорее, и... в более полном объеме, не сухие отписки, а, так сказать, живые, яркие образы. Вы не представляете, чего мне стоило получить данные по Либашу, из-за отпечатков его пальцев на служебное преступление пошел. Ну, не совсем преступление, так, нарушение...

- Наверное, отпечатки пальцев Либаша легче было получить из Штатов, там их навалом, - посочувствовала я. - Итак, даты! Когда так называемый Сшпенгель сгорел в автокатастрофе?

- Пять лет назад, в июне. А что?

- А ничего. У Либаша все еще американское гражданство?

- Ясно. И у жены тоже. Минутку, кажется, уловил. Либаш обогатился после получения дядюшкиного наследства... Если это был уже не Либаш, а Сшпенгель... А вы, пани Иоанна, случайно не знаете, когда дядюшка скончался?

Я была шокирована.

- Мне это ни к чему, а вот вы бы должны знать! Капитан принялся сконфуженно оправдываться:

- Ведь это не имело никакого значения, раз мы имели дело с настоящим Либашем. Теперь я, разумеется, немедленно исправлю наше упущение.

Сжалившись над полицией, я пообещала, свято веря в Гжегожа.

- Эту дату я узнаю завтра в полдень. Могу позвонить вам. Так и думала, что стоит. А если не застану вас на месте, кому передать?

- Что вы, буду ждать, как соловей лета. Вот что значит взаимодействие с общественностью! Не правда ли, у нас с вами так хорошо идет сотрудничество? Полное доверие и взаимопонимание.

- Раз уж у нас все на доверии, поясните мне, пан капитан, почему они меня до сих пор не убили? Согласитесь, странно это.

Капитан серьезно покачал головой.

- Нет, не думаю, как раз мне представляется закономерным. Подумайте сами, пани Иоанна, ведь убей они вас, полиция примется за повальный обыск в вашей квартире, перероет все бумаги и найдет те самые... Этого они боятся больше всего на свете! Так что в их интересах оставить вас в живых. К тому же наверняка надеются получить от вас информацию По этому поводу. Думаю, их план предусматривал сначала запугивание вас, а потом - личный контакт с вами. Возможно, личный контакт оставляли напоследок, не очень надеясь на его результат, предварительно намеревались сами поискать у вас как следует, вот чем я объясняю покушение на ваше здоровье с помощью гипсовой головы. Вас положат в больницу, пролежите вы там долго, и у них будет время порыться в вашей квартире и чулане. Жаль, не получилось...

- Вы что, пан капитан?

- Да нет, вы меня не так поняли. Я жалею, что они не стали рыться в вашем чулане, вот уж не завидую...

- А, понятно. И в самом деле, в квартире могли хоть поселиться и навести порядок в моих бумагах.

И я обвела комнату печальным взглядом. Бумаги в самом деле заполняли ее если не целиком, то уж наполовину точно, оставляя мне очень мало жилого пространства. Давно следовало разобраться в них, половину выбросить, да все как-то руки не доходили. Страшная работа! Капитан тоже огляделся, но тактично воздержался от комментариев.

- Думаю, об Иоланте Хмелевской они не знали, напрасно она боялась, и после ликвидации Елены Выстраш были уверены, что у вас больше не найдется источников информации.

- "Они"! - недовольно повторила я. - Вы все употребляете множественное число, пан капитан. Поясните, будьте любезны, кого вы подразумеваете под этим местоимением множественного числа? Псевдо-Ренусь с Мизюней плюс Новаковский, так? Но насколько я понимаю, из них никто лично не принимал участия в катастрофе под Лодзью? И вряд ли кто из них преследовал меня по пятам по всей Европе и подбрасывал головы. Как же тогда понимать это "они"?

- Не смешите меня! - разгневался вдруг капитан. - Действует целая шайка, тут и боевики, и охранники, и прочие специалисты. У Либаша достаточно наемников, которые даже не знают, на кого работают. Их нанимает Новаковский, да, тот самый Новаковский, бывший сотрудник спецслужб, специалист с большим опытом.

- Понятно. И очень логично, что именно к нему обратился Сшпенгель, тоже бывший специалист в этой области и тоже с большим опытом. Интересно, что вы теперь намереваетесь предпринять?

- Сначала подожду вашего звонка, вы помните, завтра?

Трогательное доверие! Сердце мое смягчилось, возможно, я испытала прилив теплых чувств к этому хорошему человеку, потому что неожиданно для себя предложила:

- Пан капитан, дайте мне номер вашего служебного факса. Есть же у вас хоть факс на работе? Есть? Очень хорошо, возможно, удастся немного облегчить вам жизнь, раз уж вы так благородно предпочитаете меня колючей проволоке...

Похоже, капитан и в самом деле предпочитал меня, ибо дал номер своего служебного факса.

 

* * *

 

Одних переговоров с полицией было мало для того, чтобы целиком заполнить этот день, пустой день после отъезда Гжегожа. Вечер предстоял пустой, охватит тоска, еще разревусь, в меланхолию ударюсь. Не хватало мне меланхолии на старости лет! Ну уж дудки! Надо срочно заняться делом.

Раскопала старые записные книжки и календарики вдобавок к тем, которые уже давно вытащила, разложила на письменном столе и принялась копаться в них.

Листала я старые записи, и одна из них привела на память новогодние гадания, которые мы, девчонки, устроили как раз у Мизюни в самом начале моей дружбы с ней. Собрались мы, значит, одни девушки, занялись обычными в таких случаях вещами. Лили воск, выбрасывали башмаки за порог дома, писали мужские имена на клочках бумаги... И, как живую, увидела разгневанную Мизюню, которая кричала со слезами на глазах: "Не хочу я Анджея! Пусть его возьмет кто-нибудь из вас! Хочу Ярека! Отдайте мне Ярека!"

Вот интересно, почему мне так запомнилась эта сцена? А, поняла, я страшно завидовала Мизюне, у нее было чудесное платье. Вот и сейчас, увидев в своем воображении ту сцену из давних лет, разгневанную Мизюню я представила в том самом платье: модная, обтягивающая фигуру "труба" цвета морской волны. Мизюня была рыжеволосой, ее волосы замечательно гармонировали с цветом платья, на шее тоненькая золотая цепочка, большое декольте. Единственная замужняя среди собравшихся подружек, я была в интересном положении и, несчастная, напялила на себя какое-то старье. Так и вижу Мизюню: сверкающая морская зелень чудесного платья, большой узел медно-рыжих волос между теменем и затылком, в одной руке рюмка, в другой - клочок бумаги с Анджеем. Стоит она на фоне буфета, тоненькая, очаровательная, в отчаянии вся изогнулась и пытается обмануть судьбу, заменить свою бумажку с Анджеем на другую, их много разложено на буфете...

Потом она громко кричала, что гадание вышло неправильное из-за присутствия замужней особы, должны гадать одни девицы, и вот из-за меня результаты гадания следует признать недействительными. Я не стала возражать, жаль мне было подружку, и что стоило отдать ей какого-то неизвестного Ярека, Ярослава...

Я сама удивилась - до того четко припомнились вдруг те давние события. А все потому, что раскрыла табель-календарь тридцатипятилетней давности на страничке с записью новогоднего гадания. Чтобы быть точной, записаны оказались одни предсказания, я лично перед гаданием записала их перечень, и пожалуйста, какое значение имеет записанное слово!

Жаль, от того памятного дня в календарике остался лишь этот список и запись - "Новогоднее гадание у Мизюни", нет чтобы записать побольше... Стала припоминать, кто из подружек еще был на гадании. Эх, где они, подруги моих юных лет? Ганя в Канаде, Баська умерла, Люся, говорят, в Австралии, Эва... Минутку, как же я забыла, Эва Гурская! Совсем недавно встретила ее фамилию в еженедельнике "Жиче Варшавы" и еще подумала - надо же, до сих пор работает под своей девичьей фамилией. Сейчас она известный модельер женской одежды, в ее креациях подвизаются самые знаменитые артистки нашего театра, кино, телевидения. Правда, после того, как обе закончили Академию архитектуры и изобразительных искусств, мы ни разу не встречались, но что стоит попытаться?..

Разыскала ее телефон в варшавской телефонной книге десятилетней давности. Новые телефонные книжки так как-то составлены, что в них я никогда не могу найти нужные мне номера телефонов, злюсь, у меня появляется неприятное ощущение, что я впадаю в дебилизм. А вот в этой, десятилетней давности, очень понятно написано: Гурска Эва, художник-модельер. Настучала номер телефона на своем аппарате и услышала женский голос.

- Эва? - беззаботно спросила я. - Привет. Интересно, помнишь ли ты подружек юных лет? Баську Боберскую, Мизю Арендарскую, Ганю Костюк, Иоанну Хмелевскую...

- Хватит, перестань валять дурака! - радостно заорала в трубку Эва. - Это ты! Я видела тебя по телевидению. Господи Боже, сколько же лет прошло?

- Тридцать. У тебя есть внуки?

- Представь себе, есть! Такое мне устроила эта идиотка, моя дочка!

- Да что ты переживаешь, внуки украшают человека! У меня тоже есть и уже читать научилась.

- Кто?

- Да внучка моя. Но это пустяки, я с тобой собиралась поговорить не о внуках, а о Мизюне. Посплетничать. Ты не против?

Эва оживилась.

- Ах, с большим удовольствием! Мизюня всегда была яркой личностью, о ней интересно сплетничать. Она вернулась, ты знаешь? Пока процветает в Польше, но не думаю, что задержится здесь надолго.

- О том, что она вернулась, я знаю, и очень даже хорошо... Представь себе, пытается меня прикончить! А вот почему...

- Что ты говоришь! - перебила меня Эва. - Неужели у нее это до сих пор не прошло? Столько лет!

- О чем ты, Эва? Знаешь, почему она собирается меня прикончить?!

- Ну еще бы, это все знали. Ведь она же всегда жутко тебе завидовала и считала тебя соперницей.

Ты что, в самом деле не знала? Помню, как-то на новогоднее гадание она призналась мне - как хорошо, что ты беременна, по крайней мере на какое-то время выбываешь из игры, можно тебя не опасаться. А то вечные угрозы с твоей стороны...

- Эва, да ты, никак, спятила! Какие угрозы?!

- Ну вот, опять валяешь дурака, не могла же ты не догадываться. Ведь ты же была такой красоткой, такой жутко привлекательной девушкой...

Тут уж я перебила подругу:

- Могла бы хоть из вежливости сказать, что не только была, но и есть.

Эва решительно не согласилась со мной.

- Ну уж нет! Сейчас ты можешь быть в крайнем случае жутко привлекательной женщиной! На девушку я не согласна. Учти, я в этих делах разбираюсь, так что выбей себе из головы!

- Ну, положим, - согласилась я. - Но ведь Мизюня... ей-то чего не хватало?

- Боялась конкуренции. Кто-то мог предпочесть тебя. Ее как раз недавно бросил парень, она переживала депрессию и лучшим способом выбраться из нее считала победы на каждом шагу. У тебя к тому времени появился любящий муж, очень хотела она отбить у тебя мужа, тогда бы сразу вылезла из депрессии, да ты его усиленно скрывала.

Я чуть не завопила в трубку:

- Да не я скрывала его, он сам скрывался! Ему, видите ли, неловко было показываться в обществе в одном и том же костюме, а другого не было. Впрочем, я позвонила тебе, чтобы посплетничать не о моем бывшем муже, а о Мизюне, так что переключайся. Меня дико интересует парень, который ее бросил, и есть основания полагать, что это ее теперешний муж...

- Ее теперешний муж перекупил у меня фирму! - опять перебила меня Эва. И вообще, наш разговор шел сумбурно, мы то и дело перебивали друг дружку. - Я только на нее нацелилась, а он из-под носа увел, вот почему я все о Мизюне знаю и готова перемывать косточки этой стерве хоть до утра! Либаш его фамилия. Уж и не знаю, как я удержалась на плаву, не разорилась, но сказать, что я их люблю, - значит сильно преувеличить...

- А о том парне что знаешь?

- Не уверена, что хоть что-то знаю. Давно это было, может, и знала, да позабыла. Вот припоминается, вроде бы кто-то говорил - он был в постели орел! Нет, не в этом дело, постой, говорили, потребовал от Мизюни компромат на профессора... забыла, на какого профессора, мы все у него учились в Академии, может, ты помнишь, этот профессор был другом отца Мизюни, старенький уже. Девчонки говорили, Мизюня отказалась, тогда в ней еще оставались остатки благородства, и из-за этого парень ее бросил... А, поняла, вот почему!..

- Что "почему"? И почему ты замолкаешь на самом интересном месте? - рассердилась я.

- Тогда девчонки устроили диспут, как сейчас помню. Мизюня с пеной у рта доказывала, что в наше время просто нельзя быть порядочной, "с волками жить..." говорила, иначе пропадешь. Я еще удивлялась - что на нее нашло? Вот только сейчас поняла - она локти кусала, что не согласилась на его предложение, что не стала свиньей. Из-за него, того самого агента-осведомителя. Кто он был, не знаешь?

- Вот те на! Это я от тебя надеялась узнать. Я в этих диспутах не участвовала, - вздохнула я.

- Да, не до того тебе было, как раз рожала.

- Но в принципе все совпадает. Я так и думала, что тот первый ее возлюбленный был из органов.

- И что? - осторожно поинтересовалась Эва после довольно продолжительного молчания. - Это привело к каким-то последствиям?

- Получается - привело...

- Тогда подожди, - опять задумалась Эва. - Минутку... Вспоминается мне, как Кристина, сестра ее первого мужа, говорила... Да, сестра Анджея, именно Анджея. Она сейчас в Швеции живет, но иногда приезжает. Три года назад мы случайно встретились... О, дрррррянь...

- Ну! - подгоняла я Эву. - Чего замолчала опять на самом интересном месте? Что говорила Кристина?

- Она встречалась с Мизюней за два года до этого. Вообще-то они недолюбливали друг друга, ну да все-таки родня, неудобно было не пообщаться, вот и отправились в бар, напротив "Гранд-Отеля", выпить по чашечке кофе. Посидели, поболтали, а когда выходили из отеля, Мизюня так в дверях и окаменела. Тут какой-то мужчина выходил и тоже окаменел. Вот так стояли и пялились друг на друга. Кристина вежливо распрощалась с Мизюней, но та даже не услышала ее, напрочь про золовку забыла, с тем мужиком вернулась в кафе. Кристина в окно видела, но ее это не интересовало, пошла по своим делам. Может быть, это тот парень был, любовь ее первая?

Боясь перевести дыхание, слушала я это захватывающее описание.

- Думаю, именно он! И по времени совпадает. И вообще, я так себе все и представляла. Встретились они неожиданно, и угасшие было чувства вновь запылали...

- Ты думаешь, такое возможно? - недоверчиво произнесла Эва. - Столько лет прошло, столько пережито...

- А Кристина не сказала тебе, как тот мужчина выглядел?

- По ее словам - интересный, и даже очень. Такой джентльмен, знаешь. В самом расцвете сил. На Кристину можно положиться, у нее хороший вкус.

- С бородой?

- Исключено, Кристина не выносила бородатых. Ее шведскому мужу пришлось сбрить бороду.

- Знаешь, разговор с тобой для меня просто подарок небес, - честно призналась я Эве. - Теперь я перед тобой в долгу. И кажется мне, это был тот, кто теперь называет себя Либашем.

- Почему ты так сказала? - насторожилась 'Эва. - "Теперь называет себя". А раньше не называл? Раньше называл себя по-другому?

- Так у меня получается. Очень хотелось знать, откуда он взялся, как они встретились, и вот, пожалуйста, судьбоносная встреча на пороге варшавской гостиницы. Наконец-то я что-то поняла!

- Я тоже, - отозвалась Эва. - Он из наших новых бизнесменов, а ведь известно, мало у кого из них честный бизнес. Ну и дела...

В заключение я с благодарностью приняла предложение Эвы подобрать для меня весеннюю коллекцию одежды, и мы расстались.

Вот таким образом, в непринужденной болтовне с подругой юных лет, можно сказать в бабьих сплетнях, раскрылся передо мною самый, пожалуй, существенный фрагмент биографии Мизюни. В поворотный момент жизни встретилась она случайно с мужчиной своей мечты, и они моментально нашли общий язык. Ну прямо аналогия с моим Гжегожем.

Мизюня знала, на что шла, меняя мужей. Не только давняя любовь, в деловом отношении Ренусь и в подметки Спшенгелю не годился. Только вот почему она не сделала этого нормально, например, разведясь с Ренусем? Ну как же, в случае развода пришлось бы делить общее имущество...

В дальнюю даль отодвинулся вдруг темный угол, куда мне следовало забиться после отъезда Гжегожа и оплакивать свою долю. Какие слезы, когда меня ожидало столько приятных вещей: завтра телефонный разговор с Гжегохем, а потом та самая весенняя коллекция, к весне у меня обе ноги будут в порядке...

С трудом сдерживая нетерпение, ждала я звонка Гжегожа. И опять воспоминания... Сколько раз в прошлом приходилось мне вот так же ожидать, пока он позвонит, потому что сама звонить я не могла - к чему нарываться на Галиночку? А если уж срочно требовалось позвонить, я набирала номер его телефона и, когда он поднимал трубку, в двух словах излагала суть дела, после чего Гжегож вежливо отвечал: "Ошибка" - и клал трубку. В более сложных случаях он начинал уточнять номер, по которому я звоню, и тут всегда появлялась возможность вставить "нет" или "да", так что удавалось получить от него ответ. И я так привыкла к сложностям в общении с Гжегожем по телефону, что даже теперь старалась говорить с ним коротко и безлично, хотя и звонила ему на работу, а не домой. Все никак не решалась поднять трубку и позвонить первой, а когда наконец убедила себя, что времена изменились, и уже рука потянулась к трубке, Гжегож позвонил сам.

- Я тебе сказал, почему могу звонить только с работы? - спросил он.

- Нет, но я сама понимаю, наверняка в твоем доме несколько телефонных аппаратов и кузина в другой комнате может поднять трубку.

- Правильно. И жена тоже, у нее аппарат всегда под рукой стоит. Ну, значит, теперь понимаешь.

- Да я всегда понимала! А сейчас скажу тебе приятную вещь. Установлено, что действительно Спшенгель тогда сгорел в машине во время автокатастрофы. По документам он давно мертв. Ну как, доволен, что догадался?

- Еще бы!

- Но это еще не все. По всему выходит - погиб за несколько месяцев до смерти дядюшки. Мне очень нужна дата смерти дядюшки!

- У меня с собой все бумаги. Подожди секундочку, поищу.

Я всегда верила в Гжегожа, и он опять не обманул моих ожиданий. Правда, приезжая сейчас в Польшу, должен был бы эти документы захватить с собой, но тогда мы еще не все понимали. Гжегож признался, что только взрыв в моей прихожей заставил его со всей серьезностью взглянуть на это дело и угрожающую мне опасность, а до этого все мои страхи представлялись ему проблемой чисто теоретической и его больше интересовали практические контакты между нами.

Я на него не обижалась за это и претензий к нему не имела. Наши взаимоотношения... Да разве может быть что-либо важнее этого? Любая женщина, более того - любое человеческое существо должно обязательно, хоть раз в жизни, почувствовать себя желанным и дорогим, иначе в нем, этом существе, неизбежно разовьются комплексы и депрессии.

- Нашел! - сказал Гжегож. - Шестого ноября.

- А псевдо-Сшпенгель отдал концы девятнадцатого июня! - подхватила я. - Как мы с тобой все здорово отгадали, даже не верится! А кроме того, я теперь знаю, как они с Мизюней вышли друг на друга, об остальном нетрудно догадаться.

Я коротко пересказала Гжегожу свежие сплетни, мы наскоро обменялись мнениями. Гжегож лучше меня знал Ренуся и подтвердил, что в делах он был не очень расторопен, а уж в современном стремительном мире ему и вовсе трудно было идти в ногу со временем. Вот Спшенгель - совсем другое дело.

Похоже, разговаривая со мной, Гжегож продолжал копаться в бумагах, потому что заметил:

- И я тебе могу сказать приятную вещь. Вот, документы ясно говорят - Ренусь был единственным наследником дядюшкиного состояния, другой альтернативы завещание не предусматривает, и выходит, теперь все состояние покойного дядюшки должно достаться государству. Никакая страна на свете, даже богатая, не любит, когда ее в этом отношении надувают. Интересно, что теперь предпримут Штаты? И еще надо учесть гнев и старания адвокатов, которых обвели вокруг пальца, уж они-то сделают все от них зависящее.

- Получается, мерзавцы правильно делали, когда хотели заткнуть мне рот! - обрадовалась я. - Но вот только методы применяли неправильные.

- Вот что меня интересует, - продолжал Гжегож. - Теперь, когда твое присутствие не отвлекает и я могу целиком предаться умственной деятельности, усматриваю во всем этом некоторую непоследовательность, отсутствие логики. Причем вдвойне. Почему полиция не могла получить информацию и документы у твоего бывшенького? Ведь он давно собирал компромат на Спшенгеля и компанию. И почему Сшпенгель и компания его не... не устранили?

У меня было достаточно времени подумать об этом, и потому я смогла сразу дать ответ.

- Ну, во-первых, у нею манера такая - молчать. Собирать, копить и молча чахнуть над своим богатством. Возможно, частично это объясняется тем, что не так уж он и много знает. Сколько раз убеждалась - он занимается саморекламой, а когда доходит до дела, выясняется: за душой у него очень немного, в основном он располагает предположениями, наметками, а не конкретными доказательствами. А в данном случае, если у него и были документы, в своем бардаке он их не смог разыскать. Теперь, почему его не убили? Он никаких преступлений не совершает, поэтому полиция им не заинтересуется и обыска в его бумагах делать не станет. Нет оснований для обыска: правовых, юридических, законных. А вот если его убьют, тогда уж полицейские вынуждены будут перевернуть у него все вверх дном. То же самое, между прочим, и со мной. Им выгодней, чтобы я оставалась живой.

- А ты откуда знаешь, что у него бардак?

- Он же не изменился, каким был со мной, таким и остался. Я как-то попросила его принести мне очень нужные оставшиеся у него документы, так он с раздражением ответил - не станет из-за меня перетряхивать все двенадцать тонн своей макулатуры. И я ему верю. Таким он был всегда, такой и сейчас. Недавно захотел что-то мне доказать, так две недели перерывал у себя горы бумаг, но так и не нашел нужной. Я тогда специально считала дтпт. Боюсь, полиция не принимает его всерьез, а его бывшие коллеги избегают его, как чумы или холеры какой. Правда, молодежь его не знает, некоторые с ним общаются.

- Понимаю, - отозвался Гжегож, внимательно выслушав меня. - И даже начинаю немного сочувствовать вашей полиции.

Я ухватилась за возможность поймать его на слове.

- А раз сочувствуешь, так помоги ей немного. Анджей переслал тебе факсом некоторые сведения, ты говорил...

- Говорил, вот они, передо мной.

- Окажи услугу симпатичному парню, передай ему весь этот факс. Очень поможешь им! Можно, я назову тебе номер?

- Ты знаешь, у меня нет склонности к парням, даже симпатичным. Ну да ладно, охотно окажу услугу полиции, если это поможет разоблачить Мизюню, знаешь, никак не могу простить ей "услуги", оказанной мне двадцать пять лет назад. Диктуй цифры.

Вот таким образом через полчаса капитан Борковский уже располагал столь нужными ему сведениями. Надеюсь, если возникнет необходимость, он мне тоже окажет услугу...

На голову можно было не обращать внимания, раз Гжегожа здесь нет. Парик помогал решить проблемы всех официальных встреч, ведь на них не вступаешь в личные контакты... И я опять пожалела о том, что, обнаружив магазин с прекрасными париками, сразу не приобрела себе несколько штук в запас.

Впрочем, еще не все потеряно. Местонахождение магазина я помнила прекрасно, в Кобленце, на торговой аллее, закрытой для транспорта, в старой части города. Никто не помешает мне туда съездить еще раз. Не сейчас, разумеется, немного позже, когда разделаюсь с проблемами. И я заранее радовалась предстоящей поездке.

Нога понемногу приходила в норму. Я уже могла спускаться со ступенек как человек, а не как раскоряка, только все еще боком. А вот танцевать еще не .могла. Три дня я просидела неподвижно дома, пока ремонтировали прихожую, а потом начала деликатно навязываться капитану.

Очень хотелось узнать наконец еще не разгаданные тайны всей этой аферы. Многое сама поняла, о многом догадывалась, но меня не устраивали только догадки, хотелось знать наверняка. И Гжегож по телефону торопил, его не только интересовали те же неразгаданные тайны, но он еще и беспокоился за меня, как бы Спшенгель с супругой Мизюней все-таки не решили мне отомстить.

Я в это не верила.

- Думаю, в настоящее время головы у них заняты другим, им сейчас не до мести. В конце концов, не я заварила всю эту кашу, - решительно заявила я.

Гжегож не менее решительно возразил:

- В их распоряжении две головы, из них одна Мизюнина, а мы хорошо знаем, на что способна эта особа. К тому же, если мне не изменяет память, именно ты и заварила, во всяком случае, все началось с тебя. Я просто-напросто боюсь за тебя!

- Ну ладно, свяжусь с ментами...

Капитан Борковский не скрывался от меня, по телефону я его сразу заловила. Уж не знаю почему, но он не хотел, чтобы я приходила к нему в Управление, предпочитал встречи у меня дома, как я ни заверяла его, что уже почти не хромаю. Но раз предпочитает прийти ко мне в гости - пожалуйста.

Капитан явился с цветами и, вручая их, галантно произнес:

- Мне хотелось как-то загладить свою вину перед вами, ну, за тот недосмотр с головой. И еще хочу поблагодарить за информацию. Вы уже столько знаете, что, полагаю, могу и остальное выложить. Здесь, у вас, я вроде как беседую частным образом, не в служебном порядке, так что, понимаете, мне легче рассказать о кое-каких вещах. Надеюсь, вы не напишете на меня донос?

С удовольствием разглядывая прекрасные пурпурные пионы и ставя их в вазу с водой, я рассеянно отозвалась:

- Нет. Вернее, да, - поправилась, поняв, что ответ прозвучал двусмысленно. - Не напишу. И по-прежнему буду бороться с преступностью. Если хотите, могу прицепиться к другой статье, выбор у нас громадный, бешеный, можно сказать. Аферы и махинации на каждом шагу.

- Другие аферы меня не интересуют, например хозяйственные, - как вам известно, я занимаюсь особо тяжкими уголовными преступлениями, так что пусть другие переживают. Впрочем, что касается Либаша...

- Ну? - нетерпеливо спросила я, усаживаясь в кресло и подсовывая ему банку пива. Пусть сам обслуживается, не люблю крутиться вокруг стола.

Капитан автоматически налил себе пива и продолжил начатую фразу:

- ...то кое-что удалось установить. Слабым звеном оказался... ни за что не отгадаете!

- Ясное дело, не отгадаю! - рассердилась я. - Как я могу отгадать, если не знаю людей?

- Этого вы как раз знаете. Новаковский признался без зазрения совести, и, как ни странно, ему ничто не грозит. Эта сволочь умеет приспосабливаться к обстоятельствам, в нужный момент сразу перестроился та перешел на другую сторону баррикады. Как только понял, что Слшепгель разоблачен, так и перешел. Больше денег с него не получишь, ничего не вытянешь, так почему и не заговорить?

- А чистосердечное признание является смягчающим вину обстоятельством, - догадалась я.

- Именно так, хотя он никакой вины за собой не признает. Он свидетель. И в качестве такового разговорился - не остановишь. Обо всем, бедняга, узнавал пост фактум, когда уже ничего нельзя было сделать.

- И о Елене тоже? Как все-таки с ней обстояло дело?

- Глупая баба! - вырвалось у капитана, но он тут же спохватился. - То есть, того... О покойниках не принято плохо говорить, тем более о женщинах, но она сама вляпалась. Сначала случайно что-то увидела и услышала, потом принялась подслушивать и подглядывать, потом в истерике кричала Либашовой, что не желает прислуживать преступникам, не желает больше служить в таком доме. Этого оказалось достаточным. Либашова... вы знаете, что они знакомы с детства?

- Из письма Иоланты Хмелевской узнала. Незадолго до войны мать Елены, совсем молодой женщиной, работала кухаркой у мамули Мизюни. Их дочки могли знать друг дружку.

- Да, знали и после войны встретились. А теперь, когда эта дура... извините, покойница, светлая ей память, устроила истерику хозяйке, та у нее по знакомству все вытянула. И в числе прочих обстоятельств она вышла и на вас. Как раз к этому времени вы принялись писать разоблачительные фельетоны о дельцах черного бизнеса. Тут уж и Спшенгель встревожился, потому что он знал о нелегальном хобби вашего мужа и немного его опасался. Елена сбежала от них, он пустил по ее следу своих мальчиков, Елену схватили и повезли в Лодзь, чтобы там хорошенько допросить и вытянуть все, что знает. С помощью медицины - уколы, скополамин и все такое прочее.

- А зачем же в Лодзь? - удивилась я.

- У Спшенгеля там малина, в Лодзи ему свободнее действовать, там его пока не знают. Елена, как вы и догадались, по дороге попыталась выскочить из машины. Подручные Спшенгеля ехали двумя машинами, в первой сидел один из них с Еленой, во второй двое других. Первый погиб в столкновении на шоссе, с теми двумя ничего плохого не случилось, если не считать, что встретились вы, извините. Они не сомневались, что вы следовали за Еленой. Парням не откажешь в сообразительности, они воспользовались суматохой, доехали до больницы, куда транспортировали жертв автокатастрофы, там царило форменное столпотворение, Елену им без труда выдали, а они принялись сразу же за вами следить. Пани не заметила тогда слежки?

- Не обратила внимания.

- Так я и думал. Мерзавцы допросили Елену, и она скончалась во время этого "допроса". И тогда в их головы пришла гениальная мысль сразу и от трупа избавиться, и вас припугнуть. Елена знала вас, а вы ее не знали, пани Иоанна?

- Нет, откуда же? Никогда не видела ее. Из того, что вы мне сказали, пан капитан, делаю вывод, что, если бы не поехала через проклятую Лодзь, ничего худого со мной бы не произошло?

- Думаю, что так. С чего вдруг, извините, вас туда понесло? И трасса длиннее, и дорога хуже.

Долго объяснять, да и хотелось узнать продолжение. И я, вместо ответа, попросила рассказать, что было потом. Капитан исполнил желание дамы.

- Во время "допроса" Елена призналась, что написала вам письмо. Рассказала и об исповеди у груецкого викария. Мерзавцы поняли, что Елена знала очень много, ведь и о документах тоже говорила. Знаете, что она у них украла? Из мусорной корзины извлекла клочки бумаги, на которой они пытались подделать подпись Либаша. И еще разыскала и припрятала фотографии настоящего Либаша в молодости. Они так и не поняли, что она сделала с этими документами, могла передать их вам или этому своему... то есть не своему, а вашему... то есть...

- Да успокойтесь, пан капитан, своему, своему, - перебила я запутавшегося вконец капитана. - Ведь именно такие бабы, как Елена, обожали его всю жизнь.

- Ну и прекрасно. А Либашова, как только узнала, что вам подбросили голову Елены, впала в ярость, такое им устроила - страшно сказать. Кретины они, дескать, каких свет не видел, теперь вы, лани Иоанна, обязательно вцепитесь в них, в нее с мужем, потому что вы, пани Иоанна, гангрена - хуже не бывает. Это она, Либашова, кричала. А они, идиоты и кретины, вас еще не знают, так вот теперь узнают! Забрать сию же секунду у Хмелевской голову! Ну они и забрали, еще в Париже.

- А подбросили где?

- На границе. Вы им очень облегчили задачу, занимаясь своей зеленой карточкой. Вообще-то они собирались ликвидировать труп Елены. Голову отделили от тела, чтобы тело не опознали, и с помощью пани выслали из страны, а тело закопали. С ним у них были неприятности. Позже, когда с вашей помощью удалось установить, кем была погибшая, они вновь собрали тело Елены и передали в морг, всучив кому надо взятку. Новаковский лично и всучал. Сейчас он, разумеется, утверждает, что ни о чем не знал, был, дескать, уверен - Елена погибла в автокатастрофе, и его коллеги виновны лишь в профанации трупа, от профанации же до убийства очень далеко. А всю правду он, Новаковский, узнал лишь после возвращения пани.

- Выходит, Мизюня меня неплохо знает, - задумчиво прокомментировала я. - Теперь начинаю немного понимать их дальнейшие поступки.

- А вот о них Новаковский рассказывает очень охотно, ибо не принимал в них участия. После дурацкой выходки с головой Елены Либашова пришла к выводу, что вас, пани Иоанна, надо как-то приструнить. Желательно сделать так, чтобы вы вынуждены были заниматься своими, а не их делами. Вот и придумала. Стрелял в вас снайпер, и в его задачу входило ранить вас в ногу. Тогда вы не сможете вести машину и останетесь на какое-то время в Париже, а голову Елены они отберут у вас, и все затихнет. Но вы вернулись в Польшу, у вас, по их мнению, находился компромат на них, вот и пришлось прибегнуть к радикальным мерам. Взорвали в вашей прихожей гипсовую голову. Рассчитывали, что вас отвезут в больницу, а они тем временем спокойно поищут в ваших бумагах тот самый компромат. Убивать вас не собирались, иначе поисками занялась бы полиция. В чулан соседа это они вломились, без толку, ничего не нашли. Считали его вашим, о замене не знали. Ксендза из Груйца хотели убить, факт установлен, очень боялись, с Костелом шутки плохи, и если ксендз вздумает болтать...

Я нравоучительно заметила:

- Видите, как вредно не верить в честность и порядочность...

- Полностью разделяю ваше мнение, - согласился со мной капитан и вылил в стакан остатки пива из банки.

Я встала и прихрамывая отправилась к холодильнику за следующей банкой.

- А личность Сшпенгеля уже установлена? - поинтересовалась я, возвращаясь с банкой.

Капитан было помрачнел, но тут же заулыбался, о чем-то вспомнив.

- Вы видели фильм "Экстрадиция"? - спросил он.

- Видела, о том, как другому государству выдают преступника, нарушившего законы этого государства. Очень хороший фильм.

- Ну так у нас получается продолжение фильма. Спшенгель получил наследство незаконным и преступным путем, и иностранное государство уже поставлено в известность. Хорошо, что благодаря вам в моем распоряжении оказались адреса американских адвокатских фирм, ибо у нас принялись энергично спускать дело на тормозах. Буквально в последний момент удалось им подбросить это кукушкино яйцо.

- И они потребуют экстрадиции? Кого? Сшпенгеля или Мизюни? Я имею в виду пани Либашову.

- Думаю, двоих. По моим сведениям, уже заморозили их счета. На всякий случай, расследование еще не закончено. Кажется, в распоряжении американских властей имеется вещественное доказательство, группа крови настоящего Либаша, ему делали операцию, аппендикс вырезали. Теперь вам понятно, почему я предпочел прийти к вам, а не пригласил пани в Управление?

- А вас за это не погонят с работы? - встревожилась я.

- Ну, во-первых, никто о нашем разговоре не знает. А во-вторых, расследование я провел грамотно и быстро, в очень неплохом темпе, правда, получил взыскание за взрыв в вашей прихожей, зато удостоился благодарности за расследование в целом. Остальное меня уже не касается, а я и не думаю сам проявлять инициативу, не такой уж я дурак, так что мне, думаю, не грозит смерть в автомобильной катастрофе.

Ничего не скажешь, весьма приятное известие...

- Если я правильно вас поняла, в результате у нас им инкриминируется лишь убийство Елены? - уточнила я.

- Да нет, - опять улыбнулся капитан. - Ага, еще раз напоминаю, разговор у нас с вами неофициальный...

- Помню, помню.

- Так вот, согласно официальной версии несчастная Елена погибла в автокатастрофе, скончалась от многочисленных травм, даже профанация трупа не имела места, голова у покойной сама отделилась от тела. Опять же в результате катастрофы. Немного нелогично, зачем еще многочисленные травмы, если голова отделилась и наоборот, ну да никто к этому не стал придираться. Что касается настоящего Либаша, известно - он погиб не сам по себе, но что толку? Тоже смерть в автокатастрофе, налетел на дерево, смерть на месте. Машина загорелась и так далее. А от чего загорелась - нельзя установить, опять же из-за пожара. Выдвинуты версии, в том числе и такая: ехал с большой скоростью, вышло из строя правое переднее колесо, ну и врезался в дерево. Пожар и конец. Что докажешь? В пожаре колесо сгорело.

- Можно им инкриминировать использование чужих документов, - с надеждой подсказала я.

- Да, есть такая статья. Ну да тут у них много шансов выкрутиться. Влюбились друг в друга насмерть, действовали в аффекте, ничего не соображали. Вы, конечно, понимаете, я имею в виду Либашову и Сшпенгеля, так что есть шансы отделаться условным наказанием или вовсе штрафом. При хорошей защите все возможно. Ну что смотрите? Это не я придумал, так говорила пани прокурор, я лишь повторяю ее слова. Виллу строит.

- Кто?

- Да пани прокурор же! Благородные чувства она ценит очень высоко.

- О Езус-Мария...

Капитан помрачнел, отхлебнул пива и опять заулыбался.

- Честно скажу, если бы они не увязли в Америке, вышли бы сухими из воды. А тот ваш... ну, Еленина любовь... так он с самого начала обо всем знал, Спшенгеля на вилку наколол, а чего ждал - понятия не имею. Ну, допустим, растерял нужные бумаги, но хоть сказать кому надо мог ведь? Уже могли завести дело, теперь присовокупили бы новые данные, глядишь, так просто и не удалось бы подлецам вывернуться. А он только сейчас раскололся, да и то не официальные дал показания, а опять же в частной беседе кое-что порассказал. Не разрешил ни в протокол занести, ни на пленку записать.

- Не так уж глуп, каким кажется, - заметила я. - Прекрасно знает, что обращение в полицию так же поможет, как мертвому припарки. А может, он решил подождать, пока в нашей стране уменьшится преступность? Особенно среди правящей верхушки. И уголовный кодекс изменится, а русской мафии вообще придет конец.

- Вы что, верите в такие чудеса? - изумился капитан.

- Ничто не вечно под луной. Говорят, даже и самому свету придет конец. Неужели, пан капитан, вы думаете, что конец света настанет, а конец мафии - нет?

- Холера ее знает...

- А вот и нет! - пророчески заявила я. - Человеческая стихия - это страшная сила. В конце концов люди выйдут из себя и, подобно тому как уже это однажды было, сами добровольно двинутся на Дикий Запад. Я очень рассчитываю на молодежь, любящую развлечения. Скоро их перестанут устраивать старушки с только что полученной пенсией, гораздо больше пользы принесет ограбление мафиози. У поляков есть собственная гордость, особенно когда ничего кроме гордости и нет. Только надо предварительно как следует подготовиться...

Капитан с ужасом взирал на меня. Пришлось принести третью банку пива, чтобы он пришел в чувство.

- Разрешите, продолжу. Вам уже ничто не грозит, - сказал капитан, и, клянусь, в его голосе я услышала что-то вроде сожаления. - Наконец-то они сообразили, что им следует держаться от вас подальше. А теперь вы уже не сможете им навредить, даже если напишете и опубликуете целую эпопею о преступности. Вот разве что и в самом деле приметесь агитировать нашу гордую молодежь...

- Нет, не примусь, - пообещала я.

Только теперь я поняла, какую громадную пользу можно извлечь из промашки капитана. Правда, официально полиция в ней не призналась, никто не высказывал ни малейшего намерения компенсировать мне понесенные убытки, а я сама не настаивала на возмещении ни материального, ни морального ущерба от взрыва в прихожей, но капитан Борковский в частном порядке мучился угрызениями совести и по личной инициативе пытался как-то вознаградить меня за последствия собственного недосмотра. Чтобы в свою очередь не испытывать угрызений совести оттого, что поверяет мне служебные тайны, он попытался проверить мое прошлое.

Когда выяснилось, что это прошлое уже проверялось полицией неоднократно, капитан испытал неимоверное облегчение и камень свалился с его полицейской совести. Полиция заинтересовалась мною уже много лет назад, и не потому, что я совершала какие-то преступления. Напротив, проверив и убедившись в моей полной лояльности, мне разрешили приобщаться к кое-каким уголовным делам и даже раз на полицейской машине возили к трупу. Позже, когда на много лет я связала свою жизнь с прокурором, им, естественно, пришлось рассмотреть меня под микроскопом. Потом мне втемяшилось в голову получить загранпаспорт, захотелось по заграницам поездить. Полугодовую баталию я выиграла, но меня, само собой разумеется, просеяли сквозь самое мелкое сито и ничего сделать не смогли, ибо я оказалась особой законопослушной, никогда не нарушала уголовного кодекса и никакой социальной опасности собой не представляла. Не могла представлять, а все говорило о том, что и не хотела.

Простой честный человек, который к тому же всегда говорит правду и не пытается лгать полиции, пусть даже по глупости, представляет собой настолько редкое явление, что капитан был потрясен и проникся ко мне полным доверием. И в результате позволил себе не только открыть интересующие меня аспекты расследования, но и те, о которых я и понятия не имела, а также ознакомил меня с некоторыми из своих личных умозаключений. Тут большую роль сыграл Новаковский. Считая, что чистосердечное признание облегчит его участь, Новаковский разошелся, как тропический ливень, и удержу ему не было.

Личный контакт с упомянутым выше подонком был невозможен, присутствовать на допросах я не могла, вот и вцепилась в капитана когтями и зубами, вытягивая из него все подробности. Особенно интересовали меня детали, связанные с внутренними переживаниями Мизюни, которые я могла без труда понять, в отличие от ее же махинаций в области легального и нелегального бизнеса. Бедный капитан, чтобы удовлетворить мои запросы, вынужден был принести мне магнитофонную пленку с записью разговора, чтобы я смогла ее прокручивать сколько душе угодно и отцепилась от него.

- Моя собственная, - сухо информировал меня капитан. - Вспомогательный материал. Раз уж вам так необходимо...

С официальными материалами по автокатастрофе, в которой погиб "Спшенгель", я ознакомилась еще до этого. Свидетелями катастрофы были супруги Либаши, оказывается. Ехали они себе спокойно по шоссе из Равы Мазовецкой в Груец и Пясечно, как вдруг их обогнал на машине какой-то ненормальный. Мчался он со скоростью сто восемьдесят и не вписался в поворот. Моросил дождь, асфальт был мокрым, машина пошла юзом и врезалась в придорожное дерево. Когда супруги подъехали, машина ненормального уже горела. Не знаю уж, как таким показаниям могли поверить. Если бы это было правдой, то значит, упомянутый Спшенгель или совсем спятил, или вел машину в состоянии сильного алкогольного опьянения, ничего не соображая, ибо трасса из Равы Мазовецкой в Груец представляет собой весьма неплохое шоссе и надо очень постараться, чтобы там разбиться. Однако показания свидетелей были приняты следствием на веру, да и с какой стати не поверить двум добропорядочным иностранцам, зачем им лгать? Особенно радовались местные полицейские власти потому, что оба упомянутых иностранца так хорошо говорили по-польски.

Теперь Новаковский говорил правду. Как Мизюне удалось склонить Ренуся совершить роковое путешествие, он, Новаковский, по его словам, не знал, но зато знал, как Спшенгель разделался с Ренусем. Встретились, Спшенгель огрел Ренуся по голове, затолкал в машину, машину с Ренусем без особого труда удалось столкнуть с шоссе и насадить на дерево, а уж потом поджечь - и вовсе просто. Мизюня не принимала во всем этом личного участия, тактично повернулась задом и наблюдала за шоссе - не едет ли какой ненужный свидетель. С документами не возникло осложнений, ибо Ренусь, в соответствии с пожеланиями жены, приехал уже с бородой, на фотографиях тоже фигурировал в бородой, Спшенгель тоже в свое время запустил бороду. Так что замена актеров завершилась без проблем.

Слушая пленку, я поняла, что Новаковский Мизюню не любит, а Спшенгеля панически боится. И совершенно этого не скрывал, напротив, всячески подчеркивал. Сам, невинный как ребенок, вынужден был участвовать в афере принудительно, ему угрожали, и вообще, от постоянного страха заработал нервное расстройство...

- И уже бегает по врачам, оформляет справку о психическом расстройстве, - меланхолически заметил капитан, когда я дослушала до этого места.

- Сообразительный мальчик, - прокомментировала я.

- Он оказался очень полезен преступникам, потому что по роду своих занятий располагал полной информацией о ходе расследования. Теперь о сходстве. Все дело в бороде. Достаточно ее сбрить, и Спшенгель уже не так похож на Либаша. Я видел их фотографии без бород, очень небольшое сходство. Совсем другое строение лица, другие линии губ, зубы.

- А какими будут результаты теперешнего расследования, пан капитан? - спросила я. Капитан был настроен пессимистически.

- Боюсь, отделается этот тип легким испугом. Спшенгель, видите ли, вовсе и не подшивался под Либаша, он просто пользовался его псевдонимом, заметьте, фамилию использовал как псевдоним на благо фирме, а псевдонимы у нас не запрещены. Единственная реальная опасность угрожает ему из-за американского наследства, но ведь деньги решают все...

А я уже не могла больше слышать о Спшенгеле, надоел он мне хуже горькой редьки. Хорошо бы его кто пристукнул, ведь столько зла он сделал разным людям! Мне тоже, но сама я не собиралась заниматься мокрой работой, пусть лучше кто-нибудь другой...

А капитан, словно подслушав мои мысли, переключился со Спшенгеля на Мизюню.

- И ей ничего не будет. В конце концов, что ей можно инкриминировать? Вдова Либаша, законная, фамилию имеет право носить. И кажется, никого не убила собственными руками... Подобрались они со Спшенгелем... два сапога пара, не знаю, кто хуже.

- А разве сокрытие смерти мужа не наказуется уголовно? - со слабой надеждой поинтересовалась я.

- Во всяком случае, в тюрьму за это не посадят, в крайнем случае отделается условным наказанием или даже просто штрафом. Впрочем, не берусь утверждать, не очень хорошо знаю наш гражданский кодекс. А ведь она была вашей подругой, правда?

Мрачно глянув на него, я опять поднялась с кресла и направилась за очередной банкой пива, У нас с капитаном были все шансы стать алкоголиками на почве этого проклятого дела...

Чтоб ей лопнуть, этой глупой суке! Испортила мне жизнь, а потом еще и напоследок вклинилась.

Впрочем, из пакостей, устроенных ею мне теперь, я могла бы простить все, даже жуткие истории с головами, но не ногу. Нога нанесла мне больше всего ущерба и отравила жизнь. Это же придумать надо! Из-за нее я вынуждена была сократить экскурсию по Франции, ведь имей я в своем распоряжении обе ноги, ни за что не вернулась бы сразу в Польшу, а голову подержала бы пока в холодильнике. Да нет, голову у меня уже по приказанию Мизюни отобрали, совсем задурили мне голову с этими головами...

А вот того, что она устроила мне в молодости, я ей никогда не прощу. У меня были все шансы провести остаток жизни вместе с Гжегожем, Мизюня лишила меня этой возможности. Нет, не могла я ее любить.

И свою жизнь она построила так, как хотела. Ей удавалось все. Сначала организовала себе работу за границей - с моей помощью и за мой счет. Нелегко было устроиться во Франции в те глухие времена, но она спихнула меня и сама пристроилась на подготовленное для меня место. Избавилась от первого мужа, от которого за границей не было никакой пользы, ибо его специальностью была польская литература XVIII века, вцепилась в разбогатевшего Ренуся и, подхлестывая его нагайкой, ринулась завоевывать американский континент. Когда пришло время, заменила Ренуся на прежнего любовника, правда несколько скомпрометированного, но все еще прекрасного организатора и вообще делового человека.

Что было бы, если бы я тогда все-таки приехала во Францию? Пережила семейную катастрофу, пережила измену и близкого человека, и лучшей подруги, разочаровавшаяся во всем, растерявшая присущую мне энергию, без денег, без друзей, скатившаяся на самое дно отчаяния. И что, стала бы драться с Мизюней за свое рабочее место? Честно должна признаться, в нашей профессии она была способнее, хозяева не стали бы менять ее на меня. Пришлось бы мне подметать улицы Парижа. Ага, так и вижу Гжегожа, в каком он восторге от того, что встретил меня на парижской улице с метлой в руке. Ну ладно, он мог наткнуться на меня без метлы, в ту пору мы безоглядно любили друг друга, при встрече не задумываясь бросились бы друг другу в объятия. Помог бы мне получить какую-нибудь нормальную работу, только вот какую? Стала бы писать? Книги или статьи в журналы? Возможно, стала бы работать на два фронта, работать я всегда умела, добилась бы своего. Осталась бы во Франции, завела виллу па окраине Парижа, занялась устройством нашего общего с Гжегожем дома. Это я тоже умела делать. Главной проблемой для меня стала бы забота о моем внешнем виде. Подвязки... гори они огнем, пусть будут подвязки, носила бы их сколько угодно. И шляпы, раз эти две детали женского туалета столь милы сердцу Гжегожа. Шляпы по крайней мере закрыли бы вечное безобразие на моей голове. И все равно, сколько мучений доставляла бы мне проклятая голова, сколько отнимала бы времени! Ничего, Гжегож стоит головы.

К черту голову, подвязки и шляпы! Главное - Гжегож, он мне был нужен, и, кажется, я ему тоже. Мы бы притерлись друг к другу, я бы объехала с ним полмира, потому что заказы он получал со всех концов света, да и без него, по собственным делам, четверть мира наверняка бы объехала. Нет, с ним было бы приятнее...

И вот уже вижу нас вдвоем на пляже в Андалузии, в знаменитом шоу "Тропикана" в Гаване, в горах Алжира, на Гавайях... Нет, на Гавайи не стоит ехать, слишком уж много там прекрасных девушек. Ну хорошо, по пути на Нордкап, на острове Св. Эдуарда, в Калькутте, в Токио, если предположить, что нам повезло и в тот момент в Японии не было бы землетрясения. Вот на нас нападают экзотические бандиты в ЮАР, а я замечательно умею стрелять, Гжегож же великолепно фехтует. Во всяком случае, в молодости умел, надеюсь, с годами не разучился. А вот мы вместе с ним в роскошных апартаментах одного из отелей Ниццы, из окон потрясающий вид на море...

Узрела я себя рядом с Гжегожем и вдруг отчетливо ощутила, какое это было бы счастье. Да все равно где, не обязательно в роскошном апартаменте, пусть в избушке-развалюшке под Верхней Казимировкой. Пусть не было бы это счастье на всю жизнь, пусть лишь несколько лет вместе, я и Гжегож...

И этого счастья лишила меня Мизюня.

Убить ее? Поджечь ее дом? Исключено, ни заговорить с ней, ни даже взглянуть на нее у меня не было сил. И хотя всем сердцем я желала ей всего самого плохого, сама пальцем для этого не шевельну. Пусть удавится своим Спшенгелем, своим богатством, своей счастливой жизнью и исполнением желаний. И даже своей красотой, своей немеркнущей красотой, что бы там Гжегож ни говорил о воздействии неумолимого времени. Мизюня относилась к той редкой категории женщин, над которыми не властно время, которым никогда не грозила опасность располнеть, и надо было очень внимательно рассматривать ее, чтобы заметить следы прошедших тридцати лет. Известно, что возраст женщины выражается в килограммах...

Вот я и сидела в полном бездействии, уставившись бессмысленно в окно, и всем сердцем ненавидела Мизюню...

Гжегож с большим интересом выслушал мой отчет и пришел к правильному выводу.

- Из этого следует, что они отвяжутся наконец от тебя? - поинтересовался он.

- Наверняка. Теперь у них возникли кое-какие неприятности, придется их улаживать, не до меня. И времени нет, да и небезопасно сейчас связываться со мной.

- Ну и слава Богу. А как нога? Я даже удивилась вопросу, потому что о ноге как-то забыла.

- В порядке. По лестнице уже спускаюсь свободно, вспоминаю о ноге только в исключительных случаях. Правильно мне тогда посоветовал врач - ничего не предпринимать, только подождать немного. Думаю, через месяц смогу танцевать.

- И даже сюда сможешь приехать? Я помолчала, надеюсь осуждающе. Потом пояснила:

- Еще недельки полторы придется подождать. Потом же, разреши заметить, наступит август, а один август в Париже мне пришлось пережить, так что больше не желаю. Поэтому позволь мне отложить приезд до сентября.

- Чудесно! Потому что и мне в августе придется уехать. Моя жена...

- Вот именно! Так что с твоей женой? Я не спрашивала из деликатности. Холера! Есть же люди от природы деликатные и тактичные, а мне каждый раз столько приходится на это тратить усилий!

- Правда? - удивился Гжегож и, похоже, искренне. - Ну, значит у тебя очень хорошо получается, потому что в бестактных поступках я тебя никак не могу обвинить. А что касается жены... Экстрасенс посетил ее позавчера, до сих пор никак не получалось, все откладывал визит. И вроде бы немного помог ей, причем мне показалось, сам этим был немало удивлен. Его диагноз таков: полностью ей не выздороветь, но поправить здоровье она сможет. И дал гениальный совет: полечиться в специальном санатории, есть такой в Швеции. Очень, очень настаивал на этом санатории. Жутко он дорогой, потому как единственный в мире нужного нам профиля, ну да это не столь важно. Три месяца, проведенные в этом санатории, очень укрепят ее здоровье. Поместить ее в санаторий надо с сопровождающим. Догадываешься? Жена поедет в санаторий вместе с кузиной!

- Когда? - только и вымолвила я.

- Именно в августе. Отвезу их туда, с недельку поживу там, а под конец августа вернусь в Париж.

Конечно, это не Андалузия, Копакабана и прочее, но все-таки... Париж чудесный город, когда в нем никто не бастует. Впрочем, даже если и бастуют, черт с ними, пусть бастуют, раз им так хочется. В конце концов, еду я туда не на работу, а для того, чтобы побыть с Гжегожем. Два месяца!

Ответила я осторожно.

- Не знаю твоих конкретных планов, но согласна убедиться на собственном опыте, не повредит ли нам такая неимоверная свобода. Ничего, я женщина отважная, рискну, пожалуй...

- Перестань молоть чепуху и настраивайся на поездку. Я позвоню тебе сразу после возвращения и очень рассчитываю, что мне не придется тебя ждать дольше, чем дня три.

Я положила трубку, и тут вдруг меня одолели сомнения. За несколько последних лет я привыкла как раз к полной свободе, никто не стеснял моего одинокого существования. Если мне не хотелось, я могла весь день молчать, ни с кем не встречаться, ни с кем не разговаривать. Могла выходить из дому, когда мне заблагорассудится, и возвращаться, когда хочу, хоть на рассвете, и никто не имел права допытываться, где я была и чем занималась. Могла растранжирить все деньги, например, проиграть их во что-нибудь, а потом жить на сухарях и чае, завалявшихся в кухне. Могла пообрывать себе хоть все пуговицы и не пришивать их. Могла неделями не мыть посуды, громоздящейся до потолка в мойке. Могла открывать окна настежь, устраивать сквозняки и не гасить за собой свет, завалить стол и стулья бумагами, не читать писем... В общем, могла все!

А Гжегож привык к женщине в доме, то есть к тому, что рядом человек, с которым надо считаться. Гжегож всегда был аккуратнее меня, не выносил беспорядка в доме, привык нормальна питаться и вообще вести нормальный образ жизни. При нем и мне пришлось бы как-то нормализоваться...

И вот опять я в своем воображении увидела нас двоих утром. По утрам я неразговорчива, люблю помолчать над первой чашкой чая, с книжкой перед носом, потом не торопясь размяться, готовясь к тому, что мне предстоит делать днем. Сколько времени он сможет терпеть такое? Нет, придется переломить себя, начать утро с веселого щебетания, потом приняться за приготовление завтрака, никакой книжки, и придется даже что-то съесть. Допустим, круассаны всегда ешь с удовольствием, тут особого аппетита не надо. Постой, а откуда они возьмутся на завтрак, эти круассаны? Сами придут? Не побежит же Гжегож за ними в магазин. А может, побежит, может, любит такие утренние пробежки? Эх, не поинтересовалась. ..

Впрочем, в такой цивилизованной стране, как Франция, им могут приносить круассаны и на дом, класть на пороге вместе с молоком и газетами.

А потом приходит пора ленча, мне же как раз хорошо работается, плевать мне на ленч и есть не хочется, но для него ленч - святое дело, так что или он злится, или я опять переламываю себя и уже никакого настроения работать. А потом приходит время обеда. Как, черт возьми, решим мы проблему обеда? Готовить обед?! Но, с другой стороны, нельзя же вечно шастать по забегаловкам. Или вот еще проблема. Гжегож работает в конторе, я - дома, так кому же, как не мне, устроить постирушку? Пусть даже и с помощью стиральной машины, грязное белье само в нее не залезет, а элементарное чувство справедливости подсказывает, что надо и совесть иметь...

И столько ужасов представила я, такие непреодолимые сложности, что чуть было не схватилась за телефонную трубку - позвонить Гжегожу и гневно заявить - не приеду, и речи быть не может! Иначе отравим жизнь друг другу до такой степени, что потом до конца дней своих будем с отвращением вспоминать совместно проведенные дни. В нашем возрасте лишь тогда можно вить общее гнездо, когда один в одиночестве пьет горькую, а вторая в одиночестве льет горькие слезы. И откуда мне знать, вдруг ни с того ни с сего вскочит у меня на заднице прыщ, который мне вовсе не хочется обнародовать? Очень хорошо помнила я, сколько усилий требовалось для того, чтобы скрыть от любимого кое-какие, скажем так, изъяны красоты, причем было это в молодые годы, а теперь?

Я уже держала в руках телефонную трубку, но вспомнила, что у них там, в Париже, закончилось рабочее время, и в данный момент Гжегож как раз едет домой. А потом решила - не стану звонить и отказываться от своего последнего шанса. Рискну. И посмотрю, что из этого получится...

Наступил август. Поскольку Гжегож должен был находиться в Швеции с женой и ее кузиной, нечего было рассчитывать на его звонок, и я решила пожить с недельку на Мазурских озерах.

Всю эту неделю шли дожди. В день моего отъезда небо немного прояснилось, дождь то припускал, то лишь слегка накрапывал, а временами тучи расходились и сквозь них даже присвечивало солнце. В один из таких моментов просветления я не выдержала и остановила машину на обочине шоссе, прорезающего густые леса.

Где я оказалась - понятия не имела, да и не интересовало это меня. Интересовали грибы, только о них и думала. Раз столько дней шли дожди, грибы должны пойти обязательно, просто обязаны были! Мазуры вообще славились грибами, окрестные леса манили со страшной силой. Леса самые подходящие - смешанные, всюду рассвеченные березами. Так что подберезовики гарантированы, не исключено, что и красноголовики встретятся, и, глядишь, даже и белые.

Совершенно пустое шоссе спускалось к какому-то озеру. Я свернула с шоссе, чтобы не оставлять машину на виду, на всякий случай развернулась носом к шоссе, вышла, захлопнула дверцу и отправилась на поиски грибов. Нога уже не болела, передвигаться я могла свободно, но грибов не нашла. То есть нашла множество, но не из тех, которые нужно, не было ни желанных подберезовиков, ни белых. И я повернула обратно к машине.

У опушки леса я остановилась, услышав шум приближающейся машины. Двух машин. Мчались они на большой скорости, слишком большой для такого мокрого шоссе.

Только я успела об этом подумать, как стала свидетельницей невероятной сцены. Вторая машина нагнала первую, немного обогнала ее и с размаху стукнула по левому переднему крылу с такой силой, что столкнула ее с мокрого шоссе. И не останавливаясь помчалась дальше. Остатки сообразительности велели мне запомнить номер - WOI (ВОЙ), и в самом деле, только завыть и оставалось, 3244.

Пострадавшая машина какими-то судорожными рывками съехала по склону холма к озеру, не перевернулась - наверное, водитель инстинктивно притормозил, у озера врезалась в густые кусты можжевельника и, зацепившись за последний, зависла над самой водой. Ну, не совсем над самой, метрах в трех от круто уходящего вниз берега озера. А по лесу эхо все еще повторяло на разные лады грохот удара.

Я не помчалась туда пешком. Нет, кинулась к своей машине и на ней преодолела эти пятьдесят метров.

Пострадавший "мерседес" стоял... нет, не стоял, раскачивался над крутым откосом, зацепившись бампером за куст можжевельника. Передние колеса. почти повисли в воздухе, задние медленно скользили вниз по склону. Похоже, в этом месте озеро было глубоким, вода чистая, и через нее видно, как дно тоже круто уходит в глубину. Водитель находился в машине. Если не вылезет из нее - через несколько минут рухнет в озеро вместе с машиной и утонет. Выйти же не может, ведь любое движение ускорит падение машины в озеро, разве что выпрыгнет одним прыжком. Хотя и это вряд ли его спасет, даже открыть запертую дверцу машины и то опасно, висит на честном слове.

Для того чтобы понять и оценить ситуацию, хватило одного взгляда. Второй я бросила на водителя внутри машины, и у меня перехватило дыхание.

Это была Мизюня.

Стоя придорожным столбом, я молча разглядывала ее. Она сидела в кресле водителя, откинув голову на подголовник, и, по всей видимости, была без сознания. Наверное, при столкновении ударилась головой об оконную раму. Двигатель заглох. Видимо, Мизюня успела одной ногой нажать на тормоз, а перенести вторую на сцепление уже не смогла. Окаменев, уставилась я на нее и не верила своим глазам.

На Мизюне был парик под цвет ее собственных волос. От сильного удара он съехал на бок, и я увидела то, чему глаза отказывались поверить.

Мизюня была лысой!

Не совсем, не так, как Юл Бриннер, но почти. На голой коже кое-где росли отдельные волосики, может, штук пятнадцать, не больше. Впечатление усугублялось розовым цветом жизнерадостной поросячьей кожицы, ужасно! Нет, лысая голова решительно не делала Мизюню красивее.

Я физически ощущала, как меня всю заливает волна счастья. Наконец-то Мизюня посрамлена, наконец-то я знаю, что голова ей отравляет жизнь, и пожалуй похлеще, чем мне - моя!

Триумфальный марш раскатился по всем клеткам моей анатомии. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы заставить заработать рассудок, зато он включился сразу на полную мощность.

"Мерседес" завис над пропастью, через пару минут Мизюня утонет и я навсегда избавлюсь от нее. Погибнет она не от моей руки, я ей ничего не сделала, пальцем не тронула, и тем не менее она погибнет. Божья кара! И даже не стану испытывать угрызений совести из-за того, что могла спасти ее и не спасла. Просто, не могла. Даже лопни я от собственного благородства, не в моих силах что-либо сделать. Попытайся я ее вытащить - и машина сорвется в озеро, ведь держится на одном волоске, прикоснуться к ней нельзя. Эта идиотка потеряла сознание, так что не может подключиться к собственному спасению. Вот если бы я обладала нечеловеческой силой и могла одним рывком вытащить ее... Подождать, когда свалится в озеро, и потом попытаться извлечь ее? Плавать не умею, потонем обе.

И тут же трезвая мысль испортила всю радость. Как же, обрадовалась, дура старая! Много мне пользы от того, что Мизюня лысая, что я узнала ее тайну. Что с того? Похоронят ее наверняка в парике. Может, она и рада помереть, представляю, сколько горя доставляет ей лысина, теперь отмучилась, а жаль, надо бы подольше мучиться. Нет, я не согласна, не дам ей так просто уйти из жизни!

Интересно, откуда она здесь взялась? По всем моим расчетам, в настоящее время ей положено сражаться с уголовным кодексом Соединенных Штатов, а не путешествовать по Мазурам. Прав Гжегож, достаточно побряцать денежками - и уже крылышки выросли, и уже порхает, зараза! Ну так вот, пусть порхает с лысой башкой, пусть светит лысиной, пусть все узнают и пусть мучается! Не в моем характере пассивно наблюдать за тем, как Мизюня снова берет верх.

Ярость заставила активнее шевелить мозгами, и я лихорадочно принялась соображать, что тут можно сделать. Шоссе пустое, никто не проезжает мимо. Озеро пусто, никто не плывет по нему. Впрочем, даже если бы кто и плыл в отдалении, не стала бы я орать, призывая на помощь, ибо даже от крика машина с Мизюней могла сорваться. К "мерседесу" вообще лучше не прикасаться. Вот если бы удалось немного оттащить его назад... Хотя бы вон туда, на ровный берег, оттащить с откоса. Там он уже будет стоять на всех четырех колесах, не свалится. Кажется, у меня был буксирный трос...

Пятясь, выбралась на полянку и энергично приступила к спасательной операции. Так, на "мерседесе" сзади обнаружился крюк, за который цепляется буксир. Очень хорошо, это облегчает мою задачу. Подъехала на своей машине и развернула ее поперек, как можно ближе к "мерседесу". Вытащила из багажника трос и, стараясь не дышать, надела петлю на крючок Мизюниной машины.

Тут опять припустил дождь, "мерседес" дрогнул и закачался, я так и замерла на четвереньках. Нет, удержался. Вернулась к своей "тойоте". Не было времени выставить на шоссе положенные дорожные знаки, надеюсь, еще какое-то время шоссе останется пустынным. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь придурок врезался в меня во время маневров! По закону наибольшей пакости ведь всегда так бывает: когда не надо, шоссе забито транспортом, а когда потребуется - ни одной живой души. Холера, за что же я задеплю трос на своей машине?

Лихорадочно рассматривая зад собственной машины, я вдруг сообразила: моя "тойота" намного легче "мерседеса", и, если Мизюне придет в голову свалиться в озеро в тот момент, когда я к ней прилеплюсь, "тойота", которую я оставила на ручном тормозе и с включенным двигателем, потянется за "мерседесом". Да еще и меня раздавит, пока я тут ползаю под ней, разыскивая, за что бы уцепиться. Спешно нашарила какую-то торчащую железяку, холера ее знает, что такое, но удалось протянуть . через нее трос и даже подтянуть, чтобы не болтался лишний. Вот он уже не валяется на земле, завис между двумя машинами.

Осторожно поднялась с земли - слава Богу, меня не раздавило! - и недоверчиво оглядела дело рук своих. Сомнительное устройство, держится на соплях. Там Мизюня без сознания раскачивается на кусте можжевельника, а тут мне надо преодолеть десять метров - девять по шоссе и метр обочины, все мокрое и скользкое, трос провисает еще почти на целый метр, а требуется вытащить "мерседес" на вот этот ровный участок полянки. Да какой там ровный, очень условно ровный, просто не такой крутой, как нависший береговой откос. С этого - ровного - участка "мерседес" очень даже свободно может опять свалиться под откос и меня потянет. И что, так навсегда и останемся, привязанные друг к другу, я с одной стороны шоссе, она по другую сторону? А может, мне сразу съехать в кювет, на всякий случай? Там, по другую сторону шоссе, очень подходящий кювет. Хотя, насколько я знаю вредную Мизюню, она способна меня и из кювета извлечь...

И перед моим внутренним взором туг же предстала жуткая картина. Проклятое воображение!

Решительно тряхнув головой, отогнала прочь все сомнения. Ширина шоссе достаточная, возможно, удастся вытащить "мерседес" на асфальт, а в случае чего выскочу из "тойоты" на ходу. Раз козе смерть! Была не была!

Проклятый "мерседес" весил, наверное, не меньше десяти тонн. Примериваться к нему у меня возможностей не было, следовало вытащить первым же мощным рывком. Откуда только взять мощь? Потихоньку натянула трос до упора и всем телом ощутила за собой жуткую тяжесть. Сразу же взопрела от эмоций - выдержит ли "тойота"? Может, немного наискосок...

В зеркальце я осмелилась взглянуть лишь тогда, когда выбралась на ту сторону шоссе. Мизюнина машина выползла наверх, но ее передние колеса все еще нависали над откосом. В чем дело? Вроде бы я все рассчитала, достаточно мне оказаться по ту сторону шоссе. Неужели подвела математика? А, сообразила! Я же не приняла во внимание размеров обеих машин.

И я замерла, не зная, на что решиться. Въезжать в злополучный кювет? Ведь каждую минуту "мерседес" может сверзиться вниз. Удерживая в воздухе половину "мерседеса" на натянувшемся тросе, я боялась пошевелиться, боялась сделать одно неверное движение.

И тут из-за поворота шоссе вывернула машина. "Полонез" приближался на нормальной скорости, но видимость из-за дождя ограниченная, моя машина - по одну сторону шоссе, Мизюнина - по другую, а трос поперек шоссе, можно и не заметить. Не дай Бог, врежется в него! Молодец, притормозил, наверное, разглядел наши машины. Остановился. Постоял. Лишь спустя несколько веков водитель решился выйти из машины и подойти ко мне. Мужнина, большой и в самом расцвете сил.

К счастью, он первый заговорил, я бы не знала, с чего начать.

- Что-нибудь случилось? - спросил водитель "полонеза". - Случилось и еще не кончилось, сами видите.

Водитель сбегал к "мерседесу" и той же рысцой вернулся ко мне с раскрытым ртом. Теперь я уже не дала ему возможности задавать вопросы.

- Помогите! Я стала свидетельницей столкновения на шоссе, от чего вон тот "мерседес" чуть не свалился в озеро, завис на обрыве, я пытаюсь его оттащить и не знаю, как это сделать. Боюсь ослабить трос, видите же, он опять может скатиться к обрыву. Подоприте его чем-нибудь, что ли, или хотя бы проверьте, насколько он прочно держится, могу ли я немного свернуть в сторону. Ну, шевелитесь же, сколько времени мне тут жать на тормоза?!

Услышав мои истошные крики, из "полонеза" выскочила женщина и кинулась осматривать "мерседес". Осмотрела и прибежала ко мне.

- Езус-Мария, там кто-то есть! Мужчина или женщина?

- Женщина.

- Живая или мертвая?

- Кажется, живая, я видела, как дышит. Но потеряла сознание. Хватит болтать, сделайте же что-нибудь! Можно под задние колеса подложить что-то, чтобы больше не скатывались.

Мужчина возразил:

- Как же женщина, когда мужчина!

- И к тому же лысый! - поддержала его спутница.

Я разозлилась.

- Какая разница, лысый или нет, мужчина или женщина? Все равно надо спасать!

И ни с того ни с сего мною овладела совершенно иррациональная жалость к Мизюне. Она сидит там совсем беспомощная, без сознания, а они тут над ее лысиной потешаются. Будь у меня возможность, сбегала бы, натянула ей парик на лысую голову. Ну что за люди, топчутся бестолково, говорят о глупостях вместо того, чтобы делом помочь!

- Немедленно стабилизируйте "мерседес"! - рявкнула я на мужчину.

Нервно вздрогнув, тот перестал пялиться на лысую Мизюню, потянул свою бабу за рукав, велел ей стать по другую сторону "мерседеса", дал мне знак. Они уперлись с двух сторон в дверцы машины, я сняла ногу с тормоза своей, и совместными усилиями мы вытащили наконец проклятый "мерседес". на обочину шоссе.

Вытерев пот со лба, я вышла из машины, и теперь мы уже втроем уставились на Мизюню. Нет, это все-таки судьба. Не могу я напялить на нее съехавший набок парик, все дверцы в "мерседесе" заперты, окна тоже, вот, проверила. Выходит, решение оттащить машину на буксире было единственно правильным, попытки открыть дверь или окна закончились бы тем, что она рухнула бы в озеро. А теперь с меня достаточно, я сделала, что могла, окна пусть выбивает кто-нибудь другой, хотя бы полиция или "скорая помощь".

А Мизюня вроде бы стала приходить в себя. Да, вон пошевелилась и, кажется, простонала.

И я вежливо обратилась к случайным помощникам:

- Вы могли бы остаться здесь еще какое-то время? Я съезжу за полицией, кстати, сразу же дам показания, пусть составят протокол. И "скорую" вызову. Нельзя оставлять машину без присмотра, еще уведут или обчистят.

Помощники охотно согласились. Думаю, главным образом по той причине, что так и не решили спора о половой принадлежности жертвы катастрофы и в мое отсутствие намеревались эту жертву еще раз с пристрастием рассмотреть.

Свернув и спрятав трос, я уехала, оставив их наедине с Мизюней.

 

* * *

 

Полицию я разыскивала простейшим способом - гнала по шоссе во всю мощь, надеясь, что где-нибудь меня остановит ГАИ. Опять же по закону подлости, когда нужно, никому в голову не пришло меня остановить, пришлось прибегнуть к посторонней помощи. На бензоколонке в каких-то Сорквитах я дорвалась до телефона и связалась и с полицией, и со "скорой помощью". Не знаю, добрались ли обе бригады до Мизюни, а я свои показания давала уже в Щитне.

По возвращении немедля осчастливила информацией о случившемся капитана Борковского, благодаря чему смогла узнать многие интересующие меня детали. Оказалось, Мизюню столкнул с шоссе Новаковский собственной персоной. Видимо, наконец ему подвернулся удобный случай, свидетелей не было, так что Новаковский даже не стал утруждать себя заменой номеров машины на поддельные. Хорошо, что меня с "тойотой" скрывали придорожные заросли. И в самом деле, шоссе безлюдное, Мизюня со своим "мерседесом" затонет, очень удобный случай...

По всей вероятности, Мизюня знала о Новаковском нечто такое, что могло ему здорово повредить. Ну да пошли они все к черту, надоели - дальше некуда, пусть варятся в собственном соку! И я не стала расспрашивать, что именно она знает, в этом отношении прошлое Новаковского представляло широкое поле деятельности. С меня вполне хватило Мизюниной лысины.

И я переключилась на собственные проблемы. Итак, я спасла жизнь этой гиене. Прекрасно! Пусть живет и процветает со своей лысой головой, одно воспоминание о которой сразу же приводило меня в расчудесное настроение. Надо сказать, повезло мерзавке с покушением, ни один волос... с лысой головы не упал, даже стекол в машине не пришлось разбивать, чтобы извлечь жертву покушения. Жертва очухалась и сама открыла дверцу. Опять же сама, собственноручно поправила съехавший парик, так что никто, кроме супружеской пары из "полонеза", не видел ее лысой головы. Но я не сомневалась - баба из, "полонеза" на весь мир растрезвонит об отсутствии волосиков у жертвы автомобильной катастрофы. И этого мне было вполне достаточно. Происшествие удовлетворяло меня до такой степени, что я бы сама не стала распространяться об изъянах во внешности Мизюни, не позвони мне Эва Гурская.

- Привет, ты как? - начала она и, не дожидаясь ответа, понеслась во весь опор: - А у меня новости о Мизюне, думаю, тебе понравятся.

Естественно, я живо отреагировала на такое вступление. Даже если опять какие гадости со стороны Мизюни, меня уже ничто не огорчит.

А Эва самозабвенно щебетала:

- Знаешь, всегда так бывает. Вот ты тогда заговорила о Мизюне, напомнила. Я ведь долгие годы и не вспоминала о ней, не сталкивались мы, разошлись наши жизненные пути-дороги, но после того нашего разговора я вдруг стала на нее натыкаться на каждом шагу. Такое впечатление, что мир состоит из одних Мизюнь. Ну, прямо куда ни повернусь - везде она. И собственной персоной, и через посредников, и слышу о ней, и вижу ее. Представь, ей вдруг захотелось, чтобы я обновила ее гардероб...

- Что же в этом удивительного? - отозвалась я. - Меня это совсем не удивляет.

- Да и меня, сознаюсь, тоже, - скромно согласилась со мной Эва. - Не в том дело. Мы, я имею в виду больших кутюрье, заботимся о своих клиентах, каждый Дом моды дорожит своей репутацией, мы всегда блюдем профессиональную этику, ну как ксендз хранит тайну исповеди, адвокат или там врач, так и мы свято храним тайны своих клиентов. А вот насчет Мизюни... тут меня так и распирает, я просто не в силах удержаться. Естественно, не стану делать заявления для печати, однако с тобой не могу не поделиться... Ты знаешь, что она лысеет со страшной силой?

Ну вот, пожалуйста! Опять та же схема развития событий. Не я раструбила о тайне Мизюни, но о ней стало известно всем. Ни секунды не сомневаюсь - Мизюня предпочла бы сознаться во всем прочем, только не в этом. Призналась бы в махинациях с наследством, в злоупотреблении наркотиками, в убийстве собственного мужа, наконец, но не в том, что лысеет! Хуже этого для нее ничего и быть не может. Позор, страшный позор!

- А ты откуда узнала? - поинтересовалась я.

- Так я же говорю - мы для нее шьем, и одна из моих девушек видела собственными глазами. Пришла Мизюня на примерку, стала платье надевать, и вдруг волосы ее... Нет, ты представляешь! Перекосились! Оказывается, парик носит, а под париком - ничего! Она раздевалась в примерочной, не знала, что за ней подглядывают. Я слышала, такое случается с женщинами в возрасте, что-то происходит в организме, выпадают все волосы. Да и сама встречала пожилых женщин с головой, лысой, как кегельный шар. Хотя нашу Мизюню к пожилым никак не отнесешь. И скажу тебе - это самое неприятное, что может приключиться с женщиной, потому как от лысения нет спасения. Вот, стихи получились. Но я знаю, иначе не было бы лысых, ведь среди моих клиенток есть женщины весьма состоятельные. Я и подумала - позвоню тебе, чтобы порадовать. Я, например, порадовалась.

- Да вознагради тебя Господь за доброе сердце! - с чувством поблагодарила я. - Если честно, я недавно сама узнала об этом, но пока не стала тебе говорить. Знаешь, после всего, что она мне сделала, я думала: что бы такого ей пожелать, самого страшного? И когда увидела ее лысую, как сапог, голову, чуть не померла на месте от счастья.

Эва удивилась.

- Это где же ты могла ее увидеть? Мне казалось, вы с ней не встречаетесь.

Я не стала темнить и рассказала Эве все без утайки о катастрофе с Мизюней. И о Новаковском не умолчала, с большим удовлетворением выдала его, так сказать, с потрохами. . Эва была потрясена.

- И ты ее вытащила? - повторяла она. - Спасла этой мерзавке жизнь? Да ты что, совсем спятила? Рехнулась на старости лет, не иначе.

- Да нет же. Слушай, Эва, как только я увидела ее лысину, тут же решила - нет, не дам ей умереть! Сколько раз она в своей жизни выкручивалась из неприятностей, выходила сухой из воды! На сей раз, думаю, не выйдет, уж я об этом позабочусь. Какая мне радость с того, что лысой окажется мертвая Мизюня? Совсем другое дело, когда живая! Ну, доходит?

Подумав, Эва не могла не согласиться со мной.

- Может, ты и права.. Слушай, конечно же, ты права! Каждый день думать об этом... да еще бояться, что раскроют твою тайну. Ведь она наверняка никому об этом не говорила. Интересно, а как же ее любовники?.. Нет, потеха, да и только!

И Эва весело расхохоталась. Отсмеявшись, она спросила:

- А ты не знаешь, с каких пор?

- Мизюня умна, так что, возможно, с самого детства ощущала в себе задатки, так сказать. Склонность. Ведь сама знаешь, лысых кретинов не бывает, а если и встретится, так это исключение из правила. Лысеют только умные люди, чаще всего гении и научные работники. Наверное, серые клеточки влияют, я уж не знаю...

Мне громадное наслаждение доставлял разговор о Мизюниной лысине, и я просто не могла остановиться. В конце концов, имеет человек право на маленькие радости? Не все же стрессы. Вот я и разговорилась.

- Да ты, наверное, и сама заметила - самые роскошные, самые пышные волосы встречаются у очень глупых женщин. Как правило, разумеется, в котором я тоже допускаю исключения.

Эва радостно подхватила.

- Целиком и полностью согласна с тобой. Думаю, правильно рассуждали наши предки, придумав пословицу: волос долог - ум короток.

- Наверняка исходили из жизненного опыта. Вот только странно, почему со своим жизненным опытом они не придумали пословицы о касторке.

Касторка Эву ошеломила. Она помолчала, словно не веря своим ушам, потом повторила:

- Как ты сказала? Касторка? Та самая, которую пьют, чтобы пронесло?

Я была не только удивлена, но просто шокирована.

- Ты что, и в самом деле не знаешь? Уж кто-кто, а ты-то должна бы знать, раз красота - твоя специальность. Ведь касторка - это единственное действенное средство для волос, существующее в нашем мире!

- Внутреннее?!

- Спятила! Наружное!!!

- На голову, что ли?

- Не на задницу же! И не коленки смазывать! Ясное дело, на голову, втирать в кожу головы, раздвигая волосы. Не скажу, что легкий способ похорошеть, лошадиное здоровье требуется, но зато и результаты потрясающие!

- Ты просто обязана подробно описать мне этот чудесный способ, - сказала Эва совсем другим голосом, и по ее голосу я почувствовала, как она внутренне напряглась и стала серьезной, отбросив легкомысленный тон.

- С удовольствием, - охотно согласилась я. - Слушай и запоминай. Уж не знаю, почему принято считать, что касторка воняет. Чушь! Возможно, когда-то раньше она и отличалась неприятным запахом, в средневековье или в древности, сейчас же ничем не воняет, а если даже немного и пахнет - где ей до чеснока! Вот уж от него вонь, а ведь считается хорошим средством для роста волос и используется многими, невзирая на запах...

- Ближе к делу! - потребовала деловая женщина.

- Слушаюсь! Вся процедура займет у тебя в неделю немного меньше суток...

- Ты что, целые сутки?! - ужаснулась Эва. - Немного меньше, сказала я, но в принципе процедура отнимает довольно много времени. Слушай внимательно: перед тем как мыть голову, наливаешь немного касторки на блюдечко, блюдечко ставишь на чашку с горячей водой, чтобы касторка была теплой, берешь старую зубную щетку... Эва опять перебила меня:

- А новую можно?

- Можно, просто старую не жалко. Макаешь, значит, старую зубную щетку в касторку и начинаешь втирать ее в кожу головы, раздвигая пряди волос. Всю голову мажешь, не жалей касторки! И сама чувствуешь, как твоей голове становится тепло и приятно. Затем закручиваешь голову сухим махровым полотенцем, которое ты уже предназначила для стирки...

- А чистым нельзя?

- Можно, но жалко. Закрутила, значит, волосы полотенцем и держишь их в таком состоянии как минимум пять часов. Можно и восемь, но больше не стоит, больше - уже слишком. Потом моешь голову обычным шампунем очень теплой водой. Одна моя подруга мыла чуть теплой и потом жаловалась, что касторка плохо смывается. А как же ей хорошо смываться, если вода чуть теплая?! Да, ты права, лучше горячей, но не такой, чтобы обжигаться. А потом делаешь со своими волосами, что считаешь нужным, укладываешь или что другое.

- Где же тут сутки?

- Ты права, я ошиблась, четверти суток достаточно. Просто я мыслю категориями прошлых лет, когда еще не изобрели фенов, и после восьми часов в касторке волосам требовалось еще восемь для того, чтобы просохнуть после мытья. И так каждую неделю! Первые результаты станут заметны лишь после трех месяцев намазывания касторкой, но зато какие!!! И если ты сумеешь продержаться целый год, то в течение последующих двадцати будешь слышать лишь крики восторга по поводу своих волос и наблюдать пароксизмы зависти у лучших подруг.

- А ты откуда знаешь?

- А я сама была знакома с девушкой, выдержавшей год. До этого она была совсем лысой. Сама же я года никогда не могла выдержать, терпения не хватало, хотя волосики мои очень нуждались в касторке.

- Значит, ты лично... Теперь я перебила Эву.

- Я лично целых три раза выдерживала по четыре месяца и, если бы не касторка, уверена, уподобилась бы Циранкевичу <Юзеф Циранкевич - известный политический и партийный деятель ПНР в 50 - 70-е годы, абсолютно лысый.>. Волосы у меня выпадали целыми клочьями, а после курсов касторочного лечения, даже если драть с силой, теряю одну-две волосинки.

- А с чего они клочьями у тебя выдирались?

- В результате всевозможных катаклизмов со здоровьем, не будем сейчас об этом. И у той девушки, о которой я упоминала, тоже. А через год у нее уже отросла такая грива, как у двух львов вместе взятых!

- Почему же тогда все человечество не прибегает к такому методу? - недоверчиво поинтересовалась Эва.

- Мне кажется, по двум причинам. Во-первых, сама попробуй. Каждую неделю заниматься касторкой - это, я тебе скажу, не всякому под силу. То времени нет, то сил, то настроения. Даже пресловутые восемь часов не всегда найдутся. А во-вторых, от касторочных процедур волосы темнеют, так что блондинок это может отпугнуть. Я сама замечала, что после касторки волосы отрастают темнее прежних.

- Оно и понятно, - авторитетно заметила Эва. - Биологически обосновано: темные волосы вообще сильнее, крепче светлых.

- Так оно и есть. Я в конце концов отказалась от касторки, потому как после третьего раза стала превращаться в шатенку.

- Так ведь ничто .не мешает при желании сделать волосы светлее. Слушай, гениальный способ! Ты меня не обманываешь? Знаю ведь, ты любишь людей разыгрывать.

- Тогда давай встретимся, - обиделась я. - И ты сама увидишь на моей голове копну волос. Может, и не очень красивые, но свои. А если бы не касторка, то сейчас у меня вместо волос было бы... ладно, не стану выражаться.

- А чего выражаться? Был бы парик, только и делов-то! Ладно, я тебе верю.

- Ну, и в-третьих. Я уже сказала, результат будет заметен лишь через три месяца. Ну кто такое выдержит?

- Тот, у кого голова на плечах! - твердо заявила Эва. - И тем самым можно переиначить народную мудрость об уме и волосах. Умные женщины и не такое выдержат! Послушай, ты мне открыла глаза. Теперь всем стану рекламировать твой способ. Смотри, как все-таки судьба вознаграждает человека за добрые поступки. Я ведь позвонила, чтобы сделать тебе приятное, и какую пользу извлекла из разговора для себя!

Я полностью согласилась с подругой. Лучшее доказательство того, что добро всегда вознаграждается - мое поведение по отношению к Мизюне. Ведь, невзирая на все ее пакости, я отказалась от мести - и пожалуйста, какую радость мне суждено было испытать!

- Мизюня, конечно, не знает, что ты знаешь? - пожелала я убедиться.

- Конечно, не знает, - подтвердила Эва, - и я не желаю, чтобы узнала. Тогда наверняка попросила бы меня держать в тайне это известие, и, представляешь, я вынуждена была бы держать рот на замке! Ужас! А так - сама решу, кому сказать, кому не стоит.

Трудно было не согласиться с Эвой. Мизюня как бы оказывалась в наших руках, и сознание этого доставляло чрезвычайное удовлетворение. Можно было ничего не предпринимать, только смотреть и слушать, как приятная информация распространяется без нашего участия.

Вот так последняя история с Мизюней разом вознаградила меня за все беды, доставленные ею раньше, и прекратила мои душевные терзания. Я пришла в такое расчудесное настроение, что проблема с приготовлением Гжегожу обедов уже не казалась неразрешимой, в конце концов, готовить я умею, можно ограничиться не очень трудоемкими блюдами. А уж стирка в стиральной машине его рубашек, трусов и носков стала представляться прямо-таки развлечением. Да как мне вообще могла прийти в голову такая глупость - отказаться от поездки к нему?!

Лысая голова Мизюни как-то уравновесила мою собственную. Нет, есть еще справедливость в этом мире. С самой весны мучилась я с головами, и вот последняя меня одним махом вознаградила за все страдания с продуктами. Две головы Елены Выстраш, потом моя и Мизюнина, но у меня, по крайней мере, волос достаточно. И хотя моя голова доставляет мне множество хлопот, лучше уж иметь такую...

И тут я вдруг почувствовала совершенно отчетливо - если сейчас не покончу со всеми этими головами - спячу, самым натуральным образом сойду с ума, и меня отвезут в сумасшедший дом. А мне это ни к чему, так что надо срочно переключиться на что-то другое.

И вот в третий раз за этот год я ехала на свидание с мужчиной моей жизни, но теперь все было совсем не так, как тогда.

В багажнике я не везла никаких предметов, на каждой стоянке .проверяла, не подбросили ли мне чего. Голову я упорядочила, сделала химию, получилось неплохо, укладка держалась дней пять, и теперь я уже могла не бояться дождя. Очень надеюсь, что хоть два месяца эта благодать продержится. И нога была в полном порядке.

Все вышесказанное не означало, что меня ничто не беспокоило. Нет, проблемы были, хотя и другого плана.

- Совсем не ожидал, - огорченно признался по телефону Гжегож. - Возникли две проблемы, прямо и не знаю, с которой начать.

- Начни с плохой, - посоветовала я.

- Обе неприятные, ну, изложу в хронологическом порядке. Как я тебе уже говорил, после визита экстрасенса жена почувствовала себя лучше и составила новое завещание. Наверняка ее подговорила кузина. Я унаследую все состояние, но при условии, что за время болезни жены ни с одной женщиной не буду иметь дела. Условие не вызвало возражений со стороны юристов, видимо, приняли во внимание мой почтенный возраст.

- И что, станут следить за тобой?

- Во всяком случае, эта гарпия станет. Знаешь, я начинаю испытывать к ней те же чувства, что и к Мизюне, и денег ей не отдам! Лучше в Сену выброшу.

- Так что, мне не приезжать?

- Еще чего! Напротив. Погоди, это еще не все. Тут мне пришлось пережить два веселеньких денечка. Как тебе известно, я отвез их в санаторий, пожил там немного, убедился, что состояние жены вполне удовлетворительное, и улетел. И надо же так случиться, что именно в день моего отлета в горах разбился небольшой пассажирский самолет, который отправлялся через полчаса после нас. О катастрофе сообщили по телевидению. Жена смотрела передачу - и привет! Когда вечером я позвонил ей, мне сообщили, что у жены сильный нервный приступ, грозящий кровоизлиянием, и мне необходимо срочно вернуться. Я тут же прилетел в санаторий, жена была в ужасном состоянии, меня не узнала, ну да что я тебе буду все это рассказывать... Единственная радость - облегчил душу, сказал пару ласковых слов кузине.

- Правильно!

- Рад, что ты одобряешь. Но в результате болезнь жены настолько обострилась, что уже ни о каком улучшении не может быть и речи, от врачей требуются невероятные усилия, чтобы вообще сохранить ей жизнь.

Я выразила Гжегожу соболезнования.

- Вот я и решил тебе обо всем рассказать, чтобы знала, на что идешь. Не очень-то здесь будет весело. Выдержишь?

- Надеюсь, я сильная.

- Закажу тебе номер в той гостинице, на углу.

- Думаю, что я получила бы там номер и без предварительного заказа, а тебе не стоит рисковать. Гжесь, неужели в самом деле станут следить за каждым твоим шагом? И тебе нельзя даже ни одного раза ни с одной бабой встретиться? Ведь одна встреча еще не означает, что ты с этой бабой связался. И даже две встречи.

- Ладно, перестань болтать глупости, придумаем что-нибудь.

И вот теперь, на полпути, я придумала. Поеду через Кобленц и Люксембург. В Кобленце куплю три разных парика. Полностью разделяя чувства Гжегожа по отношению к кузине, я бы, будь это в моей власти, с удовольствием лишила состояния его жену, назло упомянутой кузине. Гжегож от этого не обеднеет. К сожалению, не в моей власти такое. В моей власти лишь таиться и скрываться, чтобы избавить его от лишних неприятностей.

Вот интересно, как они себе все это представляют? Они - жена, кузина, все эти адвокаты, юристы. Очень легко доказать в этих случаях "да", и намного труднее - "нет". Попробуй доказать, что ты не знаешь, сколько будет пятью пять. Или не помнишь собственный адрес. Как такое докажешь? Бродить под дождем по улицам и делать вид, что ищешь собственный дом? А с пятью пять и того хуже. В конкретном случае с Гжегожем вообще непонятно, что значит "связаться с бабой". Нет, не так. "Не иметь дела ни с одной женщиной". Здорово! Поди докажи, что не имеешь. И дефиниция какая-то расплывчатая. "Иметь дело". Что под этим подразумевается? Поселиться у этой женщины? Спать с ней в публичных местах? Ну, скажем, на скамейках в парке. Ежедневно посещать ее? В таком случае кому-то поручили следить за Гжегожем день и ночь, не спускать с него глаз? Наняли специального человека?

Предположим, наняли. Меня этот нанятый не знает, значит, соблюдать осторожность придется Гжегожу. Или перед каждым свиданием со мной избавляться от хвоста, или ходить на свидания к разным женщинам. Значит, мне придется менять гостиницы. Хорошо, что Париж я знаю, гостиниц в нем хватит на несколько лет, даже если стану менять их ежедневно. И в каждой новой гостинице буду выглядеть по-новому: то рыжая, то черная, то седая... Холера, не к лицу мне ни черное, ни рыжее, ужасно буду выглядеть в этих цветах, черное меня всегда старило... Хотя... ведь маскарад не для Гжегожа, при нем сдерну с головы и рыжее, и черное...

И, естественно, тут же в своем воображении узрела то, что предстанет перед моим любимым после того, как сдерну парик. Ох!

Собственный зубовный скрежет заставил меня как можно скорее изгнать из воображения жуткую картину. И я поспешила перестроиться на шпионскую версию. Предположим, мы оба с Гжегожем агенты иностранной разведки. Нам надо притворяться, что не знаем друг друга. В таких случаях агенты иностранных разведок встречаются на конспиративных квартирах с двумя выходами. Интересно, откуда такие берутся? Холера, пусть о квартире позаботится Гжегож, должен хоть что-то сделать ради собственного наследства, нельзя же валить все на меня! Ну, предположим, нашел. Однако, если за ним следят, обнаружат - крутится все время в одном районе, подозрительно... Разоблаченный агент перестает быть агентом, с такими уже не встречаются, если вообще не убивают... профилактически.

И я чуть было не развернулась и не дунула обратно, чтобы спасти жизнь Гжегожу. Я так погрязла в шпионском детективе, что с трудом выбралась из него. Разработала для себя несколько версий. Переоденусь. Сделаюсь старушкой нищенкой или, еще лучше, мужчиной. Приклею усы и бороду, с мужчиной Гжегожу можно встречаться? О Господи, месяц пробыть мужчиной! Нет, я такого не выдержу. И недели не пройдет, как начнем ссориться, не говоря уже о том, что мужские парики самым отрицательным образом скажутся на моей прическе...

Желанная встреча с мужчиной моей жизни предстала вдруг в виде сплошных сложностей. Злодейка судьба делает все от нее зависящее, чтобы нас разделить. Сначала на мою долю выпали кошмарные испытания, теперь они обрушились на голову Гжегожа. Господи, неужели нам так на роду написано - пробыть вместе не более трех дней? Причем трех дней спокойных, без нервотрепок и неприятных сюрпризов. А может, наплевать на эту кузину? Пусть подавится своим наследством. Жене Гжегожа теперь уже все безразлично, его измена не ухудшит ее состояния, ведь хуже некуда. Пожалуй, это мысль. Не стану Гжегожа нахально уговаривать, просто намекну на такой выход. В конце концов, только что на примере лысой Мизюни я убедилась - есть все-таки справедливость в этом мире.

Добралась до французских автострад. Теперь ничто постороннее не отвлекало меня от размышлений, и воображение разыгралось вовсю. Выскажу я, значит, свою идею Гжегожу, он воспримет ее сдержанно, чтобы не сказать больше. А вдруг решит, что я не понимаю его, что подозреваю в корыстолюбии, что не доходят до меня мотивы его поведения? Ну да, раньше понимала, а к старости разучилась, с годами куда-то подевались мои впечатлительность и душевная тонкость, разучилась я его понимать или вовсе разлюбила. Стали мы чужими друг другу... Я - это уже не я прежняя, а чужая женщина. Разочаруется он во мне, неприязнь почувствует. Нет, не проявит ее из присущей ему деликатности, станет скрывать, попытается подавить, ничего не получится, и он примется мечтать о моем отъезде, считать до него оставшиеся дни и твердо решит - незачем нам больше встречаться. Подумает: может, судьба была права, знала, что делает, разделяя нас, не выдержали мы экзамена совместной жизни...

- Слушай, если тебе не хочется меня видеть, так прямо и скажи, никто не заставляет...

- Что ты дорогая, просто у меня был трудный день, а завтра предстоит и вовсе кошмарный, боюсь, мы не сможем увидеться.

- Тогда позвони, когда освободишься... Ничего не скажешь, милые разговорчики, так знакомые всем женщинам. И я останусь сидеть в четырех стенах гостиничного номера как больная корова со своей изысканной прической, стиснув зубы и ожидая, когда же он позвонит. А он позвонит на четвертый день, причем выберет время, когда я должна быть на обеде или на ужине. Дудки, не пойду я ни на обед, ни на ужин, еду принесут мне в номер. И он вынужден будет назначить мне встречу, причем окажется, что у него в распоряжении несколько минут, извини, дорогая, свалился срочный заказ, бывает, ничего не поделаешь, не везет нам...

И получится, что за все время моего пребывания в Париже я не выйду из гостиничного номера, просижу взаперти, ожидая, когда же позвонит любимый...

Это еще почему? Нет уж, посижу с недельку, а потом, опять же сжав зубы, махну на юг, навсегда распрощавшись с Гжегожем И даже не обижусь на него, пусть так и останется прекрасным воспоминанием моей молодости, мечтой моей жизни. Возможно, даже позвоню ему, собравшись с духом, и дам понять. Ну, что он остался мечтой, пусть знает - я ни на что не претендую, ни о чем не жалею. А сама прибегну к испытанному средству, казино в Монте-Карло. И даже возможно, что-нибудь выиграю, ведь меня же бросили, бросили навсегда...

Мысль о Монте-Карло настолько подняла настроение, что в Париж я въехала напевая. Было еще рано, ведь я ночевала в Реймсе, потому что в Кобленце бегала по магазинам и потом не решилась ехать в темноте, вот я и остановилась на ночлег у самого финиша. До парижской гостиницы я добралась без проблем, приняла душ, посмотрела на себя в зеркало и решила брать быка за рога.

Взяла и позвонила совершенно чужому для меня человеку, который мечтал только о том, как от меня отделаться.

- А я жду тебя с самого утра, - услышала я голос Гжегожа, - хотя и понимаю, что раньше пяти ты не можешь появиться. Привет! Рад, что ошибся. Что ты привезла на сей раз? Голову или ногу?

- Привезла радостную весть. Думаю, ты обрадуешься. Знаешь, Мизюня облысела!

- Шутишь?!

- Не до шуток мне. Видела это собственными глазами. Впрочем, не я одна. Парик носит!

- И в самом деле, радостная весть. Неужели есть справедливость на этом свете? А ты сиди сиднем и ни с места! Через полчаса буду.

Появился он через двадцать пять минут.

- Послушай, ты, идиотка, - нежно говорил любимый, когда часа через два мы сидели за столиком фешенебельного ресторана. Сидели открыто, не прячась, не забившись в угол! Не притворялись, что незнакомы. - Как ты только додумалась до этого своей дурацкой головой? Поневоле подумаешь - тогда тебе не напрасно подкинули вторую, ведь одной тебе явно недостаточно.

К этому моменту я успела ознакомить Гжегожа со всеми событиями последних месяцев, описывая их в хронологическом порядке. В том числе и перипетии с Мизюней, и плод собственных размышлений по дороге в Париж.

Что касается Мизюни, тут Гжегож полностью одобрил мои действия.

- В создавшейся ситуации я бы ее тоже вытащил. Из тех же соображений, которыми руководствовалась ты. Очень рад, что тебе это удалось.

- Наверное, ее нога соскочила с тормоза, - задумчиво произнесла я. - Если бы все время нажимала на тормоз, фиг бы я вытащила. И какое счастье, что к дверям не прикоснулась.

- А она знает, что это ты спасла ей жизнь?

- Не имею понятия. Хотя должна бы знать, ведь номер моей машины был всем известен. И в полицейском протоколе фигурирует. Если бы заинтересовалась, кто же вытащил ее, могла узнать без особого труда.

- И что?

- А ничего.

Мы без слов понимали друг друга. Для Мизюни был совершенно непереносимым тот факт, что именно я спасла ей жизнь. Если даже она случайно об этом узнала, наверняка постаралась как можно скорее забыть о нем. Похоже, я начинаю, без особых усилий с моей стороны, отыгрываться на ней за все пакости, чинимые мне годами. Очень приятное ощущение. Думаю, Гжегожу оно тоже доставляло удовлетворение.

А мои дорожные инсинуации очень позабавили его. Когда он вволю посмеялся над моими шпионскими страстями, мы смогли серьезно обсудить наши отношения.

- Сколько можно строить из себя идиотку? Позабавила меня - и хватит. Ни я не изменился за эти годы, ни ты. Пойми же, мы так хорошо знаем друг друга, что лучше не бывает. Я все обдумал и пришел к следующему решению. Слушаешь? Во-первых, связь с женщиной для нормальных людей означает тесные отношения, совместное проживание, интимные взаимоотношения и все такое прочее. Таких вещей скрывать никому не удается, они обязательно обнаруживаются и становятся всеобщим достоянием. Это одно. А второе - начхать мне на кузину, пусть себе получает наследство. А мне уже достаточно сознания того, что она вся истерзается противоречивыми чувствами. С одной стороны, в ее интересах желать моей жене долгих лет жизни, чтобы я случайно не овдовел и не женился на другой. С другой стороны, изведется от желания скорее получить наследство. И как тут примирить такие противоположности? Совсем баба свихнется. А я вовсе не намерен делать из себя идиота и скрываться по темным закоулкам.

- На десерт мне хотелось бы кьянти и камамбер, - вместо ответа заявила я. Ничего другого не приходило в голову, настолько всю меня переполнило ощущение полного, безграничного счастья.

- А вот насчет срочного заказа ты попала в яблочко, - продолжал Гжегож. - И в самом деле подвернулся очень выгодный, а я расценил его как перст судьбы и указание свыше и не стал отказываться. Заказчик намерен перестроить свою виллу под Ниццей, надо все осмотреть на месте, составить план и смету. Обычно в таких случаях я поручаю сделать это моим помощникам, но тут решил - поеду сам. Вилла на Французской Ривьере, время года подходящее, что еще надо? Дом стоит пустой, весь в моем распоряжении. Поживем недельки две, а может, и все три. У тебя будет возможность проверить, не станут ли мои трусы и рубашки камнем преткновения на нашем совместном жизненном пути. Что скажешь? Поедем?

А что я скажу? Именно о чем-то в этом роде я мечтала в глубине души, робко мечтала. Да что бы потом ни случилось, он все равно останется мужчиной моей мечты.

 

* * *

 

Мы поехали, и, разумеется, не стали его трусы никаким камнем преткновения.

 

 

 

Файл из библиотеки  OCR Альдебаран: http://aldebaran.com.ru/